О модернизации, евроинтеграции, равновесии и эквилибристике

А в недавнем номере ZN.UA министр иностранных дел Константин Грищенко изложил свое концептуальное осмысление места и роли Украины в контексте тенденций развития современного мира. И если оценки министром глобальных трендов и перспектив — надо сказать, довольно осторожные и сбалансированные — совпадают в общем с распространенными сегодня взглядами, то предложенные инновации относительно внешней политики Украины привлекают внимание и побуждают к дискуссии. Речь идет о двух тезисах первого дипломата страны.

Во-первых, подтверждая необходимость европейской интеграции Украины, министр призывает делать ударение “в первую очередь на модернизации и только во вторую — на евроинтеграции”. Объясняется такой “модернизационный акцент” неопределенностью относительно будущего членства Украины в ЕС, ведь, по мнению г-на Грищенко, там “всегда найдется „страна N“, которая будет блокировать нас, исходя из собственных эгоистических соображений”. Самой близкой для Украины министр считает турецкую модель модернизации, “европейскую по ориентирам, самостоятельную по реализации”.

Во-вторых, привлекая внимание читателя к “подъему Востока”, прежде всего Китая, К.Грищенко призывает “расширить горизонты” и выбрать политику “стратегического равновесия”, но теперь уже не только между Россией и Западом, что фактически составляло сущность международной стратегии Украины в течение последних двух десятилетий, но и в треугольнике Запад—Россия—Восток.

Действительно ли для Украины существует выбор: что “в первую очередь” — модернизация или евроинтеграция? И не получится ли из анонсированного “стратегического равновесия” уже привычное топтание на месте вместо и евроинтеграции, и модернизации?

Модернизация vs евроинтеграция

Принимая во внимание реальные проблемы, с которыми столкнулись западные страны, с одной стороны, и беспрерывный экономический подъем Китая, с другой, китайскую либо вообще авторитарную модель модернизации, или, как ее еще называют, модель “государственного капитализма”, часто начали рассматривать как альтернативу западной либеральной демократии.

Еще несколько лет назад израильский ученый А.Гат писал о возвращении “авторитарных крупных государств”, к которым он причислял Китай и Россию, а его известный американский коллега Р.Каган даже предлагал смотреть на борьбу мировой демократии против мирового авторитаризма как на главное противоречие современного мира. Впрочем, другие признанные ученые, в частности Ф.Фукуяма, указывали на то, что вне границ Восточной Азии китайская модель едва ли сможет служить истинной альтернативой западной либеральной демократии, принимая во внимание культурно-цивилизационную специфику Китая. Кроме того, есть сомнения относительно того, насколько продолжительной и жизнеспособной окажется китайская модернизационная модель и как она будет реагировать на серьезные внутренние вызовы, которые накапливаются и неизбежно будут усиливаться. А недавняя мощная волна антиавторитарных революций в Северной Африке и на Ближнем Востоке — в регионе, который до недавнего времени считался иммуностойким к демократии и политическому плюрализму, — равно как и масштабные оппозиционные выступления в другом “крупном авторитарном государстве” — России, ярко засвидетельствовали непреодолимую силу таких общечеловеческих ценностей, как достоинство, свобода и справедливость.

Что же касается Европы, то после окончания холодной войны континент видел только одну успешную модель модернизации — европейскую интеграцию. Модернизация через евроинтеграцию — это экономический подъем, развитие и укрепление среднего класса, повышение благосостояния населения и т.п. Но не только. Модернизация по-европейски — это еще и развитие, и консолидация демократических институтов, расширение прав и свобод граждан, утверждение и укрепление гражданского общества и т.п. Для кого-то европейская модернизация была более легкой и менее короткой, для кого-то она была и остается более сложной и длинной, но в обоих случаях — это путь евроинтеграции. Кроме России, которая пошла своим путем (что, учитывая размеры и историю страны, не является чем-то неожиданным, хотя и создает для Украины нешуточные проблемы), и Беларуси с ее откровенным жестко авторитарным режимом и международной изоляцией, все другие посткоммунистические страны на континенте — от соседних к нам Польши и Молдовы до отдаленной Албании — выбрали евроинтеграцию как вектор развития и ориентир к внутренней трансформации и модернизации.

Даже Сербия, пережившая натовскую бомбардировку и отделение Косова, признанного независимым подавляющим большинством стран — членов ЕС, переступила через обиды, осуществила ожидаемые от нее непростые политические шаги (в том числе арест и передачу Гаагскому трибуналу ответственных за военные преступления) и в прошлом месяце добилась признания за собой официального статуса кандидата в члены ЕС. Здесь важны два момента. Во-первых, Сербия получила кандидатский статус в ситуации, когда ЕС переживает действительно трудные времена, а некоторые предрекают ему печальные перспективы. Впрочем, этот факт почему-то не остановил Сербию, как не останавливает и других кандидатов. Во-вторых, вопреки собственному кризису и в условиях, когда дальнейшее расширение не вызывает энтузиазма у граждан стран-членов, ЕС все же сделал этот шаг навстречу Сербии (как перед тем объявил о присоединении Хорватии, которое можно ожидать в 2013 г.). Да, в Евросоюзе есть проблемы, но есть и зафиксированные обязательства, и собственный прагматический интерес “вознаградить” Сербию за осуществленные реформы и окончательно стабилизировать ситуацию на Балканах.

Несомненно, подтвержденная перспектива членства и практическая помощь со стороны ЕС стали чрезвычайно важным ориентиром и дополнительным стимулом для политической и экономической трансформации стран Центральной Европы и Балкан. Вместе с тем конечным залогом успеха модернизации были не столько объемы помощи и финансовой поддержки со стороны ЕС и, осмелимся утверждать, даже не политическая открытость последнего к евроинтеграционным амбициям той или иной страны, сколько преданность самой страны цели евроинтеграции, ее готовность к системным внутренним преобразованиям, которые приближали бы ее к ЕС, и настойчивость, и профессиональность в их воплощении.

Под этим углом зрения выразительным является пример Турции, опыт которой украинский министр рассматривает как близкий к нам. Отсталая мусульманская страна с продолжительной историей враждебности к Западу, какой Османская империя была в начале прошлого века, в 1920—1930 гг. была преобразована в светскую республику фактически волевым решением национального лидера Мустафы Кемаля Ататюрка. В 1963 году Турция заключила соглашение об ассоциации с ЕС, а в 1987-м формально согласилась с членством. С того времени страна осуществила глубинные общественно-политические изменения и истинный экономический прорыв. Сегодня она имеет мощную и динамичную экономику, которая с начала ХХІ века ежегодно возрастала в среднем на 7%. Ее политическую систему, объединяющую исламские традиции и светскую демократию, многие рассматривают как привлекательный пример для других мусульманских стран, в частности для арабского Ближнего Востока. Турция продемонстрировала, как одновременно можно быть модерной, мусульманской и демократической. И трудно представить такой модернизационный прогресс страны и ее сегодняшнюю привлекательность в регионе без евроинтеграции как цели и без критериев ЕС как дорожной карты турецких реформ и модернизации.

В 2005 году Турцию пригласили к официальным переговорам о вступлении в ЕС. Да, эти переговоры идут чрезвычайно сложно: на сегодня замороженными являются 22 переговорные главы из 35. Не секрет, что среди стран — членов ЕС не все желают видеть Турцию в Евросоюзе, а некоторые европейские лидеры открыто выступают против и предлагают “привилегированное партнерство” вместо полноценного членства. Дают о себе знать усталость ЕС от расширения и множество собственных забот, а также наличие нерешенных политических проблем, которых еще хватает в самой Турции, в частности с правами национальных меньшинств и свободой слова (за решеткой находится большое количество журналистов). Существуют в ЕС и опасения по поводу численности 75-миллионной Турции и определенное предубеждение относительно цивилизационно отличной мусульманской страны. Последнее турки воспринимают особенно болезненно, и не удивительно, что уровень публичной поддержки членства в ЕС за последние несколько лет существенным образом снизился. Но вступление в ЕС остается целью и приоритетом страны, и, вопреки накопленным взаимным претензиям, руководство Турции прислушивается к рекомендациям своих европейских партнеров (недавно, например, турецкое правительство освободило из заключения нескольких ранее осужденных ведущих турецких журналистов). По признанию министра иностранных дел Турции Ахмета Давутоглу, “ЕС и НАТО являются главными характеристиками и главными элементами преемственности турецкой внешней политики”.

Мы не можем знать, что будет в будущем. Но уже сейчас Турция ощущает реальные результаты своей многолетней целенаправленной работы на пути евроинтеграции и пользуется ее плодами. Уже сейчас Анкара чувствует себя уверенно на международной арене и у нее есть пространство для внешнеполитического маневра, она пытается быть мостом между ЕС и мусульманским миром. Турция — член НАТО, и с 1996 года находится в таможенном союзе с ЕС. ЕС является главным торговым партнером Турции, на которую приходится почти 60% турецкого экспорта и свыше 50% импорта. Страна занимает 10-е место среди торговых партнеров ЕС.

Сразу после провозглашения независимости, а потом во второй раз — после оранжевой революции на Украину тоже возлагали немалые надежды как на потенциально успешную модель демократического развития и модернизации на европейских началах, которые будут служить примером для других стран бывшего Советского Союза. Но этого не произошло. В отличие от Турции, превратившейся во влиятельное региональное государство, с мнением и позицией которого все больше считаются, об Украине говорят большей частью в контексте утраченных возможностей и разочарований. Несмотря на все трудности, Турция вышла на уровень официальных переговоров с ЕС о членстве, вместо этого отношения Украина—ЕС уже скоро год как потеряли темп, и есть опасения, что зашли почти в тупик.

То, что украинский путь к ЕС будет не спринтом, а марафоном, стало понятно не сегодня. Еще в 1994 году Украине предложили отношения с ЕС, построенные на принципах партнерства и сотрудничества, в отличие от европейской ассоциации с четко очерченной конечной целью, которая определяла отношения ЕС с посткоммунистическими странами Центральной Европы. Все это время Украина должна была развиваться по модели модернизации, которую К.Грищенко идентифицирует как “турецкую”. Однако результаты об этом не свидетельствуют. В Турции, например, малый и средний бизнес продуцирует 55% товаров и услуг, что отвечает среднему показателю ЕС, а в Украине с ее олигархической экономикой этот и без того низкий показатель уменьшился за последние два года с 18,8 до 14,2%. Если у нас сейчас такие результаты модернизации, то какие основания надеяться на лучшее в условиях, когда евроинтеграция перестанет быть главным акцентом?

И почему именно теперь предлагается скорректировать акцент между евроинтеграцией и модернизацией? Потому что украинские государственные деятели вдруг услышали “в шуме истории шаги Провидения” или, возможно, потому что, вопреки многочисленным разговорам о реформах и декларациях европейского выбора, на самом деле реформы, как часто у нас случалось, являются заложниками политической конъюнктуры и нежелания начинать их с себя? При этом евроинтеграция не стала однозначной и глубоко осознанной целью, и, как следствие, подписание амбициозного и очень важного Соглашения об ассоциации и о зоне свободной торговли с ЕС оказалось если не сорванным, то, по крайней мере, значительно отложенным во времени. Турция, кстати, сумела пройти путь длиной в 36 лет — от подписания соглашения об ассоциации до признания Евросоюзом ее кандидатского статуса.

К.Грищенко, возможно, прав, когда говорит, что в ЕС всегда может найтись страна, которая по тем или иным причинам будет тормозить присоединение Украины к Евросоюзу. Однако в частных беседах европейские высокие должностные лица прямо предполагают, что членство Украины в ЕС является реальной перспективой — а это признание, которое уже само по себе свидетельствует о значительной (хотя и слишком медленной, на наш взгляд) эволюции европейского восприятия Украины за последние 20 лет. Кроме того, в Союзе, где все решения требуют кропотливого согласования разных национальных интересов почти 30 членов, для одной страны (или даже нескольких) рано или поздно становится крайне проблематично блокировать какой-то важный вопрос, если в его решении серьезно заинтересованы другие члены. Задача же претендента — своими действиями и политикой давать все меньше аргументов первым и как можно больше вторым, а не наоборот. В конце концов, по сравнению с Турцией Украина имеет даже преимущество в виде 49-й статьи Копенгагенских критериев. Поэтому начать искать новые “модели модернизации”, ссылаясь на кризис в ЕС или его “двойные стандарты” либо же проявить настойчивость и удвоить собственные усилия (понимая, что для нашей евроинтеграции действительно необходимо много времени и работы) — зависит от нас самих.

Стратегическое равновесие или эквилибристика на распутье?

Архитектором внешней политики Турции на протяжении последнего десятилетия, с тех пор как в 2001 году к власти пришла умеренная исламская Партия справедливости и развития, небезосновательно считается бывший университетский профессор и внешнеполитический советник премьер-министра Т.Эрдогана, а с 2009 года министр иностранных дел А.Давутоглу. Сторонники внутри страны предпочитают говорить о нем как о “турецком Киссинджере”. В 2001 году Давутоглу издал свою известнейшую книгу “Стратегическая глубина”. В ней автор утверждал, что международное поведение страны определяют ее геостратегическое положение и историческая “глубина”. Соответственно, по его мнению, Турции к лицу роль влиятельного регионального государства — учитывая историческую традицию турецкой государственности, широкие стратегические интересы страны и ее расположение на перекрестке Балкан, Ближнего Востока и Кавказа и в эпицентре Евразии. Поэтому, аргументировал А.Давутоглу, Турция должна уравновесить свои союзнические отношения со США и Европой развитием отношений с другими поднимающимися государствами (Китай, Индия, Россия, Иран и др.) и поддерживать баланс сил в регионе. К тому же Давутоглу провозгласил политику “ноль проблем” в отношениях с ближайшими соседями.

В своей статье К.Грищенко предлагает “стратегическое равновесие как шанс Украины в многополярном мире”. Но для успешного поддержания стратегического баланса важно объективно оценить свои силы и возможности и намерения других. Турецкий опыт заслуживает внимания и здесь.

Новая международная стратегия Давутоглу отражала не только турецкую историческую традицию, но и новоприобретенную уверенность и самоуважение, основывающиеся на новейших достижениях страны. Турция входит в престижный клуб крупнейших мировых экономик — G20, куда Украина только собирается вступить в будущем. То есть сначала Турция существенно продвинулась вперед на евроинтеграционном марше, модернизировав себя экономически и политически, и только тогда начала задумываться над тем, как играть более самостоятельную и значительную роль на международной арене.

Но даже окрепшая и уверенная в себе Турция довольно быстро ощутила границу своего влияния в регионе и вне его. Попытки Анкары выступить посредником между Сирией и Израилем или Израилем и Палестиной, примирить палестинские ФАТХ и “Хамас”, иракских шиитов и суннитов, активнее приобщиться к решению конфликта в Нагорном Карабахе, как и решение иранской ядерной проблемы, потерпели поражение, а в некоторых случаях вызвали подозрения у соседей и острое недовольство у глобальных игроков. Недавно по поводу развития событий в регионе один известный турецкий аналитик пошутил: вместо “ноль проблем с соседями” Турция получила ситуацию “ноль соседей без проблем”. Эти попытки Анкары также показали, что без объединения усилий и координации действий с партнерами, прежде всего с ЕС, Турции вряд ли по силам играть ту роль, на которую она претендует.

Здоровый национальный интерес любой страны, особенно небольшой или средней по размерам и потенциалу, требует, чтобы она поддерживала доброжелательные и, по возможности, дружеские отношения со всеми своими соседями, развивала прагматическую и взаимовыгодную торговлю и экономическое сотрудничество с как можно большим количеством других стран и умела находить общий язык с большими государствами, а при необходимости и защитить себя от возможного давления последних. В нынешнем глобализованном мире с его усиленной взаимозависимостью и жесткой конкуренцией роскошь сохранять определенную свободу действий и отдельно балансировать, а тем более поддерживать стратегическое равновесие, могут позволить себе только по-настоящему политически, военно и экономически мощные государства.

Достаточно ли у Украины внутренних сил и внешнеполитических возможностей для поддержания “стратегического равновесия” или для того, чтобы играть роль “коммуникатора” между мировыми центрами влияния, — вопрос скорее риторический. Если объем ВВП Турции составляет свыше 735 млрд. долл. (17-е место в мире), или 14 тыс. на душу населения, то в Украине эти показатели составляют соответственно 137 млрд. и 7 тыс. К тому же не факт, что украинское “стратегическое балансирование” удовлетворит тех, между кем Украине предлагается балансировать, или что в Украине как “коммуникаторе” нуждаются те, между кем Украина собирается стать “коммуникатором”. Разумеется, не сумев выстроить полноценную коммуникацию ни с Западом, ни с Востоком, сейчас едва ли самый подходящий момент стать между ними “коммуникатором”... Провозглашение внеблокового статуса, на что украинская власть, очевидно, возлагала много надежд, подобных проблем полностью не решило.

Выбор Украины — это не выбор между НАТО и ОДКБ или между Европейским и Евразийским союзами. Это выбор ценностей, которые мы разделяем, и системы координат, в которой хотим жить. И здесь “внеблоковость” или “стратегическое равновесие” не работают. Это не вопрос баланса и компромисса. Этот вопрос определения с вектором движения и с экономической и общественно-политической моделями развития.

На самом деле, по нашему мнению, главная украинская стратегическая дилемма заключается в том, сможем ли мы построить современное демократическое европейское государство или же Украина превратится в полуавтократическую клептократию на европейской периферии.

Стремясь к “стратегическому балансу” при настоящих внешних реалиях и внутренних возможностях, Украина только пролонгирует свою неопределенность и пребывание на уже обжитом распутье — там, где, по словам же министра, “мы привыкли быть”. Именно эта неопределенность и представляется нам едва ли не самой главной причиной того, что вот уже свыше 20 лет Украина остается страной с незавершенными экономическими реформами и демократическими преобразованиями и продолжает заниматься словесной и геополитической эквилибристикой, которая поощряет чрезмерные внешние влияния и тормозит внутренний прогресс.

“Встраивание” в конструкцию Россия—Украина—Запад еще и Китая и нового Востока, возможно, несколько и расширит пространство для дальнейшей эквилибристики, но точно не решит упомянутую выше украинскую стратегическую дилемму. Можно видеть позитив в том, что Восток готов принимать Украину “такой, какая она есть”. Действительно, Китай успешно продвигает свои интересы не в последнюю очередь потому, что не выдвигает к своим партнерам политических требований или условий по соблюдению прав человека. Но наше желание вот уже более 20 лет быть “такими, какими мы есть”, пока привело к известному состоянию “имеем то, что имеем”: всепоглощающую коррупцию; увеличение расстояния между богатыми и бедными и нарастание социальных проблем; отсутствие верховенства закона и независимости судей; разочарование общества в возможности найти справедливость и т.д. С таким положением дел даже некоторое увеличение объемов иностранных инвестиций, которые могут поступить из менее требовательного Востока, и расширение географии и объемов украинского экспорта вряд ли приведут к качественному изменению в темпах и характере украинской модернизации. Ведь, как показывает опыт, сам по себе экономический рост не является достаточным для утверждения демократического, правового и социально справедливого государства.

Поэтому не хотелось бы, чтобы концептуальные размышления о “стратегическом равновесии” служили оправданием застоя в отношениях с ЕС (которые, с одной стороны, вроде бы официально провозглашены приоритетом, а с другой — фактически заблокированы собственными же действиями) и обоснованием какого-то своего — “третьего пути” развития, и чтобы вместо осуществления системных демократических преобразований внутри, страна упражнялась в эквилибристике на распутье.

И напоследок. У Бисмарка, цитатой из которого министр Грищенко и начинает свою статью, есть другое известное выражение: “Избрав свой курс, правительство не должно от него отходить. Оно (правительство. — А.П.) не должно смотреть влево или вправо, а должно идти вперед”. Обидно, что власть использует этот принцип железного канцлера с упорством, достойным лучшего применения, в проведении своей иррациональной внутренней политики, а могла бы применить его к евроинтеграции, которая официально признана стратегическим приоритетом.

Александр ПАВЛЮК