Новояз. Война — спецоперация. Оккупация — освобождение. Правда — фейк

Другие примеры: “нынешняя ситуация” (в зависимости от контекста — экономический кризис или война), “параллельный импорт” (попросту контрафакт, за который не накажут) и “безвестное отсутствие в воинской части” (гибель на войне). 

Все это — новояз.

НОВОЯЗ — ЭТО ВЕДЬ ИЗ ОРУЭЛЛА?

Да, в русский язык этот термин пришел благодаря newspeak из романа Джорджа Оруэлла “1984”. Там это искусственный язык, устроенный так, что им можно выразить только мысли, соответствующие линии партии.

Вдохновлялся Оруэлл сразу несколькими источниками. Ключевую роль, конечно, сыграл кондовый советский официальный язык с его “банпрачотом” (банно-прачечным отрядом), “вторчерметом” (предприятием, работающим с металлоломом) и “Главкурупром” (Главным курортным управлением). Этот язык позволял идеологизировать буквально все что угодно: то, что получало свою аббревиатуру, автоматически встраивалось в административную систему. 

В современном русском новояз до сих пор тесно связан с советскими идеологическими клише. Тяжелый, неконкретный, лишенный смысла, этот язык очень узнаваем. Его даже иногда эксплуатируют в художественных целях. Самый яркий пример — последние главы “Тридцатой любви Марины” Владимира Сорокина. Она написана в первой половине 1980-х, на пике советского новояза, и заканчивается потоком сознания, целиком состоящим из пропагандистских штампов.

Однако Оруэлл вдохновлялся не только современной ему сталинской реальностью. Куда больше его волновала неконкретность тогдашнего английского языка. Еще в 1946 году, за несколько лет до “1984”, он опубликовал эссе “Политика и английский язык”, в котором рассуждал, какой должна быть речь образованных людей и почему ясность изложения имеет политическое значение.

Оруэлл предлагает удалять “газетные” метафоры, заменять длинные слова и предложения на короткие, вырезать лишние обороты, а также обойтись без заимствований. Впрочем, он понимает, что буквальное следование таким правилам может привести к варварству и считает, что нужно успеть вовремя остановиться. 

Заканчивается эссе вопросом: как можно бороться против фашизма, если нагромождение слов, используемое в СМИ и в повседневной речи, не оставляет ни малейшего шанса понять, что такое фашизм? Будущий автор “1984” (и новояза) утверждает: язык в первую очередь призван выражать мысль, а не скрывать ее. А распад языка напрямую связан с политическим хаосом.

В 1947 году, вскоре после оруэлловского эссе, вышла книга немецкого филолога Виктора Клемперера “LTI. Язык Третьего рейха. Записная книжка филолога”. Это дневниковый анализ новояза нацистской Германии. Клемперер наглядно показал, как нейтральные прежде слова, вроде “народа” или “закалки”, становятся исключительно нацистскими, как язык используется для идеологической обработки, как все вокруг неожиданно оказывается частью культа смерти, героизма и вечности.

Современный российский новояз образца 2022 года лишь отчасти состоит из тоталитарно-идеологического компонента, знакомого нам по “1984” и заимствованного российской элитой у советской номенклатуры.

Прожив 1990-е в тени уцелевших советских штампов, российский новояз повзрослел вместе с путинским режимом. Примерно до “мюнхенской речи” 2007 года сам термин “новояз” вообще редко ассоциировался с политической активностью российских властей. Гораздо чаще им в СМИ и блогах презрительно называли специализированную терминологию англоязычного происхождения (например, компьютерную и маркетинговую: слова вроде “клинер”, “бонус”, “блогер”). И труднопереводимые понятия, аналогов которым в России долго не было. Например, политкорректность.

После “мюнхенской речи” и особенно после протестной зимы 2011/2012 годов распространение нужных смыслов стало приоритетной задачей властей. Многополярный мир, патриотизм и “воссоединение Крыма с Россией” наряду с традиционными ценностями появились именно тогда — не как какие-то явления жизни, а как слова, которые вдруг приобрели большое значение. Точнее, слова сами по себе стали явлением жизни. 

Во время третьего срока Путина (2012—2018) такая терминология приобрела характерные функциональные черты новояза: она не позволяла мысли пойти “не тем” маршрутом. Продвигать новые смыслы и ценности, помимо новояза, помогли синхронизация тем и наращивание финансирования провластных СМИ, уничтожение независимых медиа, законы о “фейках”, “иноагентстве”, экстремизме и многие другие инструменты.

Но абсолютной точкой невозврата стала даже не аннексия Крыма, а пандемия. В кризисной ситуации как федеральным, так и региональным властям (в том числе московским) понадобилось каждый день сообщать читателям нужную информацию. Любые СМИ неизбежно этому мешали — особенно если пытались дополнить или опровергнуть официальные данные. Новыми проводниками мыслей стали антикоронавирусные телеграм-каналы и сети пресс-служб, подменяющие собой СМИ. 

Так смерти превратились в “летальные исходы” (и начали ставить “суточные антирекорды”), а карантин — в “изоляцию”. После критики Путина загадочным образом исчез “локдаун”. Ковид показал, что власти, уже обладающие обширным опытом в этой области, способны создать новый язык буквально за несколько месяцев — и поддерживать его существование с помощью жесткого контроля в сфере медиа. 

А спустя два года, когда появились “спецоперация”, “денацификация” и тому подобное, казалось, что иначе и быть не могло. Причем сами эти слова, которые существовали и раньше, тут же утратили свою нейтральность и стали идеологическими маркерами (о чем писал Клемперер, наблюдая работу пропагандистской машины нацистов). 

Это был не какой-то новый новояз, а расширение того же самого. И распространяли его через ту же инфраструктуру: например, ковидный канал Опер[ативного коронавирусного] штаба Москвы теперь принялся “разоблачать фейки” (это словосочетание на российском новоязе — как обычно — означает едва ли не прямо противоположное) об уходе иностранных компаний из России. 

РАЗВЕ НОВОЯЗ — ЭТО НЕ ПРОСТАЯ ЗАМЕНА “НЕУДОБНЫХ” СЛОВ?

Нет, этим все далеко не ограничивается. В “1984” коллега главного героя, Уинстона, объясняет: “Вся цель новояза состоит в том, чтобы сузить диапазон мысли”. Сам Оруэлл в приложении к “1984” уточняет, что главная цель — сделать иные способы мышления невозможными. Можно ли разгадать, что произошло на самом деле, по описанию на новоязе? В лучшем случае приблизительно.

Во-первых, новояз сглаживает реальность. Для российских провластных СМИ не так важно, что произошло на самом деле, — гораздо важнее подобрать нужные слова, которые не раскрывают масштаб случившегося. Например, наводнение можно назвать “подтоплением”, авиакатастрофу — “жесткой посадкой”. Эти профессиональные термины в массовом сознании воспринимаются как что-то совершенно нестрашное. 

Чтобы расшифровать текст на новоязе, нужно усвоить новояз как норму, как бы принять правила игры. Тогда внутренний переводчик объяснит: “текущая ситуация” — это кризис вследствие войны, “корректировка ассортимента” — дефицит, “защита детей от информации” — цензура, а “меры технологического воздействия” — блокировка сайта.

Во-вторых, конструкции новояза идеологически окрашивают происходящее: наш — “разведчик”, их — “шпион”, мы не оккупируем, мы — “освобождаем”. Сюда же стоит добавить и эмоционально заряженные прилагательные. Все как на знаменитой картинке (вот оригинал): наш — “благородный народ”, их — “отсталые дикари”; наш — “славный лидер”, их — “коварный тиран”. Такой “заряженный” новояз опирается на базовые человеческие эмоции, на категории “свой — чужой”: его трудно и распознавать, и особенно игнорировать.

В-третьих, новояз начинает жить собственной жизнью. Размытые значения слов порождают народное словоупотребление, уничтожающее старые смыслы. Например, в массовом языке слово “фейк”, когда-то означавшее ложную информацию, теперь означает факт, который нам не нравится и в который не хочется верить. Восклицание “да ну, это фейк!” не призывает проверить факты, уточнить источник или доказать правоту. Если оно к чему и призывает в разговоре, так это к смене темы.

В-четвертых, новояз сужает пространство идей. Из новояза выбита определенность: у одних слов размыто или искажено значение, а других попросту нет (в кратком философском словаре 1954 года, например, не нашлось места слову “либерализм”). Высказаться на новоязе определенно — это, в сущности, задача, которую решал Кай в анекдоте (нет, не в сказке, а именно в анекдоте) про “Снежную королеву”: надо составить слово “счастье”, но есть только буквы О, П, А и Ж. На новоязе невозможно свободное творчество — ни научное, ни художественное.

В-пятых, с помощью новояза легко целенаправленно менять смысл и коннотации слов. Если в народе “фейк” обрел одно новое значение, то в юридическом российском смысле “фейк” — другое: информация о войне, исходящая не из российских официальных источников. Плохо то, что среди трех значений одного слова — оригинального (ложь), народного (то, во что не хочется верить) и этого юридического — гораздо легче заблудиться. Вы не можете быть уверены, что ваш собеседник называет фейком то же, что и вы.

В-шестых, новояз вытесняет из речи альтернативы. Если внедрить для явления некоторое устойчивое выражение, носитель языка не будет осознавать, что пользуется новоязом и тем более не станет искать более точных выражений. Скажем, объявив 18 марта “Днем воссоединения Крыма с РФ”, Кремль предлагает термин “воссоединение” (прижился плохо; россияне чаще используют “присоединение”). Носители языка становятся менее склонны думать о более корректных для этого случая терминах “аннексия” и “оккупация” (о разнице между ними у нас был отдельный “Сигнал”). 

Такое лишение речевой альтернативы особенно опасно, так как не всегда можно понять, чего именно не хватает в тексте. Для этого надо не только освоить советское умение искать подтекст, подзабытое за последние три десятка лет, но и быть готовым тратить на это силы. Вырываться из новояза, добираться до смысла, который он скрывает, попросту энергозатратно: полюбить “Большого брата” гораздо проще. 

КАК ПОБОРОТЬ НОВОЯЗ?

Никак.

Новояз, каким бы искусственным он ни был, сохраняет все признаки речи. На нем можно говорить и писать, а если достаточно его освоить (благо, он несложный) — даже думать. Его смыслы и конструкции тогда неизбежно проникают в мыслительный процесс. В результате новояз становится одним из привычных способов мышления. Режимом, в который можно переключить голову.

Французский философ Ролан Барт в 1957 году анализировал журнальную фотографию африканского солдата, отдающего честь, как это принято во французской армии. Эта фотография — сама по себе высказывание: Франция — великая империя, а африканец с большим рвением служит “так называемым угнетателям”.

Российские СМИ генерируют сотни подобных высказываний (в виде текста, фото, видео — не так важно) об идущей “спецоперации”. 

Высказывание и то, что под ним подразумевается, составляют неразрывное единство — то, что Барт называл мифом. Операции с такими мифами — их конструирование, выражение какого-то отношения к ним, их деконструкция — составляют, по мнению философа, суть любого общения, будь то разговор с другом, чтение новостей или великого романа.

Важно понимать, что, по Барту, публичного высказывания без мифа практически не бывает. Но хорошо, когда сохраняется свобода выбора мифа. Новояз же, сужая информационные альтернативы, навязывает этот миф, погружая в него даже тех, кто просто пытается прорваться сквозь официальные сообщения и осознать, что произошло.

Пытаясь понять новояз, мы (не ценностно, а мыслительно) принимаем создаваемый им миф и разделяем его понятийный аппарат. В конце концов, мы тратим много усилий на то, чтобы разобраться в написанном, а значит, откуда-то эти усилия забираем. Наше внимание неизбежно переключается на понятия, вброшенные в новояз именно ради переключения внимания.

Например, существовавшее ранее слово “денацификация” обрастает новыми смыслами в 2022 году в свежей версии новояза. Вместо того чтобы говорить о недопустимости агрессивной войны или обсуждать экономический кризис, люди начинают дискутировать о денацификации — понятии с уже искаженным смыслом. Использование новояза буквально парализует обсуждение по-настоящему важных тем, прямо по Хармсу: “Писатель стоит несколько минут, потрясенный этой новой идеей, и падает замертво”. Такой прием заставляет думать в сторону, указанную создателями новояза.

В каком-то смысле новояз маркирует и распространителя, и потребителя. Они работают над мифом и над системой новых ценностей совместно, совершенствуя ее для следующих потребителей.

Лучшим способом борьбы с новоязом было бы игнорировать его целиком, но это, конечно, невозможно. Максимальной эффективности новояз достигает, когда огосударствлению подверглись СМИ, политическая жизнь, экономика и даже социальное пространство. Например, сегодня.

Неожиданное открытие, которое мы сделали, пока писали это письмо

Термина “новояз” могло вообще не быть. Первые переводы “1984” на русский вышли в 1955 году. Тогда фрагменты романа цитировались в книге “Русский язык при Советах” киевских филологов Андрея и Татьяны Фесенко, а сам же роман на русском публиковался в эмигрантских “Гранях”. В обоих случаях newspeak был переведен как “новоречь” (то же и в переводе журналиста Леонида Бершидского, вышедшем в 2020-м). “Новояз” же, вероятно, закрепился в языке благодаря сверхпопулярному переводу Виктора Голышева, опубликованному в конце 1980-х.