Сможет ли Турция воспользоваться ослаблением России?

Война в Украине не только ускорила формирование нового мирового порядка, но и привела к возникновению новых альянсов на региональном уровне.

За восемь месяцев “трехдневной спецоперации” Путина эхо успехов ВСУ достигло кавказских гор и центральноазиатских степей.

Истощение людских и материальных ресурсов в Украине, обескровливание российской экономики вследствие санкций и все большая международная изоляция Москвы вызвали медленные, но необратимые изменения в восприятии России в регионе.

Убедительная победа Азербайджана при активной поддержке Турции во второй Карабахской войне еще в 2020 году и фактическое нереагирование Москвы на недавнее обострение вокруг Лачинского коридора заставили задуматься не только о целесообразности дальнейшего пребывания так называемых российских “миротворцев” в Карабахе, но и о будущем России в регионе в целом.

В случае подписания мирного соглашения между Азербайджаном и Арменией следующим шагом после решения “карабахского вопроса” могут стать договоренности о восстановлении диалога между Ереваном и Анкарой. Обе стороны активизировали усилия по нормализации отношений еще в прошлом году, но после “исторической” встречи Пашиняна, Алиева и Эрдогана в Праге на полях саммита Европейского политического сообщества в октябре этого года перспектива открытия границ и по крайней мере частичного восстановления контактов близка как никогда.

В условиях изоляции России и усиления санкций против Ирана южнокавказский коридор имеет все шансы стать важной транспортной артерией. Большую роль играет и энергетический фактор. В Турции хорошо понимают, что переговоры с Азербайджаном и Туркменистаном о наращивании поставок газа в Европу через Трансанатолийский газопровод TANAP, как и перспектива новых региональных маршрутов, — реальный шаг к преобразованию страны в газовый хаб, в отличие от российских басен об “изменении ориентации” “Северного потока”.

Реализация долгосрочных проектов может принести в бурный регион долгожданную стабильность, которая в свою очередь поставит под вопрос присутствие не только де факто небоеспособного “миротворческого” контингента России в Карабахе, но и российской военной базы в Гюмри, которая формально служит гарантией ненападения на Армению со стороны Турции.

Последние события окончательно подорвали и без того шаткое доверие региональных союзников к “надежности” безопасностных гарантий Кремля.

И, пока Никол Пашинян не исключает сценарий, по которому Армения может выйти из ОДКБ, другие участники Договора о коллективной безопасности с Россией “коллективно” начали искать альтернативных партнеров для обеспечения безопасности. Не в последнюю очередь, и от самой России.

Не добавляют уверенности в “партнерстве” с Кремлем и периодические напоминания российского руководства о “конце парада суверенитетов” среди бывших советских республик и намерения Москвы “вернуть утраченные территории”. Очевидно, что в случае обострения “бункерного синдрома” его первой жертвой на территориях Центральной Азии может стать Казахстан — по кремлевской методичке названный Медведевым “искусственным государством” и “бывшей российской территорией”, где происходит “геноцид россиян”.

Можно предположить, что известные заявления президента Касима-Жомарта Токаева на экономическом форуме в Санкт-Петербурге о непризнании “ДНР” и “ЛНР” были вызваны не столько любовью к Украине, сколько нежеланием получить для себя проблему в виде “ЮНР”. О создании “Южноуральской народной республики” в Северном Казахстане откровенно говорили российские пропагандисты во время зимних протестов против тогдашнего руководителя страны Назарбаева.

Не менее символичным была и дипломатическая пощечина Путину от президента Таджикистана Эмомали Рахмона, который на саммите “Центральная Азия — Россия” призвал российского лидера с уважением относиться к своим партнерам и не проводить в отношении стран Центральной Азии политику “как к бывшему Советскому Союзу”. Следует напомнить, что Таджикистан и Россия — близкие стратегические партнеры. Именно в Таджикистане размещается самая большая российская военная база за рубежом, и именно туда Путин осуществил свой первый после вторжения в Украину зарубежный визит. Так что такой “каминг-аут” таджикского лидера явно сигнализирует, что Кремль быстро теряет позиции не только на евроатлантическом, но и на евразийском пространстве.

Еще одним доказательством этого стал и отказ Кыргызстана от участия в учениях ОДКБ “Рубеж-2022” в Таджикистане. Раньше Бишкек утвердил решение отменить учения ОДКБ на своей территории, которые должны были пройти в октябре под красноречивым названием “Нерушимое братство-2022”, с привлечением военной техники, самолетов и БПЛА.

Кстати, по вопросу беспилотников Кыргызстан уже успешно сотрудничает с Турцией. В прошлом году страна первой из членов ОДКБ приобрела турецкие ударные дроны “Байрактар TB2”, а в сентябре нынешнего года Таджикистан заявил об их использовании в столкновениях на киргизско-таджикской границе. Это первое упоминание о боевом применении “Байрактаров” в Центральной Азии.

Арсенал турецких БПЛА на службе у киргизских вооруженных сил расширится за счет турецких “птичек” новой генерации. “Байрактар Акынджи теперь наш. Благодарю наш братский народ!” — недавно написал на своей фейсбук-странице председатель Госкомитета нацбезопасности Кыргызстана Ташиев.

Сотрудничество на почве “Байрактаров” стало результатом договоренностей, достигнутых в рамках визита президента Кыргызстана в Турцию еще в июне 2021 года. Тогда же, в июле 2021-го, через два месяца после киргизско-таджикского конфликта, турецкий министр обороны Хулуси Акар посетил Таджикистан. В апреле 2022-го стороны подписали Рамочное соглашение о военном сотрудничестве. Таким образом, Анкара не только получила клиентов для национального ВПК с обеих сторон баррикад, но и выровняла военный дисбаланс между странами, заодно создав возможность стать посредником в потенциальном переговорном процессе между Бишкеком и Душанбе.

Постепенно, на фоне успешного использования в Сирии, Ливии, Нагорном Карабахе и Украине, новейшие разработки турецкого оборонпрома превратились в фактор геополитического влияния. Наивно было бы утверждать, что несколько десятков беспилотников могут “конкурировать” с российским военным присутствием в регионе. Однако их эффективность в локальных конфликтах ХХІ века трудно отрицать, как и то, что развитие сотрудничества с Турцией в чувствительной сфере военных технологий свидетельствует об окончании российской монополии на региональную безопасность.

После 24 февраля Анкара ускорила развитие безопасностных партнерств на двусторонней основе. В частности была подписана общая декларация об углублении стратегического партнерства с Казахстаном и меморандум о сотрудничестве между военными разведками двух стран, а также соглашение о военном сотрудничестве с Узбекистаном.

В современных реалиях заинтересованность центральноазиатских государств в энергетическом, оборонительном и военно-техническом сотрудничестве значительно превышает интерес к общему культурному или историческому наследию, а тем более к покрытым пылью идеям пантюркизма. И в Анкаре это хорошо понимают.

В отличие от России, в Турции хорошо учат историю и умеют делать выводы из прошлых ошибок. В 1990-х годах мечты турецких националистов о создании “Большого Турана” от Адриатики до Великой китайской стены разбились о реалии межэтнических и межгосударственных конфликтов в регионе, слишком мало собственных экономических ресурсов, а также (перефразируя Рахмона) требования региональных стран “уважать их и не проводить в Центральной Азии политику как в бывшей Сельджукской империи”. К тому же тюркский фактор автоматически исключал из зоны турецкого влияния такие страны как Таджикистан или Афганистан, где Турция тоже имеет свои интересы.

Поэтому, параллельно с многолетними дискуссиями вокруг “армии Турана”, свою нынешнюю политику в регионе Анкара базирует на вполне прагматичных экономических и безопасностных интересах, хотя и интегрирует отдельные элементы пантюркистской, панисламистской или евразийской риторики, в зависимости от поставленных задач и целевой аудитории.

С одной стороны, лидерство Турции в организациях, основанных на принципах тюркского единства (вроде Тюрксой или недавно реформированной Организации тюркских государств), позволяет и в дальнейшем использовать “общее наследие”, скажем, для введения единого алфавита среди тюркоязычных государств или принятия Концепции развития тюркского мира до 2040 года. С другой — Анкара все чаще использует такие “гуманитарные” площадки для обсуждения конкретных проектов в сфере энергетики, инфраструктуры, безопасности и обороны, уверенно вытесняя из этих сфер значительно ослабевшую Россию.

Впрочем, присутствие в регионе интересов Ирана и Китая не обещает Анкаре легкой реализации геополитических амбиций.

Несмотря на “семейные” фото Эрдогана с Путиным и Хаменеи, турецко-иранские отношения все больше приобретают характер жесткой конкуренции. Имиджевые потери Тегерана на Южном Кавказе и усиление турецко-азербайджанского военного альянса явно беспокоят иранский режим. Свидетельство этого — демонстративное проведение учений на границе с Азербайджаном, угрозы в адрес Баку, нежданное открытие иранского консульства в армянском городе Капан (в непосредственной близости к Лачинскому коридору) и иранские “шахеды” в Украине.

С углублением азербайджано-израильского военно-технического сотрудничества и нормализацией отношений Израиля с Анкарой новый региональный порядок начал приобретать четкие очертания противостояния двух блоков: Турции—Азербайджана—Израиля, с одной стороны, и России—Армении—Ирана — с другой. Во время недавнего визита министра обороны Израиля в Турцию, который он назвал “историческим”, страны договорились укрепить “официальные оборонительные связи” — еще один шаг к консолидации альянсов.

Самостоятельную партию на региональной шахматной доске играет Китай.

Осуществив свой первый с начала пандемии зарубежный визит в Астану, Си Цзиньпин уже заявил, что Китай “решительно будет поддерживать независимость и территориальную целостность Казахстана” и “категорически будет выступать против вмешательства каких-либо сил во внутренние дела страны” — очевидный месседж России. Вместе с тем, озвучивая намерения “формировать новую парадигму развития двусторонних отношений, ориентируясь на сообщество единой судьбы Китая и Казахстана”, Пекин явно играет на поле Анкары.

Со своей стороны, Турция с присущим ей прагматизмом старается избегать прямого столкновения интересов, проявлять гибкость в защите тюрков-уйгуров и сосредоточиваться на поисках общих точек соприкосновения и с Китаем, и с Россией, в частности в продвижении адженды многополярного, “постзападного” мира.

Удастся ли ей достичь в этом успеха и сможет ли страна — член НАТО получить свой, особый, статус в ШОС, в большей степени зависит от того, какой видит будущую конфигурацию сил в Центральной Азии Пекин.

Евгения ГАБЕР, заместитель директора Дипломатической академии Украины им. Г.Удовенко (2018-2021), кандидат полит. наук Старший аналитик Центра исследований современной Турции, Карлтонский университет