Нынешний финансовый кризис — начало конца. Дальше — новое начало?

И дело даже не в том, что эти меры являются запоздалыми. Главное в другом — доселе невиданные финансовые ассигнования, как и неординарные институциональные решения (имеется в виду прежде всего фактическая национализация финансово-банковских учреждений, в частности, двух ипотечных гигантов в США, на которые приходятся 43% всех ипотечных кредитов), — все это меры, направленные лишь на преодоление последствий кризиса, тогда как “за кадром” остаются его истоки. О них речь пока не идет. По большому счету, более конструктивным в этом смысле является сам кризис, который не только разрушает, но и (как это всегда бывает) несет в себе конструктивный потенциал — сосредоточивается на перспективе, формирует предпосылки для утверждения нового.

Какова будет разрушительная сила кризиса, как долго он продлится и каким станет то “новое”, о котором идет речь, мы пока не знаем и знать не можем. Экономическая наука, которая обычно “воспевает” лишь существующую практику, демонстрирует в этом смысле еще большую беспомощность, нежели государственные сановники и официальные институты, которые своими “антикризисными” мерами хотят добиться только одного — возврата назад, воссоздания прошлого. Но именно такое стремление является утопией. Возврат уже просто невозможен.

Все знают, насколько существенно изменилась мировая экономика, как и мир в целом, после Великой депрессии 1929—1933 годов. Нынешние финансовые потрясения, по единодушному определению авторитетнейших специалистов, на порядок глубже, так что и их последствия, скорее всего, будут еще более радикальными. Мы обязаны уже сегодня учитывать это.

Какими могут быть выводы из сказанного? Их несколько. Первый заключается в констатации самого неприятного: мировой экономический кризис (такое определение более корректно) по всем своим признакам только разворачивается. Его разрушительное воздействие из финансового сегмента экономики уже сегодня перемещается на реальный сектор: сначала на строительную отрасль (а это на Западе — основной индикатор экономической динамики), затем — на автомобилестроение (в сентябре в США продажа новых автомобилей упала на 27%; подобные процессы происходят и в странах ЕС). Следующими на очереди будут базовые отрасли: производство строительных материалов и металлургия и, в конечном итоге, вся цепочка производственного процесса. Она не может остаться в неприкосновенности. Финансовая система и реальная экономика — это единое целое. На днях стало известно о решении Китая уменьшить из-за снижения мирового спроса производство стали на 20%. На 17% сократилось в прошлом месяце производство стали и в Украине.

Второй вывод: разворачивающийся экономический кризис является действительно мировым. Ни одна из стран, в том числе и Украина, не имеет каких-либо шансов уберечь­ся от его разрушительных последствий. Осознают ли это руководители страны? Скорее всего, этот вопрос излишний. Односторонняя ориентация антикризисных мер, их направленность на стабилизацию только лишь банковской сферы, тогда как в особой поддержке сегодня нуж­даются и промышленный сектор, ори­ентированные на экспорт металлургический комплекс, машиностроение, другие отрасли, является очевидным доказательством системной неопределенности властей в этих вопросах. Вернуть стабильность банковскому сектору без стаби­лизации реальной экономики, прежде всего промышленности, где в прошлом месяце падение производства достигло 4,1%, — это утопия.

Подобная беспомощность властей не может не беспокоить. Я хорошо знаю, каким образом преодолевались последствия кризиса 1997—1998 годов. Тогда экономическая ситуация в нашем государст­ве была на порядок сложнее. Но власти смогли не только уберечь экономику от, казалось бы, неизбежного дефолта, но и придали ощутимые импульсы росту. Нынче, к сожалению, мы видим иное.

Вывод третий: нынешний кри­зис — это кризис не только геоэкономического, но и геополи­тического устройства мира, сформировавшегося в последние десятилетия. Политическое и экономическое обустройство мира не может рассматриваться обособленно: соответствующие сегменты мироустройства, взаимодействуя, дополняют друг друга. А значит, нужно говорить не только о кризисе мировой экономики, но и о геополитическом кризисе. Мировой финансовый кризис во многих своих параметрах отражает прежде всего разногласия в нынешней системе геополитических отношений. Генетика растущей разбалансированности глобальной экономики базируется именно на этой основе.

Возникает вопрос: в связи с разворачиванием кризиса, какие направления глобальных трансформаций могут оказаться наиболее реальными? Скажу сразу: ответ на этот вопрос может восприниматься как основанный только лишь на вероятных предположениях. Именно в таком ракурсе может идти речь прежде всего о конце эры “рыночного фундаментализма” и утверждении (скажем об этом пока довольно осторожно) принципов “регулируемого рынка”. В отдельных аналитических обобщениях речь идет о “транзите” от рыночной демократии к авторитарному госкапитализму.

Хорошо известна брендовая фра­за: “Капитализм — это ситуация, когда государство оставляет вас в покое”. Сейчас у всех на устах противоположная позиция. Ее недавно озвучил Н.Саркози: “Пред­ставление о капитализме как о всемогущей и ничем не регулируемой системе было глупостью”.

Что остается неопределенным? Великую депрессию мир преодолевал путем утверждения государственно-регулируемого рынка. Спасительными мерами кейнсианства по “оживлению капитализма”. Это же касается и стабилизационной политики Рузвельта, которого консерваторы обвинили в том, что он стремится “советизировать Америку”. Вот что писал тогда по этому поводу Дж.М.Кейнс: хотя расширение функций правительства может показаться американскому финан­систу “ужасным покушением на основы индивидуализма, я, наобо­рот, защищаю его как единственный практический способ избежать полного разрушения существующих экономических форм и как предпосылку для функциони­рования личной инициативы”.

Звучит вроде бы все по-современному. Однако я не сторонник поспешных выводов. Система “государственного регулирования” как инструмент преодоления кризиса в условиях индустриальной экономики была действительно безальтернативной. Но нынешние реалии совершенно иные. Современная мировая сверхскоростная информационная экономика, работающая в режиме on-line, базируется на принципиально иной основе. В этом контексте логика “огосударствления” — это шаг в “седую древность”, это попытка возврата в небытие.

С этих позиций нужно рассматривать и осуществляемые “шаги по национализации”. Они могут обеспечить лишь временную “передышку”, но, в конечном итоге, скорее всего приведут к еще большему углублению болезней нынешнего экономического механизма. Вся проблемность сегодняшней экономической ситуации заключается в игнорировании именно этого очень значимого обстоятельства.

По моему мнению, перспективы развития, если говорить о долгосрочном цикле, скорее всего, лежат в противоположной плоскости — в более системном разграничении политической власти (которая по своему определению всегда была и остается носителем бюрократизма и коррупции) и экономики. Двигаться нужно в сторону ограничения экономической функции государства. Государство должно заниматься другим. Речь идет о чрезвычайно принципиальном: механизмы регуляции экономики могут стать эффективными, если они будут формироваться только в пределах самой экономики. Опыт информационных сетей, которые берут на себя регуляторную функцию рынка и получают глобальное распространение, может оказаться более перспективным, нежели реанимация логики административного регулирования пусть и “более разумным и менее коррумпированным государством”.

Нельзя делать скоропалительных выводов и относительно перспектив крупнейших корпораций, которые, естественно, испытывают сегодня мощнейшие удары финансового кризиса. Их не стоит так поспешно хоронить. И дело тут вовсе не в том, что о “мелюзге” в условиях сверхсложной ситуации вообще не принято говорить (говорят, обычно, о том, что на виду), и даже не в том, что на нижних этажах экономики (на уровне среднего и мелкого капитала) кризис аукнется в полном объеме несколько позже. Если исходить из того, что истоки экономического кризиса базируются прежде всего на противоречиях фиктивного капитала, а крупные корпорации в течение многих десятилетий формировали свою мощь посредством механизмов фондовых рынков именно на указанной виртуальной основе, то их нынешняя уязвимость вполне естественна.

Но в этом случае речь идет о так называемых вертикально иерархических корпорациях, которые олицетворяют прошлое и которым, несмотря на нынешние астрономические государственные финансовые вливания, скорее всего, действительно суждено уйти в небытие. Выполняя и в этом функцию “чистильщика”, кризис лишь ускорит этот процесс. Однако совершенно иные перспективы у качественно новых горизонтальных информационно-сетевых корпораций, ставших уже реальностью и, по моему мнению, несущих довольно знаковый потенциал “нового качества”, чтобы стать определяющими в будущей разгосударствленной глобальной экономической архитектуре.

Политическая линия трансформаций видится в несколько более отчетливых перспективах. Конечно, речь идет прежде всего о самом очевидном — об окончательном приговоре “единоличному гегемонизму”. Довольно категоричным в своих суждениях оказался немецкий министр финансов. “Мир, — отметил он, — уже никогда не будет таким, каким был раньше. Соединенные Штаты утратят статус сверхдержавы в мировой финансовой системе. Мировая финансовая система будет в большей степени многополярной”.

О перспективах многополярности было сказано очень много и раньше. Неоднократно по этой проблеме выступал на страницах СМИ, в том числе и “ЗН”, и автор этих строк. С учетом нынешних процессов, видимо, неопровержимой является истина, что сегодняшний кризис можно расценивать как кризис “монополярности” и что именно указанной матрице мироустройства было суждено очевидное — обязательно сойти со сцены.

И это, скорее всего, окажется де-факто не потерей, а реальным достижением и для самой Америки. Немецкий министр, наверное, в этом не ошибается. Проблема в другом — в толковании логики “многополярности”. Что тут имеется в виду? Идет ли речь о том, что нынешняя “глобальная империя” сменится региональными империями, государствами-регионами: еэсовским “Государством Шенгена”, “Вели­кой Россией”, “Великим Китаем” и, конечно же, “Новой Америкой”? Нынешняя российская политическая стратегия полностью базируется именно на такой модели будущей многополярности, зональной глобализации.

Не безупречна и еэсовская конструкция. Надежность любого (в том числе и экономического) сооружения определяется в непогоду. Это аксиома. Но повернется ли у кого-либо язык сказать, что именно в нынешней кризисной ситуации экономика ЕС продемонстрировала свою эффективность? Звучит смешно. Мы привыкли говорить о важных преимуществах Евросоюза. Мировой кризис выявляет противоположное — то, чего мы раньше не хотели замечать. Все достижения европейских лидеров сводятся к постоянным мольбам: “Ребята, давайте действовать сообща”. И это в условиях, когда всем понятно, что механизмы преодоления кризисного деструктива должны быть индивидуализированы для каждой страны.

То, что делает британское правительство, для Чехии может быть и неуместным. Не меры ЕС, а непосредственно решение правительства Германии выделить 500 млрд. евро для поддержки банковского сектора могут спасти этот сектор от краха. Зачем для этого “санкции” еврочиновников? Это же нонсенс.

Россияне утешают себя другим: “Кризис развивается в управляемой фазе”. И это при том, что падение российского фондового рынка оказалось самым глубоким. Кризис продемонстрировал чрезвычайно высокую уязвимость структурного развития рос­сийской экономики. О каком региональном лидерстве может идти речь, если доля инновационной продукции в российской экономике в первом полугодии с.г. сократилась до 5%? В 1999-м она составляла 11%. У “Газпрома” — а это лицо “Великой России” — инновации вообще на нулевой отметке. Газпромовская психология — “прихватить больше”, а не “сде­лать лучше”. Чем и кого будет привлекать такая экономика?

Вывод, по-моему, очевиден: любые, даже самые привлекательные по своей внешней атрибутике “суперрегиональные сверхдержавы”, которые должны сформировать мировую конструкцию “многополярности”, — это тоже отголоски прошлого. Глобальная же перспектива, на мой взгляд, это нечто иное. Это — растущая самодостаточность каждого субъекта мирового процесса, каждого народа, каждого государства.

Мы обычно акцентируем на логике централизации глобальных экономических процессов, тогда как в действительности нынешние мировые реалии все больше начинают утверждать свои ценности на двухколейной основе — на принципах не только централизации, но и децентрализации. Действующая мировая финансовая система, ее функциональная инфраструктура не успели адаптироваться к этой новации. Скорее всего, истоки современного мирового кризиса лежат именно в этой плоскости.

И еще одно, на мой взгляд, очень важное. С учетом современного мирового кризиса, явно демонстрирующего системное несовершенство существующей (не только экономической, но и политической) конструкции мироустройства, становится все более противоречивой идеология так называемой догоняющей модернизации, которая в течение всех лет нашей независимости рассматривалась и по-прежнему рассматривается нами как одна из определяющих и неопровержимых ценностей трансформационного процесса. Как нам действовать в новых условиях? Закрывая глаза на все противоречивое, продолжать политику “имплементации” того, что явно демонстрирует свою недееспособность и бесперспективность, и в дальнейшем дублировать шаг за шагом путь, пройденный западным обществом, его современные реалии?

Понимаю всю щепетильность проблемы. Она касается не столько наших действий по предупреждению кризисных процессов (хотя это сегодня и чрезвычайно важно). Речь идет о более важном — о нашем завтрашнем дне, о наших перспективах, о стратегии системных преобразований нашего государства.

Как я уже подчеркивал, кризис — это не только гигантские потери и испытания, не только деструктив. Это в то же время и ускорение модернизации современного мироустройства, предпосылки для утверждения нового, перспективного. И если наши действия, стратегический курс нашего государства будут корректироваться соответствующим позитивом, то указанный путь может оказаться наиболее результативным для каждого из нас.

Анатолий ГАЛЬЧИНСКИЙ

(профессор, Институт стратегических оценок)