Недомодернизм. В Стратегии внешнеполитической деятельности Украины не оказалось стратегии

26 августа 2021 года Президент Украины Владимир Зеленский утвердил Стратегию внешнеполитической деятельности Украины. В Офисе Президента в очередной раз напыщенно заявили, что Украина впервые за 30 лет независимости получила “системный стратегический документ в отношении внешней политики”, который разработало Министерство иностранных дел по поручению Главы государства.

Versus: стратегия или концепция?

Стратегия является комплексной, разъяснили для СМИ в Офисе президента, она состоит из 254 пунктов, которые подробно определяют направления, параметры и приоритеты внешней политики Украины. То, что документ комплексный, как “комплексный обед в советских столовых”, становится очевидным уже при беглом просмотре. Бросается в глаза многократное повторение как некой “мантры” специальных терминов, которые логично отнести к смежным сферам деятельности государства: от вольного пересказа Стратегии национальной безопасности (термин “безопасность” упоминается 77 раз, “угрозы” — 26 раз), к Стратегии военной безопасности (термин “оружие” в разных падежах встречается 29 раз, “военный” — 19 раз), и заканчивая прямой “копипастой” Положения о МИД Украины (VI раздел Стратегии, Институциональная способность).

Вообще “вызовам и угрозам” национальной безопасности Украины посвящен целый раздел Стратегии из 12 пунктов. Для сравнения, в аналогичном документе соседей — Концепции внешней политики Российской Федерации (кстати, имя государства-агрессора названо в Стратегии ровно 100 раз, мантры это или уже камлания — сказать трудно) термин “вызовы и угрозы” используется всего дважды. И то в глобальном разрезе для мирового сообщества. Наша же страна вообще упоминается полтора раза: “РФ заинтересована в развитии всего многообразия связей с Украиной и политико-дипломатическом урегулировании внутриукраинского конфликта”.

Оставим за скобками откровенный цинизм Кремля, но отметим принципиальный момент: несмотря на многочисленные цитаты из различных документов ООН и ЕС, Стратегия внешнеполитической деятельности Украины по своей структуре, целевому и функциональному характеру является более концептуальным документом, чем стратегическим. Указаны условные направления и приоритеты внешней политики Украины, но вы не найдете конкретизации задач и сроков их выполнения, что разительно отличает документ от Стратегии нацбезопасности (сентябрь 2020) и Стратегии военной безопасности “Военная безопасность — всеобъемлющая оборона” (март 2021).

Скорее всего, разработчики Стратегии внешнеполитической деятельности взяли за образец Глобальную стратегию ЕС по внешней политике и политике безопасности (июль 2016), где основным приоритетом является безопасность Союза как защита от внешних угроз для всех его членов, а собственно внешняя политика вторична. Следует отметить, что и “Стратегия национальной безопасности США” освещает преимущественно геополитические и геоэкономические аспекты американской политики — тамошний политикум полагает, что с внутренними вызовами американская нация вполне может разобраться с помощью демократических инструментов без дополнительных стратегий.

В КНР наиболее соответствующим по смыслу определению “стратегия национальной безопасности” отвечает термин да чжаньлюе, дословно переводимый как “большая стратегия”. В широком смысле под “большой стратегией” понимается “стратегия использования ресурсов государства для достижения главных национальных идей”. Как основу своей внешнеполитической деятельности китайское руководство рассматривает концепцию “жизненного пространства и стратегических границ”. В целом, современные полководцы и гаранты безопасности действуют в соответствии с доктринами и стратегиями, а дипломаты большинства стран мира ориентируются на позиции (по отношению к государству или организации) и концепции, определяющие системный взгляд на внешнеполитическую деятельность.

В Украине, утверждая осенью прошлого года Стратегию национальной безопасности, Владимир Зеленский поручил министерствам и ведомствам “в турборежиме” разработать проекты еще 14 стратегий в разных сферах политики и экономики. МИД взял под козырек и сотворил документ-”химеру”: формально стратегию, а фактически концепцию. Впрочем, в контексте многочисленных “креативных импровизаций” в политике, в последнее время генерируемых Офисом президента, разница не так и существенна.

Автора!

Согласно сообщению Офиса президента, к разработке Стратегии были привлечены представители ведущих аналитических центров в сфере внешней политики, Национального института стратегических исследований, ученые и эксперты высокого уровня из числа бывших руководителей дипломатической службы.

Однако в тексте Стратегии вы найдете много указаний на эксклюзивное персональное творчество и оригинальную окончательную авторскую редакцию.

К примеру: “Геополитическое положение Украины делает ее важным энергетическим и логистическим хабом в регионе”. Некоторые мыслители еще в начале прошлого столетия считали Украину “геополитическим перекрестком”, однако назвать государство новомодным термином “хаб”, как терминал в аэропорту — и сегодня новаторское решение для официального документа. Или такое неожиданное суждение “На фоне распространения COVID-19 и глобальной экономической рецессии существуют предпосылки для утверждения Украины как гаранта продовольственной безопасности”.

Все становится более-менее понятно, когда мы доходим до пункта Стратегии о том, что ее реализация будет осуществляться с соблюдением “человекоцентричности”, “прагматизма” и “адаптивности” — принципов, относящихся к классической парадигме постмодернизма во внешней политике.

 А фраза из арсенала постмодернистов “пропагандистские нарративы” окончательно убеждает нас, что за новаторской Стратегией стоит неординарный карьерный дипломат и политик, автор книги “Война за реальность: как побеждать в мире фейков, правд и сообществ”, глава МИД Дмитрий Кулеба.

Весьма характерно, что министр заявляет, что Украина впервые получила стратегию внешнеполитической деятельности, содержание которой можно систематизировать по трем основным темам: “Первое — Украина активный участник международной политики. Второе — Украина формирует архитектуру безопасности для себя, региона и мира. И третий. Украина — это страна новых экономических возможностей. Эти три принципа, три подхода будут заложены в каждый шаг, который мы будем осуществлять на внешней арене”. Все три принципа относятся к основным постмодернистским подходам в международных отношениях: симуляция, размытость цели, конструирование реальности.

Вместе с тем, в Стратегии достаточно нарративов, противоречащих и отрицающих парадигму постмодернизма, а именно: холизм, национализм, историзм. Речь о внешнеполитических подходах, которые после начала российской агрессии против Украины, Брекзита и победы Дональда Трампа на выборах в США западные исследователи определяют, как неомодернизм.

Отрицание отрицания?

Тем, кто не хочет гуглить и искать в Википедии значения терминов для понимания нарративов, во всех смыслах “новаторской” Стратегии, попробуем коротко пояснить на трех простых примерах. Неомодернисты во внешней политике (консерваторы, национал-демократы), неизменно акцентируют специфические национальные интересы страны в противовес глобальному универсализму постмодернистов (у нас — либералов, которых оппоненты иногда пренебрежительно зовут “соросятами”). Так, в ходе последней избирательной кампании в США Дональд Трамп заявлял о “величии Америки”, а Джо Байден, напротив, говорил об “американском лидерстве”. Если постмодернисты старательно разрушают стены по линии противостояния “свой — чужой”, то неомодернисты не менее старательно эти стены восстанавливают (как, к примеру венгерский премьер Виктор Орбан).

Если лидеры постмодернизма черпают вдохновение в фантазийных картинах глобального будущего человечества, то неомодернисты гораздо охотнее обращаются в поисках политических ориентиров к национальному прошлому. Отсюда возрождение, казалось бы, давно забытых “больших нарративов”, особенно заметное в путинской России и Китае товарища Си. А значит, решительный разрыв с постмодернистским универсализмом, повышенное внимание к национальным мифам и открытая или завуалированная заявка на исключительность.

Для постмодернизма главной разграничительной линией в мировой политике считается водораздел между демократией и авторитаризмом (к слову, именно об этом говорил Байден в своей первой речи на президентской должности). Соответственно, наступление демократии и вытеснение авторитаризма на обочину формирующейся глобальной цивилизации воспринимается как основное содержание процесса мирового развития. Для большинства неомодернистов вопрос о демократии и авторитаризме уходит на второй план, уступая место куда более важному для них вопросу экономической выгоды от сотрудничества с автократическими режимами.

В Стратегии внешнеполитической деятельности Украины нарративы неомодернизма, присущие политике Порошенко и вот уже полгода Офису Зеленского, причудливым образом переплетаются с нарративами ведомства Дмитрия Кулебы, как бы отрицая друг друга. Например, пункт 36. “Усиление националистических, популистских и радикальных (как правых, так и левых) движений в государствах негативно влияет на международную политику и стабильность”. Следует отметить, что последние усиление левых движений в мире наблюдалось полвека назад.

Или взять пункт 136. “В отношениях с Республикой Беларусь Украина будет последовательно демонстрироваться солидарность с белорусским народом в стремлении развивать европейскую, демократическое и правовое государство. Интересам Украины отвечает развитие прагматического украинского-белорусского торгово-экономического сотрудничества”. Экономические отношения с Минском по известным политическим причинам МИД Украины заморозил в начале мая первым на континенте. Это и есть установка постмодернистов на холизм “внешнюю политику целостности”, когда внешняя политика из служанки экономики в одночасье превращается в капризную госпожу последней.

В Стратегии, впрочем, есть не только двойные стандарты. Присутствуют и противоречащие друг другу нарративы. В Пункте 20 говорится: “Соединенные Штаты Америки пытаются сохранить роль глобального лидера, которым стремится стать Китай, что создает новые линии напряжения в системе международных отношений”. А в Пункте 32, меж тем, утверждается: “Противостояние между США и КНР может привести к усилению конфликтогенности и еще большей дисфункции международного правопорядка”.

Несмотря на то, что углублению стратегического сотрудничества с США уделено четыре пункта, Стратегия дает “зеленый свет” развитию партнерских отношений с авторитарным Пекином. Пункт125 гласит: “Развитие отношений с КНР будет осуществляться на основе Совместной декларации об установлении и развитии отношений стратегического партнерства между Украиной и КНР. Внешнеполитические усилия будут направлены на активизацию политического диалога, дальнейшую либерализацию торговли и визового режима, практическое наполнение двусторонних отношений путем создания и реализации совместных проектов в сферах инфраструктуры, энергетики, транспорта, промышленного производства”. В Пункте 144 читаем: “Украина заинтересована участвовать в глобальных азиатских проектах, в частности в рамках инициативы Китайской Народной Республики “Один пояс, один путь”, в объеме, не препятствующем реализации европейской и евроатлантической интеграции Украины”. То есть принцип прагматизма в реализации Стратегии легко трансформируется в экономический детерминизм, когда внешняя политика стала восприниматься как технический механизм по обслуживанию провластных групп организованных политико-экономических интересов.

Нарративы историзма в Стратегии также содержат в себе немало опасностей и ловушек. Можно образно сказать, что постмодернисты воспринимают мир как пророчество, а неомодернисты — как воспоминание. Обратимся к пункту 173: “Будут приниматься меры по решительному противодействию на международной арене попыткам отрицать Голодомор 1932-1933 годов в Украине как геноцид украинского народа, преступления Холокоста и глорификацию тоталитарных идеологий”. Израиль, например, в среднесрочной перспективе точно не признает Голодомор. Более того, столкновение несовместимых исторических “нарративов” способно привести к острым политическим конфликтам, как было недавно в отношениях Варшавы и Киева.

Симуляция внешней политики

Постмодернисты полагают, что важнейшим феноменом мировой политики является симуляция, стремясь создать новое пространство в международных отношениях, где действия, события и их последствия не связаны с реальной политикой кроме как в искусственном медийном пространстве и самих симуляциях. В тексте Стратегии мы периодически сталкиваемся с виртуальной реальностью, содержащей ложные нарративы, спорные угрозы и цели.

Достаточно спорной выглядит внешнеполитическая цель Украины, проходящая сквозь разные разделы Стратегии — “привлечение Российской Федерации к международно-правовой ответственности”. Скорее это средство.

Во многом искусственным смотрится нарратив пункта 50. ”Нарушение Российской Федерацией обязательств по Будапештскому меморандуму подрывает международный режим нераспространения оружия массового уничтожения и средств его доставки”.

Пять раз в Стратегии упоминается новый международный консультационно-координационный формат “Крымская платформа”, в том числе с учетом положений Будапештского меморандума, где “особое внимание будет уделяться противодействию нарушениям прав коренных народов Украины” (пункт 53). В некоторой степени последние два нарратива выглядят ловушкой, в которую и самим можно угодить.

А вот уже имеющийся реальный многосторонний формат “Нормандской четверки” упоминается один раз — и то вскользь. Минские договоренности, одобренные Резолюцией СБ ООН, на выполнении которых российской стороной настойчиво настаивают наши западные партнеры, в Стратегии не упоминаются вовсе. Вместо этого Соглашение предлагает фантазийный сценарий, Пункт 178: “На повестке дня остается обращение Украины к Организации Объединенных Наций о развертывании на временно оккупированных территориях международной операции по поддержанию мира и безопасности”.

И хотя Стратегия настаивает на своей “человекоцентричности” (термин, блеснувший и сразу же вышедший из употребления при правительстве Владимира Гройсмана), вопросам защиты прав и интересов граждан и юридических лиц Украины за рубежом, отношениям с зарубежными украинцами, проблематике внешней трудовой миграции уделено несколько формальных пунктов в конце документа. А заявление, что будет происходить модернизация информационно-телекоммуникационной системы консульской службы Украины без конкретизации сроков на фоне президентской амбициозной программы “государство в смартфоне” выглядит в высшей мере бледно.