Новое российское уравнение

Наоборот, сегодняшняя официальная российская идеология, кажется, сфокусирована исключительно на прошлом. Недавняя статья премьер-министра Владимира Путина для польской газеты “Газета Выборча” — написанная в память 70 годовщины завоевания Польши нацистами — выражает его решимость сделать европейскую историю XX века важной частью бизнеса российского правительства. Эта статья отражает глубокие неразрешенные проблемы эры Путина: неспособность провести черту различия между советским прошлым и российским настоящим; беспринципная смесь политического консерватизма и исторического ревизионизма; и безразличие, граничащее с непониманием того, что является ключевыми ценностями демократии.

В своей статье Путин не скорбит о крушении СССР, хотя раньше он называл это “величайшей катастрофой XX века”. Действительно, он даже восхвалял демократические движения, которые похоронили Советский Союз и оставили его без сфер влияния. И он не выражает симпатий по поводу революций XX века, которые он назвал “глубокими ранами”, которые человечество нанесло само себе.

Что действительно волнует Путина и его исторических советников, так это память о Второй мировой войне. Они считают советскую победу над нацистской Германией высочайшим достижением государства и нации, которое они наследовали от СССР. Они также рассматривают эту победу в качестве противовеса памяти об СССР как о царстве зверской неоправданной жестокости.

Нельзя сказать, что версия истории Путина отрицает память вообще. Этим летом он публично проинструктировал министра образования, чтобы эпизоды из книги Александра Солженицына “Архипелаг Гулаг” были включены в программу обучения средней школы. Скорее, Путина заботит баланс Второй мировой войны и сталинизма в советской истории. Призывая к “контекстуальному” и “причинному” взгляду на историю, он признает сталинский террор, но интерпретирует его как ответ на исключительную необходимость одержать победу над нацизмом.

Путин подводит итог своего понимания масштаба войны, напоминая о потере “27 млн. жизней своих соотечественников”. Это цифра увеличивалась с течением лет, так как советские руководители расширили понятие смерть в военное время до значения общая “потеря населения”, и эта цифра не означает прямых военных потерь. Официальный оценка смертей советских людей во Второй мировой войне выросла с 7 млн. (цифра, предложенная при Сталине) до 20 млн. (Хрущев) и до 26,6 млн. (Горбачев), причем доля смертей среди гражданского населения по подсчетам Путина составляет, по крайней мере, две третьих.

К сожалению, Путин не объясняет, кого он считает своими соотечественниками. Если он имел в виду тех, кто жил в пределах современных границ России, цифра была бы намного меньше. Вместо этого, он включает всех граждан СССР, которые умерли во время войны, включая миллионы украинцев, белорусов и представителей других национальностей. А когда СССР аннексировал балтийские страны, Кенигсберг, части Польши, Финляндии, Молдовы и Японии, их граждане тоже стали советскими соотечественниками.

Более того, поскольку “контекстуальная” история Путина возлагает страдания людей в советский период на алтарь победы в Великой Отечественной войне, его цифра смешивает тех, кто умер в битве, сражаясь за СССР, с теми, кого Советы погубили через массовую коллективизацию, депортацию и принудительный труд. По этой логике можно и переклассифицировать жертвы террора, коллективизации и голода 30-х годов с целью увеличить количество жертв Гитлера в СССР.

Путин соединяет два события, которые инициировали вторую мировую войну, Мюнхенский договор 1938 года и пакт Молотова-Риббентропа 1939 года, в одну причинную конструкцию. Оба акта сговора с нацистской Германией были ошибкой, пишет Путин, но последний был просто ответом на предыдущий. Конечно, британский премьер-министр Невилл Чемберлен и французский Эдуард Деладье подписали постыдный договор с Гитлером и Муссолини в Мюнхене. Но когда Гитлер нарушил договор, как Чемберлен, так и Даладье потеряли общественную поддержку, и к началу Второй мировой войны ни один из них не занимал поста премьер-министра. Однако диктаторы остались, Молотов и Сталин среди них.

Более того, когда Мюнхенское соглашение цинично благословило разделение Чехословакии Гитлером, это был официальный документ, который означал то, о чем в нем говорилось. Но по-настоящему важной частью пакта Молотова-Риббентропа был cекретный протокол, который разделял Европу на два имперских владения, Сталина и Гитлера, без согласия — или даже без осведомленности — жителей стран, которые были причислены к этим владениям. Молотов, который оставался во власти на протяжении всей войны до 1956 года, отрицал существование секретного протокола вплоть до своей смерти 30 лет спустя. Демократии допускают постыдные ошибки, но они, в конечном счете, исправляют их или хотя бы извиняются за них. И они лишают власти тех, кто их допускает.

Неправильно и даже аморально ставить знак равенства между демократическими и диктаторскими порядками. Но это новое российское уравнение.

Александр ЭТКИНД