Министр иностранных дел Сергей Лавров выступил с весьма жестким заявлением: Россия может прекратить диалог с Евросоюзом. Так резко, пожалуй, министр Лавров еще не выступал, и что спровоцировало его на эти слова, я не знаю, — возможно, долгий разговор с Жозепом Боррелем, главой европейской дипломатии. Разговор их был, видимо, неконструктивным.

Естественно, это заявление будет воспринято в ЕС с большим неудовольствием и возмущением, но я бы смотрел на слова Лаврова сквозь призму длительного процесса, который начался довольно давно — давнее, чем кризис в отношениях России и ЕС. Корни этого заявления уходят в период, когда отношения были абсолютно радужными и лучезарными. 

Общее, но непонятное

В 1990-е годы была заложена основа новых отношений между Евросоюзом и Российской Федерацией. Эти два международных субъекта появились на карте мира практически одновременно: Россия — в конце декабря 1991 г., а Евросоюз — в феврале 1992 г. Россия и ЕС ровесники в нынешних своих ипостасях, но и та, и другой — наследники длительной традиции, российской и европейской. В тот момент — и это было зафиксировано в договоре о партнерстве и сотрудничестве 1994 г. (ратифицировано в 1997 г.) — Россия и ЕС устанавливали отношения тесного партнерства, которое в какой-то момент даже были названы стратегическим.

Это не “Европа от Лиссабона до Владивостока” — такой лозунг выдвинул президент СССР Михаил Горбачев в 1989 г., именно лозунг общеевропейского дома, за ним не стояло никакой практической конструкции. А вот за партнерством России и ЕС стояла конкретная идея: интеграция, но Россия предполагалась не в качестве члена ЕС, об этом речь никогда не шла, а как некая часть, не вполне понятно какая, но явно существенная, той большой Европы, которая тогда начала строиться.

А большая Европа, как ее тогда видели, имела ядром расширявшийся Европейский Союз — между 1992 и 2007 гг. он увеличился более чем вдвое по числу стран, — но кроме того, включила бы в себя и бывшие советские республики, в первую очередь Россию. Создавалась некая общеевропейская сфера, но статус России в этой сфере никогда не был ни описан, ни даже обговорен; просто подразумевалось, что Россия будет частью Европы, причем подразумевалось обеими сторонами.

Насколько обе стороны одинаково понимали партнерство — вопрос сложный и теперь уже, видимо, можно сделать вывод, что понимали по-разному. Но главный принцип, на котором должны были строиться отношения, заключался в том, что правовая и нормативная база для этого партнерства — от устройства государства до экономического регулирования — берется у Евросоюза: она заведомо лучше, заведомо правильней. В идеале все страны, вошедшие в европейскую сферу, должны были перенять европейские нормы и правила и дальше уже или стать членами ЕС (кто мог это сделать в силу своего размера), или — как Россия и Украина — стать ассоциированными участниками. Гармонизировать законодательство с Европой, но в одну сторону, в европейскую.

И в этом, замечу, — принципиальное отличие от идеи “Европы от Лиссабона до Владивостока”: Михаил Горбачев, конечно, никаких деталей общеевропейского дома тогда не продумывал, но само собой разумелось, что партнерство будет равноправным. Президент СССР и его соратники руководствовались идеей конвергенции, взаимного сближения: Советский Союз со своими плюсами, Европейское Сообщество (тогда еще не Союз) и Запад в целом — со своими, мы их как-то сочленяем, и получается что-то очень хорошее. Утопия, не план.

Надо сказать, что самые серьезные усилия для воплощения этого плана — вхождения России в общеевропейскую сферу на европейских принципах — совершались не в 1990-е гг. при Борисе Ельцине, а в начале 2000-х гг., при Владимире Путине первого президентского срока. При Ельцине говорить об интеграции с Европой было сложно, нужно было преодолевать внутренний кризис. А в 2000-х гг. государство и аппарат стабилизировались, нефтяные доходы наполнили казну, и вот тогда президент Путин — с 2001 и до 2005 или даже 2006 гг. — начал усердно искать возможность оговоренное партнерство с ЕС реализовать, продолжить сближение.

Понятно, что уже не общее

Но потенциал России значительно вырос к тому времени, выросли и представления о том, какую роль Россия должна играть в партнерстве с Евросоюзом: представления о бесспорном подчинении европейским нормам не воспринимались как легитимные, партнерство должно было создаваться если не на равных, то по крайней мере на особых условиях. Но Евросоюз подходил к России — не рассматривая, повторю, как кандидата на вступление — так, будто она кандидат! То есть ни о каких особых условиях для России речи никогда не шло и не могло идти, это противоречило бы самим принципам европейской интеграции.

Потому-то начиная где-то с середины 2000-х гг. возикла эрозия самой идеи партнерства России и ЕС, стратегического и интеграционного. Шла эрозия довольно медленно, и не только по той причине, что Россия стала меняться существенно во внутренней политике и во внешней, но и по той, что ЕС тоже стал переживать трансформацию, которой нельзя было ожидать: он стал вступать в кризисные обстоятельства, в полную силу они вошли в начале 2010-х гг.

И теперь если мы посмотрим уже на 2010-е гг., то увидим, что рамка оставалась прежней, той, что была очерчена в начале 1990-х г., в базовом договоре, который до сих пор действует, а содержание отношений все больше удалялось от того, что было тогда. Задачи сторон, а главное, представления о себе расходились все дальше и дальше.

Ярчайшая иллюстрация — стенограмма пресс-конференции последнего саммита “Россия — ЕС”, который состоялся в Брюсселе в конце января 2014 г. В Киеве уже бушует майдан, до бегства президента Украины Виктора Януковича и смены власти остается три недели, отношения с европейцами неприязненные донельзя, потому что мы оказались по разные стороны баррикад с ними, — а в стенограмме и президент Путин, и тогдашний председатель Еврокомиссии Мануэл Баррозу продолжают повторять те же мантры, что повторялись до этого годами, если не десятилетиями: партнерство, общее пространство, дорожные карты и т. д. А лица у них были такие, что становилось понятно: ничего такого не будет. Но других формул не было! Все по-прежнему шло из начала 1990-х гг., действовала все та же заявка на будущее тесное партнерство. Дальше случилась Украина, дальше случилось много чего другого, в общем, та рамка стала совсем уже анахронизмом: реальные отношения вступили в фазу антагонистическую и высококонкурентную. Хотя все еще говорилось о партнерстве, о диалоге, обо всем том, что было 25 лет назад.

И вот теперь министр иностранных дел России Сергей Лавров, можно сказать, подвел под всей этой историей черту. Я воспринимаю его заявление как констатацию: все закончилось, той рамки больше нет.

Это не означает, конечно, что заканчиваются отношения России и европейских стран, но они заканчиваются в том виде, в каком были.

Общее, но другое

Теперь должна появиться новая рамка, но ждать ее придется долго. Сейчас у нас совершенно другие обстоятельства, и они диктуются прежде всего тем, что и Россия, и ЕС, каждый по-своему, пребывают в состоянии глубочайшей внутренней трансформации. И обе трансформации происходят в контексте хаотически меняющегося мира. Трансформация сама по себе довольно мучительный процесс, плюс она накладывается на полную внешнюю неопределенность. Для всех стран мира, то есть и для ЕС, и для России тоже, процесс внутреннего переустройства будет кратно важней, чем любые внешние отношения. Нам сейчас может казаться, что это какая-то аномалия, но на самом деле это новое состояние мира, и ситуация будет еще усугубляться. Лучше всего это видно на примере США, мирового лидера, мирового гегемона: там мы видим, как внутренняя политика абсолютно сожрала все остальное. Это не короткий процесс, и он не связан с взбалмошностью президента Дональда Трампа или какими-то особенно злобными качествами Владимира Путина, нет, — мы вступили в эпоху кардинального переустройства мира.

И та рамка, которой мы, может быть, взыскуем в отношениях с Европой, не появится именно по вышеописанным причинам, сейчас просто не до нее. Разумеется, железный занавес между Россией и ЕС с неба не обрушится, отношения — гуманитарные, экономические, которые хотя и пострадали от санкций, остаются интенсивными, культурные и даже политические — остаются, но это утилитарные отношения, без намеков на совместные цели, с гораздо большим вниманием к двусторонним связям с отдельными европейскими странами. Мы становимся просто соседями, мы друг другу ничем не обязаны, но мы вынуждены контактировать.

Но еще больше мы вынуждены контактировать с теперь уже нашим главным соседом — Китаем. Главный он не потому, что мы поссорились с Западом и приходится туда оборачиваться, хотя это тоже существенно, а прежде всего потому, что когда у нас рядом с гигантской общей границей растет как на дрожжах страна, которая того и гляди станет если не мировым гегемоном, то одним из двух столпов нового миропорядка, то хотим мы того или нет, отношениям с этим соседом придется уделять кратно больше внимания, чем мы привыкли.

Важнейший фактор — и он тоже серьезно будет менять наши отношения с Европой. В частности, просто потому, что мир меняется в восточном направлении. В лучшую сторону или в худшую — другой вопрос, совершенно не факт, что в лучшую, но тот европо- и западоцентризм, к которому Россия привыкла за последние примерно 300 лет, он просто перестает соответствовать мировой картинке. Мы не можем себе позволить — а пока продолжаем! — воспринимать Азию как нечто вторичное. Если так продолжать, то действительно, начнется ползучая экспансия с той стороны.

В любом случае, налицо исчерпанность прежней модели отношений с Евросоюзом, и она будет скоро концептуализирована — так или иначе.