Одержимість грошима вбиває нас

Озабоченность деньгами — не новость для культуры США. Однако не стали ли американцы более “деньгоцентричными”, и не омертвляет ли это нас, делая неспособными противостоять несправедливости?

Деньгоцентричное общество — это общество, в котором все — мысли, решения, дела — вращается вокруг денег. Капитализм, безусловно, способствует развитию подобных тенденций, однако деньгоцентричным становится любое общество, в котором у отдельных людей нет ни практических навыков, ни поддерживающей их общины, так как именно это делает для них деньги ключевым фактором выживания.

Подобное общество заставляет даже тех, кто по природе не отличается алчностью, фокусироваться на деньгах в ущерб всему остальному — просто для того, чтобы выжить.

Увеличился ли наш деньгоцентризм?

Социолог Роберт Путнам (Robert Putnam) писал в 2000 году в своей книге “Боулинг в одиночку” (”Bowling Alone”), что, когда в 1975 году взрослых американцев просили назвать элементы “хорошей жизни”, “много денег” выбирали 38 %, а в 1996 году такой выбор делали уже 63%.

С тех пор, если судить по моему опыту, люди стали еще больше концентрироваться на деньгах. Деньгоцентризм порождается алчностью и страхом, а в последние годы и алчность стала более социально приемлемой, и неуверенность в финансовом будущем приняла повальный характер.

Когда я почти три десятилетия назад начинал свою частную практику клинического психолога, мои клиенты, работавшие в головных офисах крупных корпорациях таких, как Procter and Gamble, чувствовали уверенность в своей работе, однако два десятка лет назад эта уверенность начала исчезать. Сейчас гарантий занятости нет почти ни у кого, включая учителей и почтовых работников.

Соответственно, среди факторов, провоцирующих панические атаки, депрессию и злоупотребление алкоголем, первое место занимает тревога из-за денег. Обсуждение денежных вопросов вышло на первый план даже на сеансах семейной терапии. Старшеклассники все чаще говорят о своем страхе оказаться неудачниками в финансовом отношении, а родители, в свою очередь, боятся, что их дети разрушат свою жизнь, накопив долги за обучение и получив в итоге образование в одной из тех областей, где мало работы с приличной оплатой.

На этом фоне и на фоне собственных постоянных мыслей о деньгах я чувствую, что серьезность этой темы меня омертвляет, и что я утрачиваю чувство юмора, когда о ней думаю.

Сохранить чувства юмора, когда речь идет о деньгах, действительно трудно. Для большинства из нас становится все важнее иметь запас средств, и накопление денег постепенно превращается в центр нашей жизни.

В 1900 год только 1% американцев присутствовал на фондовом рынке, в 1950 году — всего 4%, зато к 2000 году акции имелись больше чем у 50% американцев. Конечно, у некоторых из этих людей средства просто вложены в пенсионные фонды, приобретающие акции от их имени, но многие и в самом деле пытаются инвестировать таким образом свои деньги.

Как много из них тех, кто вкладывается в компании, в продукцию которых они верят? Их почти нет.

Тех из нас, кто не играет на фондовом рынке и живет от зарплаты до зарплаты или на пособие, государство тоже активно убеждает играть в игры, шансы в которых еще ниже, чем на бирже. Многие штаты не только организуют лотереи, но и усиленно рекламируют их по телевидению, по радио, на рекламных щитах и с помощью массовой рассылки — причем, в наши дни это считается социально приемлемым.

Молодые поколения все чаще слышат, что им не светит ни гарантированная занятость в трудоспособном возрасте, ни социальные гарантии, когда он закончится. Поэтому многие из них чувствуют необходимым с ходу начинать запасаться деньгами, хотя предпочли бы вместо этого зарабатывать жизненный опыт.

Когда алчность стала пользоваться уважением?

В Америке деньги всегда значили многое, однако в течение большей части нашей истории деньгоцентризм и алчность считались менее приемлемыми социально, чем сейчас. Для тех, кто не входил в элиту, алчность всегда была чертой отрицательных персонажей, вроде диккенсовского Скруджа — помешанного на деньгах, психологически и духовно больного человека, нуждающегося в обращении.

Еще в 1936 году действующий президент Соединенных Штатов, баллотировавшийся на второй срок, знал, что ругать алчную и эгоистичную элиту — полезно для популярности:

“Теперь мы понимаем, что отдавать власть организованным деньгам столь же опасно, как и организованной преступности. Никогда раньше в нашей истории эти две силы не объединялись так против одного кандидата, как сейчас. Они едины в своей ненависти ко мне — и я приветствую эту ненависть. Я буду рад, если о моей первой администрации будут говорить, что она стала серьезным противником для сил алчности и жажды власти. И я буду рад, если о моей второй администрации будут говорить, что она смогла победить эти силы”.

Это сказал президент Франклин Рузвельт 31 октября 1936 года. Сравните его слова с тем, что сказал президент Барак Обама в феврале 2010 года в своем интервью Bloomberg Businessweek и Wall Street Journal.

Когда его спросили о 9-миллионном бонусе главы Goldman Sachs Ллойда Бланкфейна (Lloyd Blankfein) и 17-милллионном бонусе главы JPMorgan Chase Джейми Даймона (Jamie Dimon), он ответил:

“Во-первых, я знаком с ними обоими. Они очень искушенные бизнесмены. А я — как и большинство американцев — не завидую чужому успеху и богатству. Это часть системы свободного рынка. Да, я считаю, что компенсационные пакеты, которые мы видели в последнее десятилетие, по меньшей мере, не всегда результатам работы... Слушайте, 17 миллионов долларов — это очень много денег. Но, конечно, некоторые игроки в бейсбол зарабатывают еще больше, и даже не участвуют при этом в Мировой серии”.

Почему мы стали так уважать алчность? То же самое, что Павел в первом столетии после смерти Иисуса сделал для распространения и легитимизации христианства, Айн Рэнд (Ayn Rand) во второй половине 20 столетия сделала для распространения и легитимизации деньгоцентризма и алчности.

В конце ее романа “Атлант расправил плечи” (”Atlas Shrugged”) его главный герой Джон Голт “поднял руку и осенил опустошенную землю знаком доллара”.

Рэнд призывала своих последователей верить в то, что она называла “радикальным капитализмом”, но, в сущности, руководствовалась она в жизни — и даже в смерти — радикальным деньгоцентризмом. На ее похоронах в соответствии с ее собственной волей у гроба был помещен шестифутовый венок в форме знака доллара.

Разумеется, деньгоцентризм порождали также многие другие факторы и укрепляли многие другие люди.

Как деньгоцентризм омертвляет нас и делает неспособными к сопротивлению

Человек, заботящийся только о деньгах, пренебрегает всем остальным, что необходимо для самоуважения. Пренебрегая другими аспектами своей человечности, мы разрушаем нашу целостность, а без целостности нет силы. Когда человек готов ради денег пойти на все, он предполагает, что и остальные ведут себя так же, а это разрушает доверие и делает невозможным достижение солидарности, которая необходима, чтобы иметь возможность успешно бросать вызов незаконной власти.

Особенно вредоносен деньгоцентризм, когда он атакует общественные силы, потенциально способные служить делу освобождения. О том, как духовные революции (подобные тем, которые начинали Иисус и другие бунтари) в итоге порождают организованную религию, которая подпадает под власть денег и начинает использоваться элитой в качестве “опиума для народа”, написано немало. Элита, проникая в религиозные иерархии, коммерциализирует духовность — мощный фактор, способный угрожать правящему слою, — и лишает ее сил.

Однако духовность — не единственная потенциально бунтарская сила, которую уничтожает деньгоцентризм. Коммерциализация любой мощной идеи, любого верования, любой эмоции умерщвляет их мощь. Даже бунт протестной фолк-музыки и рок-н-ролла коммерциализировался и лишился религии настоящего бунта.

В 1998 году Боб Дилан и его сын Джейкоб получили $1 млн за то, что выступили для 15000 сотрудников занимающейся полупроводниками компании Applied Materials из Кремниевой долины — и в биографии Боба Дилана это не единственное “корпоративное выступление”. Когда вы в следующий раз услышите его “В дуновении ветра” (”Blowin’ in the Wind”), будет ли оно по-прежнему звучать для вас вдохновляюще?

Многие рок-н-ролл уже долгое время эксплуатируют и коммерциализируют идею бунта. Поэтому не стоит удивляться, что Rolling Stones тоже играют на корпоративах и, например, десяток лет назад получили $2 млн за то, что развлекали сотрудников Pepsi на Гавайях.

Столь же широко распространенно и другое явление, не менее пагубное для революционной энергии, — использование песен предполагаемых бунтарей в рекламе, которое заставляет слушателей ассоциировать бунтарские порывы с потребительскими продуктами. “Времена меняются” (”Times They Are a-Changin”) Дилана используют бухгалтерская фирма Coopers & Lybrand и Bank of Montreal, а “Заведи меня” (”Start Me Up”) Rolling Stones — компания Microsoft. Разумеется, с моей стороны несправедливо выделять только Дилана и Rolling Stones, но приводить полный список было бы слишком грустно.

Чтобы победить элиту, нужна энергия. Бунт сам по себе — мощная идея, но когда бунт используется только для того, чтобы привлекать аудиторию ради финансовой выгоды, мощь этой идеи ослабляется. Поэтому, когда энергия бунта коммерциализируется, она исчезает — и не важно, идет ли речь о духовности, протестной фолк-музыке, или рок-н-ролле.

Духовность, музыка, театр, кино и различные искусства могут быть революционными силами, но коммерциализация омертвила их, ослабив их способность порождать революционную энергию. Сейчас в “опиум для народа” превратилось почти все — а не только организованная религия.

Чтобы выжить в радикально капиталистическом обществе, которое поклоняется, по выражению Томаса Франка (Thomas Frank), “единому рынку под Богом”, все мы вынуждены в определенной степени быть деньгоцентричными. Стыдиться здесь нечего. Однако так как деньги неживые, то и мы сами становимся мертвыми и неспособными сопротивляться несправедливости ровно в той мере, в какой нами овладевает радикальный деньгоцентризм, заставляющий все наши мысли вращаться вокруг денег.

Оригинал публикации: How America's Obsession With Money Deadens Us

Оригінал російською взято з ІноЗМІ

Bruce E. Levine, клинический психолог