Внешняя политика без государства

А если мнения государства и общества расходятся, то последнему остается ждать, когда чиновники примут и начнут реализовывать программы информирования населения. Однако украинское общество имеет достаточно пространства и потенциала для проведения собственной внешнеполитической линии. Это утверждение стало предметом обсуждения на прошедшем 4 июля 2008 г. в Национальном горном университете (Днепропетровск) круглом столе “Российский вектор внешней политики Украины в условиях внутреннего кризиса” (первом из цикла под общим названием “Кто в доме хозяин?”). Организаторы круглого стола — Центр политического анализа и Институт гуманитарных проблем НГУ уверены, что пришло время частичного разгосударствления “иностранных дел”.

Украинские проекты

В условиях “холодной гражданской войны” “украинское государство” и “украинская элита” утрачивают цельность на международной арене и вряд ли могут быть полноценными субъектами внешней политики. Другими словами, некому давать советы или, того хуже, некому слушать. Эти советы могут привести только к углублению внутриполитического противостояния. Точно так же весьма сложно в качестве субъекта внешней политики назвать и украинское общество в целом. Впрочем, о внутренних расколах не говорит только ленивый.

Чтобы определить искомый субъект, обратимся к теории. Здесь мы будем опираться на типологию государств (предмодерного, модерного и постмодерного) Роберта Купера, адаптированную к украинским социальным реалиям.

В современной Украине, как при построении государственных институтов, так и при формировании общественных структур, имеют место попытки реализации двух основных проектов.

Первый назовем “украинский модернистский”, впрочем, в последнее время в нем уже появились и предмодернистские тональности. В рамках этого проекта воссоздаются структуры, нормы и ценности аграрно-индустриального общества.

Второй проект — “постсоветский модернистский”. По сути, здесь имеет место попытка опереться на традиции, как лучшие, так и худшие, советской модернизации. Идеальный образ в этом случае — индустриальное общество.

Оба проекта, по своей сути, являются архаичными и реакционными, но при этом они странным образом претендуют на прогрессивность и революционность. В то же время конфликт между двумя этими проектами на украинской территории начался не с оранжевой революции, а, как минимум, с 1917 года. И вряд ли его способны разрешить нынешние элиты — они, скорее, могут его только углубить.

В то же время, в украинском обществе идет форсированное формирование третьего проекта — “украинского постмодернистского”. Он связан с очагами современной экономики в Украине, т.е. крупными украинскими городами. Здесь не место детально описывать его характеристики, обращу только внимание на открытость этой группы к международным контактам и психологическую установку на инновационность. Еще два важных момента — индивидуализм (в отличие от модернистских проектов, которые особый акцент делают на коллективные, групповые идентичности, в постмодернизме во главе угла стоит индивидуальная идентичность, а место социальных групп занимают социальные сети), но при этом вполне лояльный к идеям украинской государственности. Наконец, здесь не актуален языковой вопрос — “украинские постмодернисты” владеют тремя языками — украинским, русским и, как минимум, ломаным английским.

Собственно, эта группа и является тем адресатом, с которым есть смысл сегодня говорить о перспективах развития Украины. По моему мнению, позиция именно этой группы склонила чашу весов в сторону “украинского модернистского проекта” на президентских выборах 2004 года. На сегодняшний день она не имеет политического представительства.

Сила против ценностей

Существенным отличием между модернистским и постмодернистским государством/обществом является то, что в первом случае государство обладает исключительной монополией на внешнюю политику, тогда как во втором случае наряду с государством полноценными субъектами на международной арене являются коммерческие компании, общественные организации, вплоть до отдельных граждан. В первом случае имеет место четкое разделение между внешней и внутренней политикой и, естественно, не допускается вмешательство во внутренние дела иностранных государств и международных организаций. Тогда как в постмодернистском случае последнее вполне возможно.

Для Украины эти различия — не пустая теория, а практические проблемы. На западном направлении ей приходится коммуницировать в постмодернистских форматах, а на российском — в модернистских. К примеру, неоднократные заявления постмодернистского Евросоюза об обеспокоенности положением и обеспечением прав цыганской общины в Чешской республике, когда она еще была кандидатом в ЕС, не воспринимались чешскими политиками как грубое вмешательство во внутренние дела, было понимание, что заявления Брюсселя продиктованы ценностными мотивами (что не исключает наличия других мотивов — социальных и экономических). Тогда как подобные заявления модернистской России о защите прав русскоговорящих в постсоветских республиках, прежде всего, имеют под собой политические мотивы, хотя по форме и напоминают ценностные.

Тем не менее, в случае украинского государства верх неадекватности — пытаться проводить модернистскую политику в постмодернистских условиях. Другими словами, государство силится монополизировать внешнюю политику, не имея для этого ни материальных, ни интеллектуальных, ни моральных ресурсов. В этой связи главный тезис — необходимость заполнения данного вакуума обществом и, прежде всего, в направлении “украинского постмодернистского проекта”. Хотя можно пойти и дальше — не только заполнять вакуум, но и “выдавливать” государство из тех сфер, где его присутствие необязательно, и оказывать давление на него с целью более эффективного выполнения оставшихся функций. Например, вопрос так называемого заробитчанства. Миллионы украинских граждан “уволили” экономически неэффективное государство. И я бы не хотел оценивать этот феномен в негативных красках “утечки мозгов” и неквалифицированного труда, хотя, конечно, и это есть. Все это отголоски “модернистской риторики”: “Мы (государство) их вырастили-выучили — а они уехали”. Необходимо переосмыслить “трудовую эмиграцию” и из проблемы сделать ее фактором развития. Так, пример Турции, Польши, не говоря уже о Китае, доказывает, что трудовые мигранты могут быть очень эффективным инструментом внешней политики и экономики. Но вот перед государством необходимо ставить задачи улучшения жизнедеятельности украинских граждан за рубежом.

Несколько слов о формате взаимоотношений общество- государство. По моему мнению, это понятия-антагонисты. Сильное государство, за небольшими исключениями, обычно сопряжено со слабым обществом. Поэтому нынешнюю слабость государственных институтов в Украине необходимо использовать для усиления общества. Серьезным шагом в этом направлении должна стать психологическая установка на разгосударствление общественной жизни. Тогда бесконечные “пляски святого Витта” на Печерских холмах перестанут разочаровывать и отбирать жизненную силу общества. Более того, уверен, что по мере снижения интереса общества к перипетиям политического противостояния спадет и напряжение самого противостояния.

Разгосударствление общественной жизни базируется на принципах:

— индивидуализации;

— экономической автономизации;

— интернационализации.

Москва слезам не верит

Российский фактор в Украине является одновременно вопросом внешней и внутренней политики (в то время, как, например, западноевропейский вектор остается сугубо во внешнеполитической плоскости). Причем, таким же образом украинский вопрос в России относится одновременно к двум измерениям государственной политики. Одним из последствий этого является то, что в случае успешной реализацией Украиной форматов социально-экономического развития, отличных от российских, для последней это автоматически становится фактором внутренней дестабилизации вплоть до потери легитимности правящих элит и распада РФ. Поэтому давление со стороны Кремля вполне предсказуемо и связано с обеспечением выживания государства, но при этом вряд ли его целью является уничтожение украинского государства, — скорее, принуждение его последовательно идти в русле российской политики. Более того, в случае углубления политического кризиса в Украине Россия может сыграть и стабилизирующую роль, естественно, на выгодных для себя условиях, как это уже неоднократно было в истории.

Российское направление во внешней политике украинского государства является провальным даже на концептуальном уровне. Попытка соревноваться по лекалам модернистского подхода с его акцентом на силовые решения — заведомо проигрышная стратегия. Яркий пример тому — конфликт вокруг Черноморского флота РФ.

Еще хуже ситуация во внутриполитической сфере. Если 1990-е годы были периодом дистанцирования и “выдавливания” России, то на рубеже 2000 х — уже имело место точечное привлечение Москвы к внутриполитической борьбе, а после 2004 г. — имеет место малоконтролируемое участие Кремля в политических процессах и нарастание его участия в процессах общественных. И, судя по заявлениям первых лиц российского правительства, основным реципиентом информационных месседжей является как раз украинское общество.

Приведу несколько недавних примеров — мягко говоря, беспочвенных утверждений представителей Кремля. Абсолютно не соответствующим действительности является заявление вице-премьера Сергея Иванова, широко растиражированное СМИ, о том, что НАТО потребует от Украины ввести визовый режим с Россией в случае вступления в Альянс. Не менее безответственным была берущая на испуг угроза главкома российского ВМФ Владимира Высоцкого о том, что Россия может увеличить количество военных кораблей Черноморского флота. Формально-то она это может сделать, но реально нет, не оголив при этом свои другие флоты, а состояние российского военного кораблестроения, мягко говоря, плачевно, — срываются даже коммерческие контракты, не говоря уже о госзаказах. Подобные примеры можно привести и в других сферах — энергетика, оборонно-промышленный комплекс и т.д. Таким образом, не находя — или наоборот, очень даже хорошо находя — общий язык с украинскими политическими элитами, Россия развернула целенаправленную борьбу за умы украинских граждан, точнее — тех, кого мы относим к постсоветскому модернистскому проекту.

На общественном уровне актуальной является задача дистанцирования от этого российского влияния. Возьмем, к примеру, многострадальный языковой вопрос. Что делает сейчас украинское государство? Курс на механическое вытеснение русского языка, без целенаправленных усилий по созданию собственных смыслов на украинском языке или, на худой конец, заимствования их из других культур, приводит, как минимум, к двум последствиям. Во-первых, это загоняет “украинский модернистский проект” в аграрно-индустриальную резервацию. Во-вторых, усиливает пророссийский вектор “постсоветского модернистского проекта” и дает России основания вмешиваться в общественную жизнь Украины.

Причем для третьей выделенной мною группы — постмодернистской — языковой вопрос является малоактуальным, здесь новые технологии и прежде всего — Интернет позволяют ей жить практически в любой языковой реальности, несмотря на корявые государственные потуги. Более актуальным здесь является знание других иностранных языков или языков программирования.

Итоги

Укажу на некоторые актуальные проблемы и их возможные решения:

— повышение связанности украинского общества: вместо попыток двух проектов (украинского и постсовесткого модернистских) заменить друг друга — развитие третьего, постмодернисткого проекта. Условно говоря, вместо противостояния по оси Львов—Донецк — укрепление страны по оси Киев—Днепропетровск/Запорожье. Здесь самое широкое поле деятельности: от формирования новой повестки дня политологических и социологических исследований с целью “улавливания” и создания научной и технологической базы для развития этого третьего субстрата и вплоть до личного переосмысления собственной идентичности.

— разгосударствление общественной жизни: распространение осознания и образцов поведения, показывающих, что от государства не надо требовать или ожидать того, что можешь сделать и без него. С другой стороны, поддержка отдельных политических инициатив, которые приводят к устранению прямого влияния государства на общественную, культурную, экономическую жизнь.

— расширение общественной внешней политики: “народная дипломатия” без государственного участия. Чем больше украинцы будут включаться в глобализационные процессы, тем меньше будет социальной напряженности внутри общества. И пусть лучше украинские граждане голосуют по вопросу векторов внешней политики новыми зарубежными контактами и изучением иностранных языков, чем на референдуме.

— недопущение демонизации России при одновременном вытеснении из украинского культурного пространства российских смыслов украинскими, в том числе русскоязычными смыслами. Предпосылкой к этому будет снятие с повестки дня языкового вопроса.

В целом актуальной для общества является “стратегия малых дел” и ее результатом будет фактическое цивилизационное перепрограммирование Украины. Остается лишь надеяться, что украинскому обществу хватит времени для этой эволюции и не придется вновь прибегать к революции.

Государству же, если бы оно обладало сознанием, можно было посоветовать следующее.

Во-первых : форсированное получение полноценного членства в НАТО. Подчеркиваю, речь идет именно о членстве, а не о промежуточном и имеющем небольшое практическое значение ПДЧ (План действий для обретения членства в НАТО). При этом политической элите необходимо взять на себя ответственность за евроатлантическую интеграцию, не пряча за общенациональный референдум свое бессилие или лицемерие.

Во-вторых : инициирование создания военно-политического союза западно-ориентированных республик СНГ. Это может быть, например, придание военной составляющей деятельности ГУАМ (даже за счет потери Молдовы). Программой-минимум является максимальная и всесторонняя военная и военно-техническая поддержка Грузии. Именно на Кавказе во многом сейчас вершится геополитическая судьба Украины.

В-третьих : прекращение унизительного для страны выпрашивания обещаний членства в Евросоюзе. Необходимо официально заявить, что на ближайшие 15—20 лет Украину вполне устроит статус ассоциированного члена этой организации и режим наибольшего благоприятствования в экономической сфере.

Владимир ГОЛОВКО

( кандидат исторических наук, Центр политического анализа )