До сих пор никто из бывших акционеров или топ-менеджеров неплатежеспособных банков не понес ответственности за произошедшее. Государство, в лице Фонда гарантирования вкладов выплатившее огромные суммы вкладчикам, продает со скрипом доставшееся ему имущество банков, большая же часть стоящих активов давно выведена самими же экс-собственниками и связанными с ними заемщиками. Но главное, банковский сектор так и не получил сигнал о том, что после “великой чистки” вести бизнес по-старому не получится.
Долгое время Фонд гарантирования вкладов физических лиц оставался едва ли не единственным органом, предпринимавшим попытки восстановить справедливость и наказать виновных. Но из тысяч заявлений, поданных Фондом в правоохранительные органы, лишь сотни стали реальными расследованиями и не более двух десятков — приговорами, ни в одном из которых, естественно, нет всем известных фамилий одиозных бывших собственников банков. И Фонд решил заговорить с властью на более понятном языке — языке денег, рассчитывая, что этот стимул поможет существенно ускорить привлечение к ответственности связанных с банками лиц. Выплаты долгов Фонда перед Минфином за средства, предоставленные для расчетов с вкладчиками, в скором времени будут непосредственно привязаны к средствам, взысканным с бывших банкиров. Не догоним — не получим. Добавляет позитивов и готовность нового руководства Генеральной прокуратуры помогать Фонду в этом начинании, — там уже создано специальное подразделение, которое будет сопровождать расследования о мошенничествах в неплатежеспособных банках.
О том, не слишком ли оптимистичны наши ожидания, и как скоро мы услышим о завершении первых резонансных расследований, ZN.UA поговорило с директором-распорядителем Фонда гарантирования вкладов физических лиц Светланой Рекрут.
— Светлана Валерьевна, вследствие очистки банковской системы рынок покинули 96 банков. Фонд гарантирования, выплачивающий средства вкладчикам этих банков, оказался в сложной финансовой ситуации, фактически утратив финансовую состоятельность.
Сейчас Фонд, Нацбанк и Минфин ломают голову, как решить эту проблему, параллельно доказывая в судах, что решения о неплатежеспособности были законными. Зато ни один из собственников неплатежеспособных банков до сих пор не понес ответственности за то, что случилось. В чем причина, на ваш взгляд?
— Для того чтобы добиться ответственности собственников неплатежеспособных банков, нужна системная работа. Собственники банков — это непростые люди. У них есть связи, средства, бизнес. И один Фонд привлечь их к ответственности не может. Во всех сложных задачах всегда важна система. И в процессе превращения ответственности связанных с банками лиц в реальный денежный поток определяющим условием является синхронная, ритмичная и системная работа как минимум трех институтов: правоохранительных органов, судов и самого Фонда, который является источником огромного массива информации.
Фонд носится с идеей создания межведомственного органа, который бы занимался этим вопросом, не первый год. Как только мы осознали количество банков, которые нам передали, масштаб их проблем и объемы чистых убытков, нанесенных системе, для нас стало очевидным, что без вовлеченности всех структур власти нам не справиться. К сожалению, далеко мы так и не продвинулись. По сегодняшний день борьба с бывшими собственниками банков, топ-менеджментом и другими причастными к схемам людьми никогда не была делом государственной важности, к сожалению. Эта борьба была в основном делом самого Фонда. Есть основания полагать, что очень скоро ситуация изменится, и работа со связанными лицами станет системной не только для Фонда, но и для всего государства.
— С чем конкретно связан ваш оптимизм?
— Наконец-то, спустя пять лет наших мытарств, в Генеральной прокуратуре создан специальный департамент, который берет на себя процессуальное руководство всех дел, касающихся выведенных активов. Это огромный шаг вперед. Хотя бы потому, что это подтверждает намерения правоохранительных органов серьезно заняться этой работой.
Кроме того, уже сейчас мы отмечаем, что суды принимают “странные” решения в пользу связанных с банками лиц гораздо реже. Очевидно, какое-то реформирование судебной системы все же происходит, по крайней мере надежда появилась, что наступит день, когда суды перестанут принимать нечестные решения. Фонд тоже реформируется и трансформируется. И на сегодняшний день мы более чем готовы как к активным, так и к пассивным действиям по привлечению к ответственности связанных лиц и всех причастных к выведению активов.
— Можете цифрами проиллюстрировать глубину проблемы? Сколько заявлений было передано Фондом в правоохранительные органы, сколькие из них дошли до судов, сколько приговоров уже получено и что же удалось взыскать?
— Заявлений мы передали правоохранителям более 5,7 тысячи, где-то 54% из них легли в основу открытых криминальных производств. Приговоры получены по 14 делам. Естественно, взыскали мизерные суммы: заявлений в правоохранительные органы было подано о суммарном ущербе порядка 400 миллиардов гривен, а взыскали несколько сотен миллионов. Все дела находятся на разных стадиях расследования, большая часть в МВД, есть дела в НАБУ, СБУ, ГБР. В Фонде не осталось ни одной мошеннической операции, о которой не было бы заявлено правоохранительным органам, и как мы видим по озвученным цифрам, успешной кооперации в работе Фонда и правоохранителей пока не получалось. В таких делах всегда есть соблазн не доводить его до логического завершения, закрыть на полпути. Поэтому для нас так важен сильный надзор со стороны Генеральной прокуратуры. Только так мы сможем переломить эту ситуацию. Именно над этим мы будем сейчас работать в первую очередь.
— То есть коррупция в правоохранительных органах, по вашему мнению, — главная причина такой низкой эффективности?
— Не совсем и не всегда. Здесь целый комплекс проблем. В нашем криминальном законодательстве недостаточно четко выписаны статьи об экономических преступлениях и, в частности, о доведении банка до неплатежеспособности. Любые неточности в законе — это лазейки, а любая лазейка — это всегда соблазн и возможности для обеих сторон. Кроме того, правоохранительные органы, как, впрочем, и мы, не были готовы к кризису такого масштаба. Для того чтобы распутать финансовую схему, надо иметь определенную квалификацию, которой у многих просто не было на тот момент. Еще пять лет назад мы выходили с инициативой о создании специального подразделения, которое бы занималось исключительно экономическими преступлениями, связанными с неплатежеспособными банками. В действительности все схемы вывода средств очень похожи, но следователь должен знать о них, крутиться в них постоянно, жить этим.
Конечно, сейчас уже есть специалисты в правоохранительных органах, которые в этом разбираются очень хорошо, есть база, есть многочисленные наработки и в самом Фонде в том числе. На сегодняшний день узнать кто, когда и каким образом выводил деньги из банков, несложно, было бы желание. Но чтобы довести дело на миллиарды гривен до суда, надо много воли как профессиональной, так и политической. При политической поддержке львиную долю уголовных производств о выведении средств из банков можно завершить приговорами.
— Какова эффективность Forensic-аудитов, проводимых Фондом? Они по идее тоже должны помочь призвать к ответу бывших собственников.
— Forensic-аудиты мы проводим по всем крупным банкам. По сути, в конце аудита мы получаем отчет, в котором описаны схемы вывода средств, противоправные действия сотрудников, собственников или третьих лиц и приведен расчет нанесенного банку ущерба. И работаем мы в основном с эпизодами. То есть аудитор раскрывает пять-шесть или больше эпизодов мошенничества или вывода средств в банке, мы на основании его заключений выходим на экономическую экспертизу и подаем заявления правоохранителям о возбуждении уголовных дел с прицелом вернуть выведенные средства и наказать виновных. Это первый фронт работ по возврату активов. Второй фронт — это судебная работа на основе так называемой недостачи активов для удовлетворения кредиторских требований. Здесь речь уже будет идти о гражданских исках к менеджменту банков, который допустил недостачу активов в финучреждении. Но и уголовные, и гражданские дела — процессы параллельные, но с одной целью — вернуть украденные деньги. На мой взгляд, в нынешнем юридически-правовом поле криминальные эпизоды доказать будет проще, там речь идет о конкретных лицах, конкретных операциях и схемах, четко ясны виновные и понятен нанесенный ущерб. Меня, признаюсь, это направление вдохновляет. И, конечно, только украинской юрисдикцией мы не ограничимся, так как в истории практически всех крупных банков речь идет и об уходе денег в иностранные юрисдикции.
Что касается недостачи активов, то у нас в стране наработанной практики пока нет, это направление только формируется, и реальные результаты в этих делах — более далекая перспектива. Это больше наработки уже для следующего кризиса.
— Конечно, вернуть все украденное не получится, но на какой процент вы рассчитываете?
— У меня нет конкретных ожиданий. Понятийно для нас эти деньги потеряны навсегда, по крайней мере так было бы раньше. И в таком случае каждая гривня, которую удастся вернуть, будет дороже своего номинала. Уже сейчас сопротивление со стороны бывших собственников банков, которое мы ощущаем, огромно. Мне уже поступают угрозы. Мне настоятельно советуют задуматься: а стоит ли тебе в это лезть? А готова ли ты? Зачем рисковать из-за чужих денег? Понимаешь ли, какие у этих людей связи?..
— Фамилии назовете?
— Конечно нет, зачем придавать сил и значимости этим эпизодам? Тем более что речь не о моей личной прихоти, желании или амбициях. Это государственная политика. До тех пор, пока бывшие акционеры и менеджмент не поймут этого, они будут пытаться уйти от ответственности любыми способами. Главное сейчас показать, что долги все-таки придется отдавать, и что государство настроено решительно. И у государства сейчас достаточно воли и рычагов, чтобы это сделать. Есть ряд производств, которые на завершающей стадии, и мы можем уже очень скоро получить первые результаты и тем самым дать сигнал рынку о том, что намерения более чем серьезны.
— Почему было принято решение о расформировании департамента расследования противоправных действий в Фонде и сокращении его сотрудников? По идее, именно это подразделение должно быть в авангарде тех процессов, о которых мы говорим.
— Это часть трансформации Фонда. Если три года назад департамент расследований занимался выявлением схем в банках, а юридический департамент — войной в судах, то сейчас возникла необходимость объединить эти два направления работы. Большинство активов мы уже продали, до конца следующего года планируем продать все окончательно, и работа юристов по их сохранению будет не так нужна. Аналогично со схемами в банках: большого количества неплатежеспособных банков уже не будет, а все предыдущие уже изучены и схемы задокументированы. По сути у нас осталась работа по доведению всех наработок до логического завершения. Это то место, где юридический департамент и департамент расследований должны работать вместе и выступить единым фронтом, чтобы превратить наработанные результаты в денежный поток. Поэтому мы были вынуждены реорганизовать два департамента и, как следствие, попрощаться с частью сотрудников. В результате реорганизации мы объединили в одном подразделении экспертов, которые проводят финансовый анализ, юристов, имеющих большой опыт работы в судах, и сотрудников, которые непосредственно будут поддерживать связь с прокуратурой и правоохранительными органами. Объединив этих специалистов в одном подразделении, нам будет легче ставить им единые задачи и контролировать их выполнение. Это оптимизация, необходимая для повышения нашей эффективности.
— А предусмотрели ли вы какие-то ограничители, обеспечивающие качественную работу этого нового подразделения, ведь там каждое дело — на миллион?
— Мы с коррупционными рисками живем постоянно. И научились с ними бороться. Во-первых, ни одно решение не может быть принято единолично, коллегиальность — главный ограничитель. Во-вторых, никто не может быть уверен в том, что он незаменим и будет работать в Фонде вечно. Также мы активно используем рокировки кадров, что заставляет каждого задуматься, что же будет, если завтра на мое место придет другой. В первое время после каждой рокировки мы всегда находили какие-то решения, вызывающие вопросы, но со временем ситуация начала исправляться, и вопросов становилось все меньше. У людей появились страх и ответственность. То есть даже после этого переформатирования департамента в новое управление я не исключаю и дальнейших преобразований. Да, это дискомфортно для сотрудников, но необходимо для результативности.
— Обратная сторона процесса возврата активов — выведение залогов через фиктивные банкротства заемщиков, которые зачастую также являются связанными лицами с бывшими собственниками. Что будет меняться в этом направлении?
— К сожалению, банкротства — это одна из основных пробоин в нашем сосуде активов. Минимум 80% компаний-заемщиков, активы которых находятся в портфеле Фонда, уже в банкротстве. Причем во всех случаях речь идет о контролируемом банкротстве, которое позволяет избежать ответственности по своим правам требования, сохранить свои залоги и влияние на бизнес при существенно меньших затратах, чем при урегулировании долга с Фондом. Я искренне сожалею, что Кодекс о банкротстве не был принят хотя бы три года назад, если бы это случилось, я уверена, что объемы денежного потока Фонда были бы существенно выше. К сожалению, эти процессы на сегодняшний день необратимы, то, что было продано через банкротство, практически невозможно вернуть, а процесс очень сложно оспорить.
— Еще один способ вывести активы — вернуть себе банковскую лицензию решением суда. Первые ласточки уже есть, на очереди еще 15 банков. Что делать с ними? Этот процесс тоже необратим?
— Вы правы, в этих случаях речь идет исключительно о выводе активов, это — серая зона. Все “банкиры”, которые борются за возвраты своих лицензий, прекрасно понимают, что не существует процедуры и пути возврата лицензии. То есть цель у них одна — увести банк в серую зону, выгнать из банка Фонд, заниматься работой с активами и их реализацией самостоятельно, при этом полностью избавиться от обязательств перед депозитчиками. Это то, что уже произошло с Укринбанком: все их обязательства остались у Фонда, зато все активы достались связанным компаниям.
Сейчас появилось еще одно ноу-хау — перевод банка в хозяйственное банкротство. И тут тоже центральную роль играет честность и прозрачность судебной системы, потому что если банкротство является прозрачным, то Фонд в любом случае будет там доминирующим кредитором, формирующим совет кредиторов. Если ситуация иная, значит, речь идет о выводе активов. У нас уже есть один случай, когда Фонд просто выбросили из пула кредиторов банка. Сейчас мы пытаемся не допустить распространения и этой практики. И решение всех этих проблем должно быть системным, а учитывая число банков, которые могут в тот или иной момент оказаться в серой зоне, еще и срочным.
— Есть уже какие-то конкретные предложения?
— Да, нужны законодательные изменения, предполагающие, что любое решение суда по оспариванию легитимности ликвидации или введения временной администрации не может приводить к тому, что ликвидация останавливается. Оно может лишь привести к тому, что дальнейшие разбирательства переходят на другой уровень. То есть если кто-то принял неправомочное решение, он должен нести за это финансовую или административную ответственность, но на кредиторов банка это никак влиять не должно. Нарушена процедура, принято необоснованное решение о неплатежеспособности, хорошо, давайте разбираться в судах дальше. Но это не должно касаться вкладчиков и кредиторов. Мы эту идею продвигаем уже давно, сейчас будет очередная попытка уже с новым парламентом, и надеемся на хороший результат.
— План реструктуризации вашего долга перед Минфином предполагает, что погашаться долг будет за счет средств, полученных от связанных с неплатежеспособными банками лиц. С одной стороны, это стимул для власти помогать вам, с другой — риск остаться ни с чем. Сторонников у этой идеи больше, чем противников?
— Реструктуризация нашего долга сейчас является главным вопросом при планировании всей дальнейшей работы Фонда. Ведь наша главная задача — защита вкладчиков. Но при таких долгах обеспечить эту защиту мы не в состоянии. Более того, на сегодняшний день сумма гарантирования в долларовом эквиваленте составляет порядка 8 тысяч долларов, когда кризис начинался, это было 25 тысяч долларов. Наша нынешняя сумма гарантирования — едва ли не самая низкая в мире. И это точно не добавляет доверия вкладчиков к банковской системе и желания доверять банкам свои деньги. Повышение суммы гарантирования очень важно как для развития финансовой системы страны, так и для усиления защиты банковских вкладов.
Но повысить сумму гарантирования Фонд не может при нынешних долгах. Это будут обязательства, которые мы однозначно не сможем выполнить. Это было бы очень безответственно. Именно поэтому мы подняли вопрос о реструктуризации долга Фонда. Это не только наш личный интерес, в этом заинтересованы и НБУ, и Минфин. Кроме того, наша позиция — текущие и будущие взносы от живых банков не могут быть использованы для погашения старых долгов. Взносы участников Фонда предназначены для гарантированных выплат их клиентам, а не для возмещения убытков, нанесенных государству старым кризисом. Живые не должны платить за мертвых. Они не могут нести солидарную ответственность с недобросовестными банкирами. В связи с этим мы вышли с предложением привязать к выплатам наших долгов перед Минфином поступления, полученные от связанных с неплатежеспособными банками лиц, что будет, по нашему мнению, честно. Соответствующие инициативы уже сформированы в законопроект, привлеченные за средства ЕБРР эксперты нам помогают сделать его максимально имплементируемым и работоспособным. И мы рассчитываем на поддержку парламента.
— Учитывая, что ваша основная цель — получение максимального количества денег от связанных лиц, очевидно, главный упор будет сделан на мировые соглашения?
— Конечно, результаты от подписания мировых соглашений и принудительных взысканий даже сравнивать нельзя. И мы сейчас предусматриваем эту норму в законодательстве, чтобы использовать ее максимально эффективно. И уже есть бывшие собственники банков, которые, узнав о наших инициативах, начали интересоваться возможностью пойти на мировую. Это очень хороший сигнал. Я надеюсь, что уже в следующем году мирное и добровольное урегулирование долга станет нашей практикой и реальным рабочим инструментом по возврату долгов.
