Телевидение и идеология

Телевидение впервые в качестве массового пропагандистского инструмента было задействовано в Третьем рейхе. Как раз 73 года назад, во время берлинской Олимпиады 1936 года, миллионы немцев смотрели репортажи о спортивных соревнованиях, которые должны были воочию доказать торжество истинно арийского духа и тела. Далее — больше. В ходе Второй мировой войны немецкое телевидение поднимало настроение населения развлекательными фильмами и программами, а еще демонстрировало хронику, посвященную подвигам асов (“экспертов”, как они звались в рейхе) люфтваффе и подводник кригсмарине. Поэтому в культовом фильме советских времен “Семнадцать мгновений весны” есть существенная неточность: в кафе, где Исаев-Штирлиц играл в шахматы и общался с красивой фройляйн, должен был быть телевизор; конечно, примитивный, наподобие послевоенных в СССР (собственно, то и было трофейное немецкое телевидение, вывезенное и поставленное на конвейер под новым именем, —как и стиральные машины, пылесосы и холодильники начала 1950-х ...).

После гибели в 1945 году ведомства доктора Геббельса вместе с ним самим борьбу за лучшее использование телевидения в целях пропаганды повели между собой демократический и коммунистический мир. При этом Запад делал акцент, по большей части, на информацию, поскольку высокий уровень массового потребления в демократической Европе и Америке, с одной стороны, но с другой — ГУЛАГ плюс бедное село, а в хрущевско-брежневские времена — масло и мясо по талонам на значительной части территории СССР — говорили сами за себя. А вот коммунисты взяли за основу телепропаганды разработки идейно близкого им доктора Геббельса. Разве что велась эта пропаганда не так умело, читатели старшего и среднего возраста легко вспомнят нудные до ужаса московские программы “Время” брежневского времени, и еще более скучную киевскую “Актуальную камеру”.

Но все равно советское телевидение было по-своему идеологически эффективным. Прежде всего потому, что не было другого (разве что в западных регионах Украины время от времени ловилось польское или венгерское TV). Но не только поэтому. Оно обращалось к той аудитории, которую также и формировало в свое время: КВН в той системе координат был альфой и омегой развлекательного жанра; шпионские боевики и ленты “о войне” — вершиной приключенческого жанра; а лирические кинокомедии, где позволялась только бытовая сатира и высмеивание “отдельных недостатков” — образцом юмористического стиля (исключения, созданные мастерами, только подтверждают правило). И, конечно, у советского человека формировалось чувство “общей отчизны”, когда Чукотка — это было словно что-то близкое и родное, а Польша или Словакия (которые включают в себя определенные фрагменты украинских этнических земель) — это уже что-то значительно более отдаленное, хотя и наше (социалистическое), но не совсем (за пределами СССР). Во всяком случае, в этой системе координат чукчи и алеуты для украинцев обозначали нечто значительно более близкое, более родное и, главное, “наше”, нежели поляки и словаки.

Обратите внимание: в некоторых киевских изданиях Польша и по сей день является “дальним” зарубежьем, а Чукотка — “ближним”. Вот какой глубокий фундамент восприятия действительности заложила когда-то в коллективное подсознание советская пропаганда, в том числе, и телевизионная!

Советская эпоха ушла. Но ее весьма своеобразное и не менее разнородное наследие осталось. Осталось и украинское телевидение — и государственное, и новорожденное частно-коммерческое; при условиях кланово-олигархического строя это телевидение неминуемо (и очень быстро) стало не менее пропагандистски-манипулятивным, нежели советским, хотя, конечно, стилистика изменилась: новые времена, квази-демократия, Европа.

В начале 2000-х украинское телевидение, как пропагандистский инструмент, напоминало этакую кашу из достижений демократического мира, сваренную потомками если не самого Геббельса, то его коллеги Жданова (не Игоря, который из Центра имени Разумкова ушел, к сожалению, в политику, а Андрея, который аккомпанировал на пианино сталинским солистам на полуночных оргиях, а заодно еще и руководил советским идеологическим ведомством). Едва ли не больше всего эта разогретая каша начала плеваться в лицо зрителям в ходе президентских выборов 2004 года и оранжевой революции. Дело не только в “5-минутках ненависти” от Джангирова и Корчинского, не только в гневных инвективах Дмитрия Киселева и Вячеслава Пиховшека в адрес только одной политической силы, и не только в строгой селекции фактов (если не грубой цензуре) на абсолютном большинстве телеканалов. Дело в общей тональности, в атмосфере, которая царила на телевидении и на фоне которой тогда “5-й канал”, “Киев” и “Эра”, несмотря на свои нескрываемые политические симпатии и значительно меньшие, чем у коллег, технические возможности, по своей цивилизованности, а, может, и еще по каким-то причинам, казались глотками свежего воздуха. Хотя, известно, идеология там также присутствовала — и все же посимпатичней, и, главное, более открытая для реальности. Сейчас таких глотков стало, очевидно, несколько больше, но будем дышать ли мы свежим воздухом и дальше?

А еще едва ли не все время после Майдана украинская культурная и научная элита пыталась решить сакраментальный вопрос: а что же делать с украинским национальным телевидением, то есть с УТ-1?

Вариантов разрешения этого вопроса хватало. А ответ на него, по всей вероятности, заключался в констатации того, что вопрос поставлен неверно. Ведь разве является отмеченный предмет спора и криков украинским, да еще и национальным, да еще и телевидением? Разве имеющееся в наличии что-то там — за редким исключением — чисто украинское (не по крови, конечно, а по духу), кроме, разве что, бессмертной малороссийской шароварщины, пусть даже в виде жарких депутатских речей? Разве можно уловить на телевидении под таким гордым названием что-то от каких-либо, не имеет смысла, чьих именно, национальных стремлений (не забывайте, что нация — это сообщество свободных людей)? Разве, в конечном счете, речь идет о настоящем телевидении, а не о его имитации, подвижном муляже, или, как любят говорить современные французские философы, симулякре телевизионного искусства?

Иными словами, украинскими национальными здесь выглядят только средства налогоплательщиков. Это — с точки зрения обывателя, не обремененного даже элементарными знаниями по национальной истории и культуры. Ведь создается впечатление, что эта история (в которой было немало не только трагического, но и грандиозного, такого, что меняло лицо мировой цивилизации) и культура — в ее классических и современных формах — существуют отдельно, а государственное телевидение в Украине — отдельно. Другая страна уже давно сделала бы сногсшибательный сериал вокруг судеб (беру почти наугад) Марка Безручко, Степана Тимошенко, Константина Калинина, Николая Попеля, Федора Пигидо-Правобережного, Стеллы Кренцбах или Александра Соколянского. Но в современной Украине фамилия “Калинин”, боюсь, даже у интеллигенции ассоциируется с приснопамятным “всесоюзным старостой” времен сталинского режима, а Тимошенко — это едва ли не советский маршал, или пассионарная проводница правительства...

Нет, бесспорно, существуют в природе — и иногда даже неплохие — научно-популярные фильмы о том или другом персонаже украинской истории и публицистических лентах о драматических сюжетах в этой истории, и эти фильмы даже иногда показывают. В то время, как на практически всех частных телеканалах идут российские телесериалы, в каждом из которых ненавязчиво или просто в лоб проводятся определенные политико-идеологические установки, в результате чего массовый зритель до сих пор живет и, похоже, еще долго будет жить внутри тщательно отфильтрованной русско-советской истории и культуры. С соответствующими последствиями.

Слово чести, “Интер” со своими собственными историческими разведками (несмотря на их изъяны) и то более интересен, чем Первый Национальный, который, по идее, должен нести идеологическую миссию сплочения гражданского общества вокруг определенных демократических идей и сюжетов.

Иными словами, проблема не в том, кто персонально будет возглавлять “Первый канал” и будет ли этот канал сугубо государственным или общественным. Проблема в том, что украинское телевидение, и частное, и государственное, должно стать украинским не только по названию, его миссия заключается не только в информировании или развлечении населения, а, прежде всего, в нациоформировании, то есть сложной идеологической работе на уровне современных форм и методов. Потому что если этот процесс не довести до соответствующего результата — то есть до стадии цивилизованной европейской нации, — зачем вообще было заводиться?

Поэтому, нравится нам всем или нет, но телевидение в любой стране является идеологическим инструментом. Тем более в моменты исторических переломов. Тем более — накануне президентских выборов, которые вынуждены существенно изменить общую ситуацию и систему управления в государстве. Тем более, когда в ближайшие год-два будет решаться проблема геополитической ориентации страны. Поэтому не стоит делать вид, что в случае с телевидением, речь идет только о неком чистом искусстве — чистом от идеологии или объективного информирования населения. Другое дело, что идеологии бывают разные. Крайние случаи — демократические и тоталитарные. Но и демократических идеологий немало, и тоталитарных, и, главное, тех, которые лежат в промежутке между ними.

А еще не стоит слишком увлекаться “изысканными” глупостями, популярными среди части западных интеллектуалов, наподобие деидеологизации или мультикультурализма. Упомянутую часть западной публики понять можно: эта публика лично или ее духовные родители, целиком мотивированно разочаровавшись в 1970—1980 гг. в леворадикальных идеологиях, и в то же время не пристав к “правому берегу”, почувствовав сложность эволюционной трансформации культурных практик в сторону гуманизации, пошла самым легким путем (хотя и замаскированным высокими словесами): сначала была объявлена бедствием идеология как таковая, потом было заявлено о равноправии и соизмеримости любой идеологии и культуры, потом начали говорить (и, на беду, внедрять) толерантность относительно любых политических взглядов и культурных установок. Последствия мы все видели несколько лет назад по телевидению, когда еженощно горели сотни и тысячи автомобилей и магазинчиков по всей Франции: там, где демократическая идеология вежливо отступает перед тоталитарной, там назревает катастрофа. К счастью, отыскался жесткий министр без соломы в голове, который навел конституционный порядок и стал вскоре президентом: Николя Саркози.

Ничего нового во всем этом, впрочем, нет: также в 1920—1930-е годы европейская демократия вежливо отступала перед фашизмом и большевизмом. Трагические последствия этого известны. И не нам повторять чьи-то изысканные дурачества, — и не нам, ясное дело, и пытаться преодолеть опасности безграничной демократии при помощи демократии “управляемой и суверенной” a-lа подполковник Путин.

Поэтому остается лишь одно: не делать вид, что проблемы не существует, а пройти по лезвию между двумя бедствиями, чтобы в эти годы украинское телевидение было, с одной стороны, как можно более эффективным идеологическим инструментом; с другой стороны, не превращалось в орудие манипуляции массовым сознанием и, главное, подсознанием.

Но здесь снова возникает множество закономерных вопросов. Отправились ли на украинском телевидении (имею в виду все телеканалы) на пожизненный отдых вдохновитель революционного арийского духа Геббельс, и борец с низкопоклонством перед Западом Жданов? Кто-то может сказать — да, потому что торжествует электоральная демократия и свобода слова — эти достижения оранжевой революции — не ставят под сомнение даже придирчивые западные общественные институции. Но не осталась ли в эфире большая часть звезд грязных политтехнологий? Не сидят ли в подсознании телевизионщиков старые пропагандистские схемы? И, главное, не превратились ли за этот год группа презренных режимом Кучмы бизнесменов, которая, было, финансировала демократическое телевидение, в новейших олигархов, которые захватывают новые и новые телеканалы, чтобы попытаться превратить их в орудие сохранения своего, если и не полновластия, то причастности к власти?

А еще либо по собственной глупости, или по другим причинам, телемагнаты откровенно игнорируют желания аудитории, которая, по данным социологов, жаждет создания культурного и познавательно-информационного каналов, а, кроме того, большего числа соответствующих программ. Почему никто при условиях якобы рыночной экономики не спешит удовлетворить массовый спрос украинских граждан? С другой стороны, способна ли нынешняя власть эффективно использовать идеологическое могущество телевидения? Понимается ли там даже кто-то на потенциальных возможностях (и ограничениях) телевизионного транслирования идеологий — как “нормальных”, так и радикальных? И самый сакраментальный вопрос: почему, в конечном счете, украинские граждане в своей стране пока что бессильны создать такое телевидение, к которому они сами стремятся? Так, чтобы сохранить (и в значительной степени создать) национальное “Я”, а в то же время — интегрировать все лучшее из мирового опыта?

Сергей ГРАБОВСКИЙ