Голова енергетичного бізнесу Ахметова: Постачання російської нафти в ЄС можуть зупинити до кінця року

За 17 років існування ДТЕК жодного разу не змінила свого керівника. Так само не змінилося сприйняття компанії в галузі. Симпатики та опоненти групи визнають, що вона завжди поводиться з позиції монополії на правду.

ДТЕК — такий собі “ботан на стероїдах”, інтелект якого сформований завдяки скупці найкращих мізків країни, а роль м'язів виконують необмежені фінансовий та адміністративний ресурси.

Так було до 24 лютого. Саме в день повномасштабного нападу Росії Україна офіційно об'єднала свою енергосистему з європейською і тим самим розмила роль групи Ріната Ахметова в секторі.

У новій реальності не важливо, за якими цінами ДТЕК продає сама собі вугілля. Раніше це дозволяло групі штучно розгойдувати ціну на електроенергію своїх ТЕС, а зараз це не має жодного сенсу: українці перевіряють адекватність тарифів, порівнюючи їх із ставками європейських виробників, які отримали доступ до українського ринку.

Щоправда, ще більше на ДТЕК впливає війна. Із зсуванням лінії фронту до кордонів Донецької області група втрачає не тільки активи, а й свою малу батьківщину.

“У тих, хто відмовляється від своєї батьківщини та від минулого, немає майбутнього. Я завжди говоритиму і пишатимуся тим, що я з Донецька”, — каже ЕП Максим Тімченко.

У цій розмові, яка відбулася в дорозі на Київщині, голова ДТЕК ще не раз згадає окуповане рідне місто.

Утім, зараз менеджмент компанії, як і багато інших бізнесів, дивляться в бік заходу України. ДТЕК уже почала переносити туди свої машинобудівні заводи. Там же, на Львівщині, компанія готується розвивати вуглевидобуток.

З одного боку, це вимушена виробнича втеча. Вона сигналізує про складну ситуацію, у якій опинився енергобізнес Ахметова. З іншого боку, це унікальний шанс переформатуватися з “донецького” на “український” бізнес.

З Тімченком ця трансформація вже, схоже, сталася. “Я зроблю все, аби всі майбутні публічні заходи ДТЕК були винятково українською мовою”, — каже він українською в одному з епізодів цього інтерв'ю.

Про підготовку до війни, втрати та зміну управління

— Где вас застало утро 24 февраля?

— Как большинство украинцев — у себя дома в спальне. Проснулся от взрывов, вспышек и от того, что показывали в телефоне обращение этого безумца о том, что он начинает эту якобы спецоперацию. Фактически оглашение войны.

— Упреждающей инсайдерской информацией о начале войны вы не обладали?

— 23-го была встреча бизнеса с президентом, где обсуждалась в том числе и эта обстановка. На ней говорилось о том, что очень важно крупному бизнесу объединиться и быть готовым к любому развитию ситуации.

Но какой-то конкретики о том, что через несколько часов начинается война, не было. Правда, буквально в 11 вечера 23 февраля я писал знакомым, что у меня плохое предчувствие.

Нас в тот момент больше интересовало начало работы украинской энергосистемы в изолированном режиме: как раз в ночь с 23 на 24 мы отсоединились от энергосистемы России и Беларуси. И буквально через несколько часов после этого началась война.

— До войны вы больше времени проводили в Лондоне, чем в Киеве. Как выглядит ваш график с начала войны?

— Я бы так не сказал. До войны я отсутствовал в Украине не более 30% времени. Да и то не в Лондоне, а в международных поездках.

После начала войны надо было включать совершенно другой режим управления компанией.

Изменений произошло очень много, но во многом они для нас не новы. У нас есть опыт 2014 года по переводу компании на военные рельсы, который в сегодняшней ситуации пригодился.

— Приведите конкретные примеры изменений.

— Вы знаете, что у нас около 30% активов находились в Донецкой области и в Крыму, и, конечно, надо было перестраивать и компанию, и систему. Поэтому где-то за три недели до начала войны мы восстановили вертикаль наших антикризисных штабов на уровне корпоративного центра.

На уровне каждого из наших производственных холдингов были определены ответственные, установлены системы связи, определили критические материалы, которые необходимо закупить и проверить запасы, начиная с топлива и заканчивая материалами для восстановления линий электропередач.

Особое отношение было к ликвидности, финансовому состоянию компании. Плюс мы отправили передовую бригаду наших ІТ-специалистов во Львов, чтобы оборудовать резервное место управления компанией.

Все это было сделано где-то за три недели до начала войны. Уже 24 февраля в 7:30 утра у нас было первое заседание нашего антикризисного штаба, когда все эти механизмы были включены.

— Перешло ли управление группой в жесткую вертикаль?

— Да, конечно. Если помните, на брифинге в ноябре я говорил, что в группе происходят изменения, у нас все было направлено на децентрализацию. Каждый из производственных холдингов выстраивал самодостаточную компанию, например, как “ДТЭК энерго” или “ДТЭК нефтегаз”.

Сейчас, конечно же, все это развернулось в обратную сторону. У нас жесткая вертикаль управления, введен очень высокий уровень централизации как в принятии финансовых решений, так и в производственных решениях.

В кризисном управлении необходимы быстрые, часто непопулярные решения.

— Можете привести пример принимаемых непопулярных решений?

— Я вам скажу, как строится мой день.

Каждый день в 10 утра у нас проходит заседание антикризисного штаба, на котором обсуждаются несколько вопросов стандартной повестки. Это картина боевых действий, развитие ситуации по энергоотрасли в целом.

Это дает нам понимание, как развивается ситуация.

Затем мы обсуждаем эвакуацию наших людей. Более 3 тысяч сотрудников и их семей мы эвакуировали из зон активных боевых действий в первые недели войны. Следующие вопросы — гуманитарная поддержка, техническая помощь.

— Пока вы перечислили все популярные решения. Перечислите, пожалуйста, непопулярные.

— Это вы говорите о, так сказать, второй части заседания, которое посвящено управлению бизнесом. Принимаются непопулярные решения. Например, все наши планы по капитальным инвестициям остановлены.

Сегодня CAPEX (капитальные расходы) у нас на минимальном уровне. Мы тратим деньги только на операционные задачи.

Следующий вопрос, конечно, связан с оптимизацией управленческого персонала. Проекты, связанные с развитием, с построением будущего необходимо отложить.

— Увольнения у вас массовые?

— У нас нет увольнений по рабочим профессиям — мы работаем в критической инфраструктуре. Нам, наоборот, нужны люди, чтобы не останавливать производственные процессы. Идет снижение численности управленческого персонала.

Мы пытаемся находить гибкий подход в каждой ситуации. Где-то выплачиваем бонусы, что дает людям возможность перестроиться в течение 6-12 месяцев. Где-то мы приостанавливаем трудовые отношения в надежде, что когда-то вернемся к сотрудничеству.

— От каких процессов или решений группу заставила отказаться война? Кроме инвестиций.

— Я бы не говорил об отказе от инвестиций. Речь о приостановлении. Нам важно законсервировать строительство таким образом, чтобы мы могли его восстановить после завершения войны.

Кроме инвестиций в строительство, мы приостановили развитие IT-проектов. Остановлена масштабная программа бурения в нефтегазовом бизнесе.

— Какие основные активы потеряла группа за время войны? Какая это форма потери: физическое разрушение объекта или утрата управленческого контроля над ним?

— Больше речь идет о потере контроля.

Первой была утрачена Луганская ТЭС. Бомбить эту станцию начали за два дня до полномасштабной войны — 22 февраля. А с 25 февраля мы потеряли контроль над этой станцией. Мы не знаем, что там происходит.

Второй наш проблемный украинский объект находится на контролируемой россиянами территории, но в целях безопасности говорить о нем публично не стоит. По всем остальным генерирующим компаниям у нас условно стабильная работа.

— Какие разрушения у сетевых предприятий группы (облэнерго)?

— Самая серьезная ситуация с разрушениями связана как раз с сетями. Прежде всего, это “ДТЭК донецкие электрические сети”.

Вы знаете всю катастрофу, которая происходит в Мариуполе и других районах Донецкой области. Сейчас там более 30% потребителей без электроэнергии, восстановить их снабжение невозможно.

— Невозможно во время боевых действий?

— Да. Мы много раз пытались восстановить линии, подстанции Мариуполя, привезти гуманитарную помощь, но все это безрезультатно. Следующая по уровню проблем область — Киевская. Точнее — север Киевской области.

— Что происходит с шахтами и “зеленой” генерацией ДТЭК?

— У нас остановлена шахта “Белозерская” в Донецкой области. На ней не ведется добыча по причине недостатка персонала и опасности подвоза туда людей.

Разрушений “зеленой” генерации нет, но эти электростанции находятся на временно оккупированной территории. Там нет возможности восстанавливать линии “Укрэнерго”, из-за этого часть ветротурбин не способна выдавать мощность.

Про ймовірність дефолту, ставлення Ахметова до війни та втрачені російські активи

— Как изменилось соотношение активов к пассивам группы в контексте физических потерь активов и остановки их работы?

— Скажу откровенно: мы еще не сводили такой баланс. Мы продолжаем обслуживать долг, у нас не было дефолта.

По договоренности с нашими кредиторами, были отложены или заморожены финансовые средства для продолжения обслуживания долга от шести до девяти месяцев, поэтому здесь у нас есть определенный запас прочности.

По одной из наших компаний — “ДТЭК энерго” — мы частично капитализировали выплату квартальных процентов, а частично выплатили деньгами. Дальнейшая ситуация будет во многом зависеть от того, как будут развиваться события.

— Какой размер долга группы, и насколько высок риск, что она подойдет к дефолту?

— Мне сложно что-либо прогнозировать, потому что это зависит от сроков завершения войны. Сейчас задолженность в целом по группе — более 2,8 миллиарда долларов, но нужно смотреть на каждый отдельный бизнес.

Например, выплаты долгов “зеленой” генерации будут зависеть от того, как быстро мы вернем контроль над нашей ветрогенерацией, и какой будет дальнейшая политика государства по оплате “зеленой” генерации. (На период действия военного положения “Укрэнерго” приостановило выплаты производителям “зеленой” энергетики — ЭП.)

В настоящий момент у нас оплачиваются около 15% от объема произведенной энергии по “зеленому” тарифу. Этого недостаточно, чтобы обслуживать долг.

— Для сбалансирования энергосистемы Украины нужно 250-300 миллионов долларов в месяц. Это связано с обрушившимся уровнем платежей за электроэнергию. Насколько платежи упали по группе?

— В первую неделю войны платежи были в районе 30% в целом по стране. Сейчас ситуация начала выравниваться. Конечно, она разная в регионах, нельзя сравнивать западные регионы и восточные по дисциплине платежей.

Мы видим, что сейчас средний уровень сборов уже где-то 55%, и дальнейшая динамика положительная. Предполагаю, что рост платежей будет продолжаться.

Другое дело — объем потребления, сейчас он на 35% ниже довоенного. Падение потребления и сборов привело к тому, что разрыв ликвидности на энергорынке Украины составляет около 300 миллионов долларов в месяц.

— Сколько из этих 300 миллионов приходится на группу?

— Все разговоры о дефиците ликвидности ведутся с точки зрения поддержки госкомпаний. То есть в эту сумму не включена наша группа.

Мы говорим, что это финансирование необходимо прежде всего “Энергоатому” и “Укргидроэнерго”, поскольку именно они несут нагрузку по фактически субсидированию тарифов на электроэнергию для населения.

— Сколько месяцев или недель группа может оставаться устойчивой в условиях, когда резко обвалился спрос на электроэнергию и увеличились неплатежи?

— Без какого-либо обсуждения с внешними кредиторами мы сможем работать еще шесть-девять месяцев. Это исходя из текущего графика обслуживания своего долга.

— Не означает ли это, что переговоры с кредиторами нужно начинать уже сейчас?

— Давайте так: бизнес “ДТЭК нефтегаз” работает, эта компания обслуживает свои долги, и здесь предмета разговора нет.

В бизнесе “ДТЭК энерго” есть падение сборов, но благодаря тому, что мы можем частично капитализировать процентные платежи, это дает нам возможность обслуживать этот долг.

Третье направление — холдинг по “зеленой” генерации “ДТЭК ВИЭ”. У него 600 миллионов евро долгов, из которых 325 миллионов — облигации, остальные 275 — банковские кредиты. Здесь мы ведем переговоры с банками.

Мы объясняем им, что в наших планах стоит обслуживание долга, и у нас есть запас прочности на девять месяцев по отношениям с кредиторами банка.

Это я к тому, что в группе нет ситуации, при которой мы должны немедленно объявлять дефолт и входить в переговоры по реструктуризации. Этого нет пока и надеюсь, что не будет.

— Несколько месяцев назад президент говорил о якобы планах участия Рината Ахметова в сговоре для совершения госпереворота. Можно ли сказать, что война перечеркнула это недоверие, и сейчас группа Ахметова и власть работают, как единый механизм?

— Война очень часто ставит все на свои места. Все становится либо черным, либо белым. Меньше серых зон становится. И в позиции, и в отношениях. Люди проявляются такими, какими они есть на самом деле.

За несколько недель до начала войны акционер говорил: “Неважно, где я нахожусь, важно то, что я делаю. В самые трудные времена я буду со своим народом”. Как он сказал — так и происходит. Он в Украине с первого дня войны.

В первые дни войны он публично заявил о своей личной позиции и позиции всей нашей группы, назвав Путина военным преступником, обозначив Россию страной, которая каждый день совершает преступления против нашей страны, и что он лично и вся группа сделают все для того, чтобы мы побыстрее победили в этой войне.

С точки зрения отношения акционера с властью, мне это сложно комментировать, потому что я не знаю об этих отношениях. Но я знаю об отношениях бизнеса с властью. Сейчас идет полная консолидация во всем, что мы делаем.

— Вы упомянули заявление о том, что Путин — военный преступник. У вас нет ощущения, что Ринат Ахметов опоздал с этой формулировкой на восемь лет? 

— Давайте смотреть на то, что люди говорят и что люди делают. В 2014 году он, находясь в Донецке, четко сказал, что счастливый Донбасс может быть только в составе Украины.

Он прямо назвал так называемых лидеров “ДНР” проходимцами, которые ведут Донбасс к краху. Заявил: “Нам, Донбассу, и “ДНР” не по пути”. Это была позиция.

— Это была очень дипломатичная формулировка. С одной стороны, она находит понимание, потому что у группы тогда были большие активы в России и ставить их под удар было опасно. С другой стороны, именно эта “дипломатия” привела к тому, что все эти годы было поле для сомнений в патриотичности Ахметова.

— Может, и было поле для сомнений, но Ахметов — инвестор, бизнесмен, который несет ответственность за сотни тысяч людей, работающих на предприятиях группы. Он не политик. Он в критические моменты говорит о позиции группы.

Я считаю, что в 2014 году позиция о том, что мы видим Донбасс в составе Украины, была достаточной, а входить в какие-то политические заявления, кого-то обвинять — не знаю, насколько это правильно.

Объем поддержки наших земляков на Донбассе все знают. Караваны гуманитарной помощи, продуктовых наборов шли, чтобы люди выживали.

Когда сейчас начались военные действия, он тоже назвал все своими именами. У него позиция всегда очень прямолинейная, она исходит из его принципов и жизненных ценностей.

— Чем в понимании Ахметова сегодняшние события отличаются от событий 2014 года?

— Мне кажется, каждый из нас понимает, что сейчас началась полномасштабная война, объявленная нам Россией.

Фактически нападение на нашу страну. Когда на твою страну нападает другая страна, кроме как агрессором ее назвать нельзя. Кроме как преступником назвать того, кто отдает эти приказы, никак нельзя.

— У группы были крупные активы в России. Что с ними произошло с юридической точки зрения и фактически?

— В настоящий момент у нас уже нет активов в России и нет никаких отношений с Россией.

Если говорить про российские шахты, то у нас был большой долг на балансе этих предприятий. Так как эти шахты были в залоге у Сбербанка, акции этих шахт были списаны в счет этого долга.

— То есть эти активы у группы забрали за долги?

— Если говорить простым языком, то да. Этот процесс был предусмотрен в документах, так как у нас был дефолт по платежам.

— Может именно то, что у группы не стало активов в России, и является первопричиной, по которой Ахметов начал называть черное черным, а белое белым?

— Еще раз повторю: формулировки соответствовали тому, что происходило. И поверьте: доля активов группы в России была ничтожно мала по сравнению с нашими активами в ЕС, США и Украине.

Поэтому точно никакой зависимости от наличия или отсутствия активов в России у нас ни тогда не было, ни сейчас нет. И тем более — какой-то зависимости позиции акционера от России.

Про міжнародну допомогу, відмову ЄС від російських енергоресурсів та перенесення бізнесу

— В Украине репутация у ДТЭК и в целом у СКМ неоднозначна с привязкой к акционеру, но она однозначна во внешнем мире. Там группу знают как структуру, которая всегда выполняет свои обязательства.

Почему ничего не слышно об эффективных действиях группы по привлечению международных финансовых организаций для поддержки Украины?

— Может быть ответ в том, что дипломатия сейчас не так видна публично, как наши действия по восстановлению линий электропередачи или поставки гуманитарной помощи. Если говорить о  международных активностях, то мы заняли очень активную позицию с начала войны. 

Первое — мы имеем постоянный контакт с международными медиа и с нашими партнерами, в том числе инвесторами. Каждую неделю я провожу брифинг, в котором участвует 40-50 международных контрагентов, СМИ и партнеров, которым я рассказываю о ситуации в отрасли, и о потребностях. 

Первый такой брифинг был на третий день войны. Тогда было сложно оценить величину удара по энергосистеме. Мы сказали, что реальной помощью для нас будет ускорение синхронизации украинской энергосистемы с европейской. И 16 марта произошла ускоренная синхронизация энергосистем, что вообще планировалось на 2023 год. 

Далее мы сделали первыми расчеты о проблемах с ликвидностью энергорынка. Озвученная вами выше цифра 250-300 миллионов долларов происходит из наших расчетов. В дальнейшем эта аналитика была представлена внешним партнерам, и мы первыми поставили вопрос о необходимости внешней поддержки и решения этой проблемы. Это было сделано не от имени нашей группы, а от имени всей отрасли.

Помимо этого мы работаем вместе с нашими партнерами в Брюсселе и Вене. На встречах с ними мы проговаривали систему технической и гуманитарной помощи. Сегодня мы уже получили эту помощь от наших партнеров.

— Почему группа не может стать тем мостом, по которому в Украину могут заводиться конкретные деньги под конкретные восстановительные работы?

— В этом вопросе мы выступаем как эксперты, и точно не будем подменять собой государство и министерство. Сегодня было объявлено о создании фонда под эгидой Energy Community Secretariat. Я встречался с главой этого секретариата, мы обсуждали каким образом фонд может работать и что нужно с нашей стороны.

Естественно, мы говорим о том, какая после войны может быть роль Украины и нашей отрасли на европейском континенте. Сегодня все поняли огромную ошибку европейцев, когда такая доля поставки энергоресурсов идет из России, и такой уровень зависимости от России.

Сегодня я думаю, все уже понимают, что “Северный поток-2” — это не “чисто коммерческий проект”.  Все понимают, что Путин использует энергоресурсы как оружие. Для того, чтобы мы победили в войне, нужно остановить поставки российских энергоресурсов в Европу.

Возможно, вы слышали, мы запустили совместно с НАК “Нафтогаз” и “Укрэнерго” инициативу Stop Bloody Energy для которого, мы сделали платформу. Сейчас это набирает обороты и превращается в базу данных “токсичных” компаний, которые продолжают работать с Россией в сфере энергетики. Несколько компаний, увидев себя в этой базе, отказались от продления контракта с Россией.

— Перспектива отказа Европы от российских энергоносителей — это перспектива нескольких лет.

— Чтобы отказаться от российских энергоресурсов, надо полностью пересмотреть стратегию энергобезопасности Европейского Союза. В эту обновленную стратегию нужно также включить вопрос диверсификации источников энергоресурсов. И в этой обновленной стратегии достойное место должна занять Украина. 

Помимо прочего для нас это и вопрос восстановления нашей страны. Мы можем быть поставщиками атомной электроэнергии, которая в Европе признается чистой. В краткосрочной перспективе мы можем заменить российский уголь.

Мы можем быть поставщиками угля Европе. Например, Польша уже отказалась от российского угля, в результате мы начали небольшие поставки угля в Польшу и Словакию.

— С присоединением украинской энергосистемы к европейской ДТЭК утратил роль гегемона на внутреннем рынке. Какие выгоды группа находит для себя в этом процессе?

— 16 марта соединили электрические сети Украины с европейскими без права коммерческих перетоков — экспорта-импорта. То есть, если в Украине есть недостаток электроэнергии, то есть техническая возможность доставить электроэнергию из Европы, чтоб у нас тут не было блэкаута. 

С этих пор наша энергосистема работает в синхронном режиме очень стабильно. Европейцев полностью устраивает, как мы управляем этой ситуацией.

Мы вышли с инициативой к европейским партнерам разрешить нам коммерческий экспорт и наше правительство это полностью поддерживает. Задача министерству поставлена — максимально расширить возможности экспорта. Даже при нынешнем техническом состоянии, и без больших технических изменений, можно дополнительно поставлять в Европу где-то 600 мегаватт. 

И это во многом политическое решение, которое, надеюсь, европейские партнеры примут. А дальше нам нужно будет установить специальное оборудование для того, чтобы в 2,5 раза это сечение увеличить.  

— Есть ли сферы, в которых Украина в ближайшее время сохранит зависимость от России в энергетике?

— Нет. 

— Есть ли такие сферы в Европе?

— Я не готов говорить про Европу, потому что кроме технической возможности есть политические позиции разных стран. К сожалению, это тоже влияет. Но технически, по оценке наших ребят, за три года Европа может отказаться от поставок российских нефти и газа.

Поставки российской нефти могут быть остановлены уже до конца этого года. Мое глубокое убеждение — это тот фокус, на котором должна строиться вся наша дипломатия сегодня. Российская нефть дает огромные доходы в бюджет России, даже больше чем газ.  

— Какая перспектива у угольно-теплового бизнеса в ближайшие несколько лет?

— Я считаю, что отношение к углю, как к временному решению для снижения зависимости от российских энергоресурсов, изменится. Уголь будет востребован, сегодня котировки на него на внешних рынках уже больше 300 долларов за тонну.

Это происходит по двум причинам. Первая — последние годы было огромное недоинвестирование угольной отрасли, как часть государственной политики Европы. Вторая — решение об отказе от российского угля. Для энергобезопасности Украины нам нужно добывать уголь, и чтобы тепловые электростанции работали. Украинский уголь будет востребован на внешних рынках.

Поэтому я считаю, что угольный сектор в Украине будет развиваться. Тепловые электростанции нам тоже необходимо держать. Но необходимо понимать, какие мощности не будут разрушены и останутся в управлении.

— Учитывая сказанное, стоит ли ожидать от группы пересмотра отношения к угольному бизнесу? Может вы считаете, что погорячились, например, с возвратом “Добропольеугля” государству из аренды.

— Мы уже слишком опытные в стратегическом планировании. Возврат “Доброполья” был сделан , чтобы создать его производственную вертикальную связку с “Центрэнерго”. Она показывает себя эффективно в нашем бизнесе, и мы продолжаем ее держать.

Мы сегодня продолжаем находить решения, как изменить движения цепочек снабжения. Как, например, “Корум” (производитель оборудования для горнодобывающей отрасли — ЭП), заводы которого мы сейчас переводим в Хмельницкий, и ведем переговоры с нашими польскими партнерами о восстановлении совместного производства горно-шахтного оборудования в Польше.

Мало того, у нас сегодня был разговор с министерством о том, что мы готовы посмотреть на возможность инвестирования во “Львовуголь”.

— Разговор по вашей инициативе.

— Да. Готовы рассматривать Львов как предмет инвестирования и добычи. Мы на это смотрим трезво. Понятное дело, что сейчас внесены коррективы в отношение к углю и тепловой генерации с точки зрения энергобезопасности Украины и с точки зрения востребованности угля.

— Вы упомянули, что “Корум” переносит свой бизнес на запад Украины. Нет ли в этом решении кроме бизнеса желания группы отделаться от штампа “донецкой группы ДТЭК”, переформатировать ее в “украинскую группу ДТЭК”?

— У тех, кто отказывается от своей родины и от прошлого, — нет будущего. Я всегда буду говорить и гордиться тем, что я из Донецка, что я болею за “Шахтер”, и что наша компания основана в Донецке. Донецк — это Украина. Даже в сегодняшних условиях. Оккупированная часть Украины.

Наступит тот момент, когда я в конце концов туда вернусь, пройду по улицам, по которым я ходил, когда был подростком.

Группа еще до 2014 года имела активы во всех основных регионах Украины. В западной Украине, центральной, восточной. И группа по определению уже была украинской.

— В предыдущем интервью я задавал вам вопрос об изучении украинского языка. Сейчас на его системное использование перешли многие. Готов ли к этому Максим Тимченко?

— Я считаю, что для тех, кто общается в публичной плоскости, украинский язык должен быть обязателен, включая меня. Не могу на 100% пообещать, но “я зроблю все, аби усі майбутні публічні заходи ДТЕК були виключно українською мовою”.

— Можно ли ожидать такого же от Рината Ахметова?

— Это лучше спросить у него.