Круговорот

“В демократическом обществе каждый имеет право на свое мнение и право публично его высказывать. Но есть граница, переступить которую не разрешено никому и ни при каких условиях. Это — Закон, ответственность за каждое слово… Абсолютное большинство украинского народа не отзывается на провокационные призывы „профессиональных революционеров”… Стоит присмотреться ближе к их символике и лозунгам, атрибутам, которыми обставляются их театральные политические шоу, чтобы убедиться: перед нами украинская разновидность национал-социализма“. Эти слова, за которые авторы, очевидно, и сейчас готовы нести полную ответственность, — из знаменитого обращения Леонида Кучмы, Ивана Плюща и Виктора Ющенко, десятилетний юбилей которого прошел на минувшей неделе как-то совсем незаметно.

Правда, украинским зрителям и читателям не напоминали и о многих других круглых датах. Например, о юбилее создания Фронта национального спасения (была такая организация в 2001-м). Или, скажем, о десятилетии днепропетровской встречи Кучмы и Путина, которую тогда называли едва ли не ключевой во внешнеполитической переориентации официального Киева. За давностью лет и вспоминать нечего? Но в тот же день, когда было опубликовано „письмо трех“, еще и арестовали Юлию Тимошенко — событие вполне знаковое и для дня сегодняшнего, учитывая ее нынешние регулярные походы в Генпрокуратуру. Но не напомнили. Ни те СМИ, которые лояльны к власти, ни те, кого причисляют к оппозиционным.

Нет, сравнить нынешнюю власть с властью Кучмы — это всегда пожалуйста. Но констатировать, что Юлия Владимировна как начала ходить к следователю в 2001-м, так и закончила десятилетие, — не слишком приятно. Да и вспоминать, что главными лозунгами Фронта нацспасения были не только отставка Кучмы, но и утверждение парламентской республики, в свете дальнейших зигзагов „генеральной линии партии“ вроде бы не с руки. И не только бютовцам. Ведь десять лет назад объявлял об окончательной дискредитации института президента и требовал его отменить, скажем, Владимир Олийнык. Теперь — регионал, во всех телеэфирах рассуждающий о необходимости формирования жесткой президентской вертикали.

Олийныку, правда, для такой эволюции понадобились годы. А Виктор Ющенко открещиваться от „письма трех“ стал через пару месяцев. Как только его „ушли“ с должности премьера. Дескать, и письмо он подписал едва ли не по принуждению, и текста не читал, и вообще „сердцем был с теми, кто в палатках“. Многие верили. Пока не увидели его в должности президента. Привычка действительно оказалась второй натурой. Впрочем, если судить по манерам и ухваткам, то практически все украинские политики за время независимости изменились мало.

Изменилась страна. Причем именно десять лет назад. На смену молчаливым 90-х, когда одни, стиснув зубы, выживали, а другие так же молча рассовывали по карманам бюджетные деньги, делили государственную собственность и выстраивали „вертикаль власти“, пришли шумные, митинговые, публично-конфликтные „нулевые“. Перемена эта произошла неожиданно. Как для власти, сразу заподозрившей заговор („Украина и мир еще узнают о заказчиках, организаторах и исполнителях этого провокационного действа“ — фраза из того же „заявления трех“). Так и для людей, первыми вышедших на Майдан („Какого-либо четкого плана и стратегии не было. Думали, что ночью палаточный городок снесут“ — это уже из воспоминаний первого дня акции „Украина без Кучмы“).

До УБК политика в Украине была „выяснением отношений“ в верхах, не выходя далеко за пределы правительственных коридоров и парламентских кулуаров. И уже поэтому преимущество президента, за которым стояла вся мощь силовой и налоговой вертикали, выглядело неоспоримым (лозунг „только Мороз может победить Кучму“ мог родиться исключительно в голове человека, убежденного в том, что Кучма практически непобедим). Оппоненты могли рассчитывать лишь на то, чтобы хотя бы временно, на отдельно взятом участке борьбы „сравнять счет“, а верхом политической интриги считалась комбинация вроде „каневской четверки“ („главное — мы прорвали информационную блокаду“ — едва ли не единственное оправдание после ее развала). Но концентрация власти и собственности на одном полюсе общественной пирамиды оборачивалась все большим отчуждением от государства обычных граждан, которых ежедневно и ежечасно убеждали на практических примерах, что при этом режиме им „ничего не светит“. Для активных людей это звучало как приговор. Недаром даже организаторы палаточного городка признаются: едва ли не главным мотивом их действий было чувство безысходности.

„Украина без Кучмы“ показала, что людей, недовольных режимом, не так уж и мало. И со временем готовых протестовать или хотя бы помогать протестующим становилось больше. Страх перед „всесильной“ властью начал отступать. Появились злость, азарт и пьянящее ощущение свободы (пусть даже иногда игравшее, как с киношным Плейшнером, злые шутки). Люди на улицах становились наглядным подтверждением тезиса о том, что власти противостоят не просто политические неудачники, проигравшие в конкуренции таким же, но более ушлым приспособленцам, а народ. Пусть даже народу на акциях на самом деле было не так уж и много — главное, что ничего альтернативного и при этом внушающего доверия сторонники президента организовать не смогли (да и могли ли?). Перемена была тем более очевидной, что раньше к абстрактному народу чаще апеллировала как раз власть, неоднократно, скажем, пугавшая оппозиционных депутатов референдумом и третировавшая их „письмами возмущенных трудящихся“.

Впрочем, и в новых условиях Кучма мог действовать по-разному. В его биографии были поражения, которые он смог обернуть себе на пользу. И волевые решения он умел принимать. Середина 90-х — лучшее тому подтверждение. „Кассетный скандал“ был, конечно, ударом по нему лично. Но, одновременно, и шансом. Шансом радикально изменить правила игры, получить новую страну. Интуитивно Кучма чувствовал, что больше „так жить нельзя“. Именно потому после победы в 1999-м он пообещал, что страна увидит „нового президента“. Отказался от услуг суперлояльного Пустовойтенко и назначил премьером Ющенко. И не просто назначил — по сути, санкционировал его войну с олигархами — теми самыми, которые фактически обеспечили переизбрание Кучмы на второй срок. Вопреки им же заведенным обычаям, глава государства отказался от политики „короткого поводка“ в своих отношениях с правительством. И давно обещанные преобразования (пусть корявые, сырые, недооформленные, но уже вполне осязаемые) стали постепенно превращаться в важную часть государственной политики.

„Кассетный скандал“ процесс затормозил. Надолго. А мог ускорить. Именно тогда можно было окончательно отказаться от слов о реформах и борьбе с коррупцией, перейдя наконец к решительным действиям. Наполеон после Эльбы тоже ведь думал, не надеть ли ему „якобинские сапоги“. Кучма, конечно, не Наполеон. Но тоже мог вспомнить о своем амплуа „радикального реформатора“ середины 90-х. Это не гарантировало успех. И благодарность будущих поколений. Но это была бы попытка совершить поступок. Вместо этого власть растерялась и испугалась. А испугавшись, начала искать защиты. У тех самых олигархов, от которых еще недавно дистанцировалась. У путинской России.

„Дело Гонгадзе“ и „кассетный скандал“ могли ускорить процесс экономических реформ. Либо положить начало процессу реформ демократических. Стартом которых должна была послужить отставка президента. Как символ неминуемой расплаты за попирание закона. Не случилось ни того, ни другого.

На появление УБК испуганная власть ответила тем, что стала „закручивать гайки“. Да, это помогло оттянуть казавшееся неизбежным. Но с каждым днем рождало все новых и новых противников режима. Даже из тех, кто раньше был к власти лоялен или равнодушен, но кому ужесточение политики действительно мешало жить и работать. Из предпринимателей. „Недобитых интеллигентов“. Студентов. Журналистов.

На УБК работало и то обстоятельство, что „шантажистское государство“ (термин, введенный в оборот Мыколой Рябчуком), которое так заботливо выстраивал Леонид Кучма, именно в это время практически исчерпало ресурс для развития.

Кассетный скандал сделал очевидным то, о чем украинцы и так в принципе догадывались, — компромат собирался на всех, и был едва ли не главным рычагом влияния первого лица. Но с появлением „пленок Мельниченко“ компроматоуязвимым стал сам президент вместе с ближайшим окружением. В то же время долгие, но безуспешные попытки посадить главную раздражительницу спокойствия Кучмы показали, что использование компромата даже властью далеко не всегда гарантирует результат (с Лазаренко и Агафоновым таких сбоев не было).

Политикам, выпавшим из президентского гнезда, наглядно продемонстрировали: от „гражданской смерти“ спастись вполне возможно. А лучший способ остаться на плаву — возглавить массы. Тогда любая попытка „наказания за ослушание“ автоматически превращается в политические репрессии, а наказуемый — в жертву „антинародного режима“. Содержание обвинений не так уж и важно, поскольку народ уверен, что подобных обвинений в адрес тех, кто у власти остается, можно выдвинуть целый ворох, и раз не выдвигают, то борьба с коррупцией здесь точно ни при чем. Разумеется, это открыло путь в „вожди“ и людям, которых, по большому счету, нельзя было допускать к управлению государством на пушечный выстрел, но это еще предстояло доказать. Опытным путем. Тем более что до прихода оппозиционеров к власти путь был еще долгим. Это Мороз мог позволить себе прогнозировать отставку Кучмы к маю 2001-го — тогда это еще позволительно было списать на эйфорию протестной борьбы.

Хотя, конечно, сейчас и в этом можно видеть тревожный звоночек. Как и в том, что, едва создав ФНС, его участники одним из способов отстранения Леонида Даниловича от власти объявили… сделку с олигархами. Мол, ради своего будущего (и будущего страны, разумеется) они помогут собрать голоса за импичмент. Хотя в такую логику укладывалась, в общем-то, и подпись Ющенко под „обращением трех“. Каким бы обидным для „тех, кто был в палатках“ не выглядело их сравнение с фашистами. Почему бы не договориться с Кучмой, чтобы, скажем, отстранить от влияния на власть олигархов? В конце концов президент выглядел тогда еще весьма влиятельным и снисходительно обещал премьеру дать возможность „повкалывать“ на страну. Другое дело, что готовность самоназначенных лидеров протестного движения (а в случае с Ющенко — лидера общественных симпатий) к сделкам и компромиссам означала, что играть они будут по правилам „докассетной“ Украины. И, по сути, это предопределило финал „Украины без Кучмы“ как гражданского движения. Тем более что до 9 марта оставалось меньше месяца. Конечно, провокация силового сценария была выгодна в первую очередь власти, но и лидеры оппозиции извлекли из нее свою пользу. Во всяком случае, акция „Повстань, Україно!“ от начала до конца проходила уже под их чутким руководством.

Сейчас в событиях февраля-марта 2001-го можно увидеть и модель того, что происходило в Украине в дальнейшем. С оранжевым Майданом, „революцией миллионеров“, призывами „не предай!“, конфликтами между Ющенко и Тимошенко… Разве что тогда роль Кучмы была более творческой, что ли. Он защищался и маневрировал лично. А Януковичу победу, что называется, принесли на блюдечке дискредитировавшие сами себя оппоненты. Но после поражения УБК у сочувствовавших ей оставалась надежда. На то, что лучшее — впереди. На то, что проснувшееся общество, если дать ему возможность, способно свернуть горы. Что журналист — это миссия. И профессия, которой можно гордиться и ценить не только за полученный гонорар. На то, что режим все равно обречен. А Украина — пусть не сразу — но станет современной европейской страной, в которой ее гражданам будет жить комфортно. Через десять лет надежду сменило разочарование. И апатия. Протесты десятилетней давности теперь больше похожи не на пролог нового, светлого будущего, а на прививку. Прививку компромата — теперь никакими, даже документально подтвержденными обвинениями в адрес властей предержащих украинцев не удивишь. Прививку гражданской активности — общество уверено, что ее в любом случае используют в своих интересах политики, оставив обычных граждан ни с чем. Потому и выходить лучше за почасовую оплату. Если нет другого заработка. Прививку свободы — которая у миллионов теперь ассоциируется с хаосом, безалаберностью и некомпетентностью болтливых и в то же время сварливых вождей.

А те, кто пришел на смену оранжевой власти (или вернулся — как предпочитают говорить едва ли не самые яркие их представители), как будто пытаются воспользоваться этой апатией, чтобы… отомстить. Причем даже не столько „кому“, сколько „за что“. Прежде всего — за страх десятилетней давности. Тот самый. Перед „Украиной без Кучмы“. Точнее, перед людьми, которые не побоялись выйти на улицы. И в 2001-м. И в 2004-м. И даже в 2010-м — на так называемый налоговый майдан. Только эти, с позволения сказать, „мстители“ — даже в отличие от разочарованного общества — так, похоже, ничего и не поняли. Именно поэтому и не находят ничего лучшего, чем силовые методы и словесные формулы десятилетней давности. С ссылками на закон и демократию. Рассуждениями о „политической кампании со всеми признаками психологической войны“. Сетованиями на „голословные обобщения об ущемлении свободы прессы“. И упреками в адрес оппонентов. О том, что те, дескать, „обижены на свои собственные провалы и поражения“ и ищут „спасения от политического банкротства, забытья и уголовной ответственности“. Разве что под нынешними “заявлениями трех” стоят другие имена и фамилии.

Алексей МУСТАФИН