Вижу только один путь освобождения Донбасса — командир батареи самого страшного оружия в АТО

АНДРЕЙ ШЕЙКО — командир 8-й батареи 3-го реактивного артиллерийского дивизиона 27-й отдельной реактивной артиллерийской бригады, на вооружении которой находятся РСЗО “Ураган”, считающиеся чуть ли не самым страшным оружием войны на Донбассе.

Во второй части интервью “Апострофу” артиллерист рассказал о том, как его подразделение прибыло в зону АТО летом 2014 года и принимало участие в освобождении Славянска и почему он, кадровый военный, выступает за дипломатический путь решения конфликта на Донбассе.

Первую часть интервью читайте здесь: Готовились к тому, что россияне попрут через границу не на Донбассе — командир батареи самого страшного оружия в АТО

- Сколько времени у вашего подразделения занял марш в зону АТО?

— Двое суток. Оно так и планировалось, с ночевкой в Богодухове [Харьковской области] на стадионе. К вечеру следующего дня (29 июня 2014 года, — “Апостроф”) мы уже были на месте. С того дня мы уже официально были привлечены к силам и средствам, прибывшим в зону АТО. А уже на утро мы получили свое первое задание. Тогда Славянск был оккупирован. И нас отправили туда. Штаб АТО далековато был оттуда, километров за 35-40. Тактическую обстановку никто нам не докладывал особо. Просто говорили: езжайте, вас поведут, покажут, где стоять. А при готовности будете выполнять огневые задачи.

- Тревожно было тогда, в первый раз?

— Странно. Потому что все было совсем не так, как в кино показывают, а куда примитивнее. Но мы уже поняли, что, скорее всего, будем активно вовлечены, потому что накануне видели, как ночью работали “Смерчи”.

- Их или наши?

— Наши. Метрах в 500 от того места, где мы стали, стояли “Смерчи”. И в ночь на 30 июня они работали. Поэтому уже утром мы принялись заряжать снаряды, вкручивать взрыватели, потому что транспортируются снаряды без взрывателей — требования техники безопасности. Кроме того, обложили машины мешками с песком, максимально защитили кабины. Потому что тогда ситуация была очень напряженная и малопонятная. Мы ехали и реально не знали, куда едем, какая там обстановка, будут по нам стрелять или не будут... Никто этого не знал. Но под Славянск мы приехали спокойно. Там стояла еще гаубичная артиллерия. Рядом стали мы. И сразу же, минут через 15 уже, пошли первые цели.

 

- Вы знали, по чему именно стреляете?

— Толком — нет. Артиллеристу достаточно получить координаты, а он уже дальше разберется, что с ними делать. И мы начали наводить машины по этим координатам.

Там под Славянском есть стратегические высоты, с которых видно было всю округу. Вблизи мы и работали. Ведь те высоты тогда были заняты противником — и наша задача стояла в том, чтобы их оттуда выкурить. Давали координаты — и все, стреляй по 16, по 24 снаряда. И мы стреляли. За такой короткий промежуток времени еще не успели выяснить, что там даже в километре впереди, кто слева, кто справа.

На самом деле было реально страшно. И тогда часто бывало, что какому-то солдату казалось, что он где-то километра за два увидел какой-то блик, и первая ассоциация, которая у него возникала — что это снайпер. Было очень некомфортно, честно говоря. Особенно первые дни, с неделю.

- То есть вы не понимали, с какой стороны может прилететь?

— Да, ты не понимаешь вообще ничего. Это уже впоследствии оказалось, что там, где народ видел блики, никаких снайперов и близко не было. Там все было спокойно. Мы начали выяснять, где противник, где наши передовые войска. Мы относились к артиллерии поддержки, и нас привлекали, когда нужен был уже массированный огонь. Но чаще работала артиллерия батальонно-тактической группы, которая там стояла, десантное подразделение. У них была своя артиллерия, свои гаубицы 2С3, 2С1, Д-30. Сам Славянск мы видели в 5 км. Как его освобождали — слышал только по радиообмену.

- А на тот момент вам не часто приходилось вмешиваться?

— Работали много. Снарядов у нас уходило где-то 100-200 в день. Но работать приходилось на очень маленькой дальности. А если дальность для нашей техники составляет менее 15 км, на каждый снаряд надо надевать специальные тормозные кольца.

- Чтобы не перелетал?

— Да. В нашей системе идут маленькие тормозные кольца и большие тормозные кольца, которые надо надевать на снаряд. И их всегда меньше, чем снарядов — всего 30%. И вот я мог возить с собой 288 снарядов — лишь треть из них имела в комплекте кольца. А дальности были очень маленькие, приходилось стрелять на 9 километров, на 10. И эти кольца нужны обязательно, а их не хватало.

- И не подвозили?

— Я постоянно заказывал, но мне отвечали, что поставщики не могут везти только кольца без снарядов, чтобы не разукомплектовывать...

- И что же делать в такой ситуации?

— Во-первых, впоследствии и дальности начали уже больше давать. А, во-вторых, в случае необходимости мы меняли позицию на необходимую дальность. На первых же порах стояли там, где сказали стоять. Страшно было и на 500 метров оттуда уехать, не зная, заминированы дороги или нет.

- После освобождения Славянска что было?

— Мы поехали и дальше поддерживать действия батальонно-тактической группы 24-й бригады по освобождению Кривой Луки. Группу тогда возглавлял комбриг Александр Павлюк, сейчас уже генерал-майор, ныне — командующий Оперативного командования “Запад”. Стали на территории какой-то тракторной бригады, использовали их площадки для восстановительных работ по технике, для такого себе временного перебазирования. А после того перед нами поставили задачу освободить город Северск. Павлюк давал нам цели, которые их артиллерия не могла достать, потому что очень далеко. А у нас дальность нормальная, мощность большая... Поэтому работали мы.

Всего в районе Кривой Луки и Северска мы провели недели две. Работали, отдыхали — а вот о каких-то окопах даже не задумывался никто. До нас просто до того момента ничего такого не долетало. Мы чувствовали себя довольно комфортно на самом деле.

- А почему не прилетало? Неужели у них не было чего-то аналогичного?

— Возможно, и было, но оно не доставало на то время. Потому что мы стояли где-то километрах в 20. “Градов”, еще чего-то серьезного мы с их стороны тогда не видели. Возможно, где-то снаряд и падал, но далековато от нас. Поэтому ни страха, ни паники по этому поводу ни у кого не было.

А потом мы вместе с 24-й бригадой, когда они взяли Северск, поехали освобождать Лисичанск. Стали так, что видно было Лисичанский нефтеперерабатывающий завод, где бензин делают. Город тоже 24-я освобождала, мы снова работали как артиллерия общей поддержки.

А после освобождения Лисичанска я получил команду на совершение марша под Дебальцево. Там мы уже без 24-й бригады должны были встретиться с дивизионом 26-й бригады. Дивизион был на самоходных гаубицах 2С19 “Мста-С”. Старшим у них на то время был командир их части полковник Андрей Малиновский. Мы с ним познакомились и начали работать вместе. У него дальнобойность нормальная, они самоходные. То есть было у нас что-то общее — большие дальности, маневренность. Поэтому, поскольку на то время у меня не было нормальных средств связи, я использовал его инфраструктуру.

Еще более плодотворная работа началась в начале августа. Тогда уже было много целей. С опытом офицеры уже понимали, что там, по тем координатам. Армия на то время уже стала на чисто боевые рельсы. С Малиновским у нас возникла, как он это называл, маневренная артиллерийская группа. Такого понятия на самом деле не существует, но мы себя так называли, когда контактировали с высшим командованием. И на самом деле нам с Малиновским работалось очень комфортно, потому что Андрей Владимирович — очень грамотный человек. Плодотворный период был. Немало тогда сепаратистам сала за шкуру залили.

При поступлении цели было очень грамотное распределение. Задачи выполняли за минуту-полторы, настолько личный состав уже был слаженный и натренированный.

- По чему работали в основном?

— Основные цели — реактивные системы залпового огня, уже на дебальцевском направлении. Очень хорошо у нас получалось! Только их “Град” заезжал на позицию, наши его обнаруживали, передавали координаты — и мы могли поразить их прежде, чем они успевали навестись. Все было отшлифовано просто до автоматизма.

 

- Вы считали, сколько их удалось уничтожить?

— Не считали. Но знаем, что много. Каждый раз, когда от нас что-то туда летело, через несколько минут нам звонили и благодарили.

Мне важно было, чтобы задача вовремя, а главное — успешно была выполнена. А сколько там погибло, сколько машин было уничтожено — не было у меня цели считать. На то время я не понимал, когда оно все закончится. А когда ты каждый день отрабатываешь по 20-40 целей — это постепенно становится рутиной. И ты перестаешь считать. Ты даже не знаешь, когда закончится этот день. Все нормально? Работаем? И слава Богу! Особенно пока удавалось обходиться без потерь.

- Когда и какими были эти потери?

— Без потерь мы продержались до 5 августа. Хотя июль был очень активным для нас. А 5 августа все по-дурацки как-то случилось. Из-за несогласованности действий. Дебальцево тогда уже освободили, поехали дальше, под Ольховатку, стали там. Получилось так, что мимо нас ехала колонна десантников. И есть такое понятие — “чистить зеленку”. Если ты куда-то едешь — стреляешь из автомата по посадке на случай, если там засада. На самом деле, это немного тупо было, и далеко не везде это надо было делать. Порой это было развлечение, не больше. “Узаконенный беспредел”, так сказать.

И получилось так, что ребята “чистили зеленку” из ЗУ-23-2, из которых беспилотники сбивают. Так “почистили”, что один снаряд прилетел к нам в машину. Один наш парень, Вадим Кутовой, погиб на месте, второй, Руслан Колодяжный, 17 осколков поймал. Инвалидом остался. Он может сам передвигаться, слава Богу, но из армии его уволили по инвалидности... Погиб тогда мой земляк, тоже из Ахтырки. Получилось так, что он поехал — и не вернулся...

Это был третий погибший в подразделении. Всего у нас за все время погибло четверо. Последний “200-й” тоже погиб не в бою, его убили на мирной территории. Убийца уже отбывает наказание.

- А так до вас не долетало, в принципе?

— На тот момент не долетало. Весь август не долетало. Мы успешно выполняли задания, все хлопали в ладоши, все были довольны. Работы было много.

Не прилетало к нам ничего до 3 сентября. Тогда начались активные обстрелы, по нам активно работала дальнобойная артиллерия. 3 сентября накрыли “Победу”, там тогда погибла батарея, 18 человек из нашей бригады. Крыли “Смерчами” с территории России. В основном люди погибли, потому что не смогли выбраться из-под земли, которой их присыпало.

Часть удалось спасти. Например, у одного офицера был при себе пистолет, он смог дотянуться до него, сделать выстрел — и его нашли и откопали. Но психологически это отразилось на всех. Были и такие, кто залазил под машины. Они до сих пор считаются пропавшими без вести. Но на самом деле, думаю, они погибли. Потому что машины были заряжены, а тогда много машин сгорело. И 18 ребят погибли из бригады.

А к нам 3 сентября тоже прилетели “Смерчи”. На следующий день уже в 200 метрах от места, где был я, нашли болванку от снаряда. И палатку охраны задело немного. Но ранений не было, кажется. А если и были, то совсем незначительные.

- Несмотря на это, побывать под “Смерчами”, наверное, вещь малоприятная.

— Не то слово!

- А вы помните свои ощущения тогда?

— Конечно, помню. Двенадцать ночи. Лежим в машине — я и Юра Пацкан, мой СОБ (старший офицер на батарее, — “Апостроф”), который отвечает непосредственно за стрельбу, делает расчеты. А я осуществляю общее руководство. Лежим мы с ним, значит. И я смотрю — а впереди, метрах в 800, падают на землю такие мерцающие “снежинки”...

И, знаете, и до этого я солдатам говорил, чтобы копали окопы. Но мы постоянно переезжали. И вот скажешь бойцу: “Копай укрытие”, он выкопал небольшую ямку с метр глубиной... Так было и здесь.

Оказывается, в состоянии страха, когда ты впервые попадаешь под обстрел, ты не успеваешь ничего. Я даже не успел сказать Юре, который тут же сидел, что надо бежать прятаться. За секунду оказался в окопе — и только потом у меня включился мозг и пришла мысль, что надо еще кого-то позвать... Тогда ты понимаешь, на какие чудеса способно подсознание. И что оно может заставить тебя делать такие вещи...

- Что диву даешься?

— Да. Потому что страх — это на самом деле большая сила. И ты сначала видишь вспышки, звук доходит уже потом. И когда звук начал доходить, все поняли, что происходит. В конце концов на нас в этом окопчике сверху еще пару человек лежало.

Но после этого до всех уже дошло: стал на позицию — выкопай для себя хоть небольшой окопчик. Потому что никто же не знает, какая будет ситуация.

За те дни еще пару раз прилетало к нам, но уже незначительное. И вреда особого оно не приносило. А вот плановых обстрелов со стороны сепаратистов не было. Не считать же за обстрел, когда метрах в 150 где-то один небольшой снаряд падает? Такого, как в 2014-м, я больше не помню.

А еще чуть позже начался штурм Дебальцево — и подписали “Минск-2” (в феврале 2015 года, — “Апостроф”).

- А в Дебальцево? Как вы были задействованы?

— Под Дебальцево уже было немножко веселее. Мы стояли там, где проходит Светлодарская дуга, где сейчас довольно активные боевые действия время от времени идут. Тогда мы оттуда постоянно работали в направлении Дебальцево.

Эта дуга проходит через Мироновское водохранилище. Если посмотреть на карте — там образована водная линия из двух озер или заливов. И когда началась уже активная фаза боев за Дебальцево, сепаратисты взяли Чернухино и стратегическую высоту, с которой было видно 20 км трассы М-03 от Светлодарской дуги до Дебальцево. И мы уже не могли там находиться. Поэтому нас вывели за этот Мироновский бассейн, ближе к населенному пункту Клиновое. Оттуда мы еще доставали до дальних окраин Дебальцево. Но рядом, в Фащевке, Миусе, Чернухино, еще оставались наши подразделения, держали оборону. Поэтому я вынужден был оставлять своего СОБа, старшего офицера батареи, командира взвода с основной частью подразделения, которое уже было за этим водохранилищем, а сам брал 1-2 машины и все равно ехал по этой трассе, которая просматривалась из Углегорска — и мы выполняли задачи. Потому что надо было.

Выезжали двумя машинами. Я садился в одну из них, к экипажу, чтобы не гнать лишнюю технику. Никого лишнего. Один человек с буссолью — и все. Ехали быстро. Брали самые исправные машины, чтобы, не дай Бог, не поломаться, и уезжали туда, где нам было удобно работать. То есть на ту территорию, где нас было явно видно.

 

- И как в таких условиях удавалось работать?

— Только мы делаем залп — нас мгновенно засекают и моментально туда уже прилетает. Это уже началась такая игра на скорость. “Рыбалка” началась. Мы “рыбачим” по ним, они — по нам. Здесь уже обстрелов хватало. День не проходил, чтобы к тебе ничего не прилетало, чтобы тебя минометы не “тушили”.

Бывали просто впечатляющие случаи. Когда мины ложатся от тебя метрах в 50, щекочет нормально так, реально страшно. А Саша Дудка, новоиспеченный младший лейтенант, спрятался в небольшой окоп — и тут понимает, что где-то в том районе оставил буссоль. Это такой артиллерийский прибор, без которого нельзя осуществить наведение машины. И вот представьте себе, сколько нужно было смелости и мужества, чтобы под систематически прилетающими минами побежать и забрать ту буссоль? А Саше буссоль настолько дорога была, он понимал, что он, топогеодезист, который отвечает за наведение машины, без буссоли ее не наведет — что он плюнул на все и побежал за ней.

- Обошлось?

— Слава Богу, да. Он десантником был. Вот тогда я понял, что все десантники, наверное, немножко ненормальные — в хорошем смысле этого слова.

Постепенно народ научился настолько, что уже на автоматизме все делалось. На выезды сперва я сам выезжал, смотрел, как они наводятся и прочее. А со временем они уже сами начали ездить, по очереди. Могли вообще без офицеров работу выполнить. По крайней мере, сержанты выполняли задачи не хуже, чем офицеры. Плюс загруженность была очень большая, работали и днем, и ночью. Взаимозаменяемость была настолько серьезная, что ты приехал, отдыхаешь, а вместо тебя кто-то едет и выполняет.

Мы очень много техники им пожгли, как боевой, так и инженерной. Очень много подтвержденных целей было. Ребята, которые на Острой Могиле оборонялись, потом приезжали к нам, благодарили, потому что в нужный момент, когда их очень уж сильно кошмарили, от нас пара снарядов прилетала — и как бабка пошептала.

На самом деле люди уже настолько чувствовали свои машины, что машина уже реально стреляла туда, куда наведешь. И попадала именно туда, куда целились. Потому что если есть практика — а у нас она уже была, то уже не надо сотню зарядов класть. Достаточно четырех, но выпущенных туда, куда надо.

До “Минска-2” мы работали очень много. Тогда каталось немало “кочующих минометов”, которые нам жизни не давали. Но, слава Богу, не было у меня уже ни убитых, ни раненых. Сепаратисты так никого из нас и не достали.

- Неужели не прилетало больше?

— Прилетало. В 2015-м немало прилетало. Но сепары тогда уже тоже поменялись. После “Минска-2” нас отвели не на 25, а на 70 км от Дебальцево. Мы попали туда, откуда начинали — под Долгенькое, на границу Донецкой и Харьковской областей. И после этого мы уже ни разу не стреляли. Сначала там стояла одна наша батарея. А в мае 2015-го к нам присоединились еще две батареи. Своих людей из первой волны я еще в апреле отпустил на дембель. Зато получил четвертую волну — и уже с ними проводили подготовку. Потом пришла пятая, шестая волна... И мы и в дальнейшем совершенствовали слаженность подразделений — по линии отвода, не пересекая ее.

 

- Как вы думаете, если бы вас не вывели, если бы Украина не согласилась на условия “Минска-2” — могло бы все закончиться уже сегодня? Могли бы мы освободить нашу землю?

— У нас, наверное, не хватало сил на то время. Это была безысходность. И самое оптимальное, что можно было сделать — это договариваться.

- А сейчас — можем ли победить военным путем? Вот вы смотрите на нашу армию. Ее сложно сравнить с той, которая у нас была в 2014-м. Сейчас мы имеем достаточно сил, чтобы освобождать нашу землю?

— Силы-то есть, чтобы освобождать, но будут большие потери. Мне не хочется, чтобы были потери. Поэтому пусть договариваются политики. Я не хочу, чтобы гибли ребята. А просто так это все не обойдется. Если пойдем в бой — погибнет не пять человек. А гораздо больше. Намного! Поэтому я считаю, что должны работать дипломаты. Потому что Украина вряд ли готова к таким потерям.

- А если будет приказ идти вперед — пойдете?

— Ясно, что пойду. В глубине души оно-то и хочется. Тем более что на подсознании понимаешь: все равно я стою в 15-20 километрах. Для меня все это — элементарно, я людей мотивирую и пойдем, выполним задание. А как тем, кому придется на штурм идти? Как той же пехоте, всем остальным? Думаю, им будет куда труднее. Тем более если учесть, насколько там все заминировано, на всех линиях — то это реально будет очень сложно.

- Поэтому вы сейчас видите только дипломатический путь?

- Да, только дипломатический путь. Потому что в нашей армии, по большому счету, глобально ничего не поменялось.

Лилия РАГУЦКАЯ