Перестройка невозможна

При этом оба проекта спустя два с половиной года после своего начала (осень 1987 и 2010 гг.) были одинаково “экономичны”, во многом декларативны и далеки от срыва в политическую плоскость. Однако тренд развития, наметившийся в конце 1980-х, по сию пору пугает отечественную элиту. Возможно ли его повторение сегодня? Хорошо это или плохо, но ответ — невозможно.

Нынешнюю Россию порой сравнивают с Советским Союзом. Говорят, что КПСС сменила “Единая Россия”, на место назначавшегося Верховного совета пришла Государственная дума, избираемая по спискам, утверждаемым в Кремле, митинги несогласных разгоняются, суды выносят выгодные власти решения; экспорт состоит из нефти, газа и иного сырья уже не на 50%, как при Брежневе, а на все 75%, крупнейшие корпорации прямо или косвенно контролируются государством, а бюрократов в стране больше, чем во всем СССР. Однако на деле Россия радикально отличается от Советского Союза. Угрюмый правящий режим возвышается над парадоксально свободной страной. Россияне легко выезжают из страны и возвращаются в нее, почти 3 млн живут за границей, не теряя гражданства, страна открыта миру экономически и информационно, спутни­ковые телеканалы принимаются во всех крупных городах, интернет не цензурируется, граждане владеют 1,5 млн мелких и средних предприятий, практически все квартиры находятся в частной собственности, разрешены даже продажа земли и строительство частных домов. Царит дух роскоши и проводятся ярмарки для миллионеров.

Современная Россия уникальна. Новая власть создала модель, о которой ее коммунистические предшественники не могли и мечтать. Она поставила под полный контроль гигантские богатства страны, безмерно повысила благосостояние чиновников, de facto упразднила свободные выборы и породила отделенное от народа сообщество, даже по городским улицам передвигающееся без соблюдения каких-либо правил. Но этот же режим допустил немыслимую для советской эпохи свободу слова и передвижения, позволил гражданам заниматься бизнесом, иметь собственность и даже крайне жестко критиковать правителей. Это свободное общество с авторитарной властью — симбиоз, невозможный с точки зрения классической западной социологической теории, но способный существовать в нашей стране, судя по всему, неограниченно долгое время.

Почему российское общество согласилось с ограничением свобод, которым оно было так привержено 25 лет назад? Ответ видится мне в резком расширении социального пространства, на котором граждане могут “индивидуально решать системные противоречия”.

“Непреодолимая сила перестройки” была обусловлена тем, что советская система не позволяла проявить себя слишком многим и слишком разным людям и социальным группам. Носители критических взглядов преследовались, инициативы были наказуемы, альтернативная культура зажималась, религиозная жизнь подавлялась, люди не могли выехать за границу и узнать правдивую историю собственной страны. Атеист и истово верующий имели почти равные основания быть недовольными системой — так же как имели их ортодоксальный иудей и великорусский шовинист. При этом “индивидуальные ответы” на существовавшие вызовы были невозможны: границы закрыты, самиздат запрещен, религиозное самоопределение подавлено. Дополнительное неприятие вызывали и убогая экономика, и партийно-советская бюрократия. Поэтому, как только Михаил Горбачев заговорил о переменах, он нашел миллионы сторонников. Все они понимали: никто не решит частных проблем, не разрушив рамок, сковывавших все общество. Система, не устраивавшая почти всех, не могла выжить.

Современная российская система не повторяет ошибок советской. Во-первых, она без сожаления исторгла миллионы наиболее активных граждан, покинувших страну на протяжении 1990-х и 2000-х гг. Во-вторых, она открыла перед оставшимися возможность обогащения и дала всем право свободно выезжать из страны и возвращаться в нее. В-третьих, она нашла баланс интересов и возможностей, позволив талантливым и активным зарабатывать деньги в коммерческом секторе, а тупым и исполнительным — в рядах бюрократии. В-четвертых, она разрешила чиновникам низших уровней вершить произвол до тех пор и в тех пределах, в каких это не противоречит устоям системы. В результате власть стала практически неуязвимой: она мешает не так уж и многим, лояльность еще большего числа людей банально покупает, а для чувствующих себя все же неуютно оставляет возможность решать проблемы за умеренную плату.

В стране, которую населяют люди, желающие есть и спать, зарабатывать деньги и свободно действовать в ограниченном пространстве, видя реалии другого мира, но удовлетворяясь своими, не родится перестройка. Мы живем в деструктурированном обществе, мало способном к самоорганизации и не имеющем общих задач и единых целей.

Почему же новое российское общество оказалось таким дезинтегрированным? Ответ кроется, на мой взгляд, в особом характере его элиты. Если в большинстве западных обществ имеется несколько элитных групп (политическая, предпринимательская, интеллектуальная, военная и т. д.), то в России такая разделенность утрачена. Базовый принцип новой России — свободная конвертация власти в деньги и собственность и обратно. Элита консолидированна и едина и при этом довольно открыта: в нее постоянно кооптируются все новые люди, а некое число тех, кто покидает коридоры власти, посвящают себя “чистой” коммерции. А западным исследователям и примкнувшим к ним отечественным либералам, рассуждающим о неэффективности российской бюрократии, следовало бы перестать удивляться: бюрократия очень даже эффек­тивна — просто у нее иной критерий эффективности и иные представления о должном.

Современная Россия — это особая социальная общность, живущая по своим законам и правилам. Это не слепок с западной демократии, немного не дотягивающий до оригинала. Это не восточная деспотия, скорректированная с учетом европейской истории ее подданных. Это не воскресший Советский Союз с его вселенской идеологией. Современная Россия — это социальная система, сложившаяся в мире, где доминирует примитивная материалистическая мотивация. Путь, который выбрала Россия, был найден ею самой, но в мире менее циничном и меркантильном, чем нынешний, он вряд ли бы состоялся. Без готовности европейцев покупать российские нефть и газ у полукриминальных посредников, а инвесторов — вкладываться в спекулятивные пузыри на российском фондовом рынке, без офшоров, через которые наши предприниматели и чиновники владеют большей частью российских предприятий, эта Россия не смогла бы существовать. И то, что она существует, скорее не случайность, а закономерность. И она будет существовать еще долго, так как нелояльным гражданам открыты возможности для неполитической реализации, тем, кто продолжает возмущаться, не запрещают даже этого — потому что у них почти нет аудитории, которую эти протесты могли бы на что-то подвигнуть, а остальной мир вполне устраивает эта деиндустриализирующаяся и не представляющая угрозы квазиимперия.

Единственная проблема этой системы очевидна: она не способна порождать знания, которые крайне востребованы даже в циничном и материальном современном мире. Передовые слои элиты понимают этот изъян, объявляя курс на модернизацию, — но первые ее шаги показывают, что в отличие от лозунгов перестроечной поры новые призывы общество не вдохновляют. Страна, уже “заценившая” стабильность, не хочет модернизироваться — в отличие от той, которая, воспитанная в традициях подвигов и прорывов, искренне бросилась перестраиваться. Поэтому модернизация не перестройка. Великих потрясений, наверное, не случится — но и великой России тоже.

Владислав ИНОЗЕМЦЕВ, директор Центра исследований постиндустриального общества, главный редактор журнала “Свободная мысль”