Донбасс. Уроки войны

Учит ли чему-нибудь война? Теоретически — должна. Теоретически, люди познали, что их хлопоты по большой части никчемны, и в счет идет что-то другое. Что жить надо сегодня, потому что “завтра” может не настать. Дорогостоящий евроремонт, пластиковые окна, дом или новая машина легким движением “Града” превращаются в кучу мусора. А идя за хлебом, по дороге можно остаться без головы. А как происходит на практике?

На практике есть две категории людей. Те, кто это все пережил на своей шкуре, и те, кто наблюдал с безопасного расстояния. От вторых много не ждешь.

Например, человека не было в городе почти год. Вернувшись, он сообщает, что жизнь в Луганске очень плохая.

— Что ж так? — любопытствуешь.

— Клубника дорогая.

Он не шутит. Он действительно считает, что дороговизна клубники — это проблема. Проблемища.

Такого рода оценка ситуации, когда измерителем работает клубника или суши, или возможность приобрести “мерседес”, в принципе, понятна, если человек пропустил все самое интересное.

Тем более она понятна, если исходит от людей, которые вообще не были в Луганске, и до войны тоже, знают о нем из интернета, или “у меня тетя там жила в 70-х годах”, но порываются давать какие-то оценки происходящему, при этом настаивают, что их-то оценки и есть самые объективные, потому что “непредвзятые”. Оценивая ситуацию, разумеется, не откажут себе в удовольствии дать пару-тройку бесплатных, но зато глобальных советов)

Гораздо интереснее другое: уроки войны быстро забываются и теми, кто за последний год не покидал Луганск ни на минуту.

На днях у меня состоялся разговор с одной дамой, которая была здесь прошлым летом, тогда мы и подружились. Дама жаловалась, что не может попасть на прием к невропатологу, потому что в поликлинике мало номерков, а если и попадешь, то он не окажет должного внимания.

— Все может быть, — говорю. — Но, с другой стороны, невропатолог этот уже год работает без зарплаты. Вряд ли это способствует чрезмерной активности на рабочем месте.

Собеседница покивала, но судя по глазам, осталась при своем мнении.

(Мнение это известно: “Мир, ты мне должен”).

Помолчав, продолжила:

— Мне обязательно нужно на прием к невропатологу попасть. Я каждые полгода раньше проходила плановое лечение. В санатории. И теперь надо. А невропатолог дает направление.

Мысль, что никаких санаториев сейчас, может быть, уже нет, что на месте санатория — груда развалин, а его работники с котомками в руках бредут в поисках приюта в сторону Якутии, даму не посещает. Не мешает ей даже то, что разговор наш сопровождается отдаленной канонадой.

Но зато мне рассказывают “чисто довоенную” по стилистике историю. Про то, как какая-то знакомая недавно лечилась в 7-й больнице и лекарства покупала на свои деньги в аптеке.

— Но ведь выбора нет. Многих лекарств действительно нет сейчас в больницах!

Вяло кивает. Судя по всему, удовольствия разговор моей собеседнице не доставляет. Не так он идет, как ей хотелось бы. Ей бы хотелось, чтобы я кинул кирпич в поликлинику, невропатолога, в 7-ю больницу.

Фиолетово ей, что хирурги 7-й больницы летом делали операции при свечке под обстрелами.

Параллельно, что врачи в поликлинике работают бесплатно, и что прошлым летом никакой поликлиники не было вообще.

Все вернулось на круги своя. Ей “ обязаны”, а ее дело, только сказать: “Молодцы, справились”.

Или возмутиться о том, что ей не выдали того, что “положено”.

Помнить, что война не кончилась, что фронт в 10 километрах, вовсе не обязательно.

Это ужасно, что старикам задерживали пенсии. Но за год я не видел ни одного старика, который заинтересовался бы не только своей пенсией, но и гибелью на войне людей вдвое, втрое моложе его самого. Я не говорю, что таких стариков нет в природе. Я слыхал о пенсионерах, которые пошли на фронт, просто столкнуться с ними не довелось.

Новое знание, подаренное войной, быстро вытеснилось, уступив место более привычному, набиравшемуся годами. Впрочем, касается это не всех, скорее людей зрелых и преклонного возраста.

Молодежи в этом смысле не за что цепляться. У них в сером веществе еще не успели запечатлеться “великие доктрины” про то, что счастье — это 300 процентов прибыли в бизнесе или “статус”. Знание, полученное ими во время войны, оказалось базовым знанием жизни.

Но, как я подозреваю, именно за счет этого шире пропасть непонимания между луганскими юношами и девушками и их сверстниками в других городах.

Вчера я познакомился с молодым человеком, которому недавно исполнилось 18. На фронт он пошел в 17. Получил ранение, уволили.

На выданную зарплату купил себе новый телефон и излучал абсолютное детское счастье. Готовится стать отцом и тоже абсолютно счастлив от этого, хотя ни у него, ни у жены нет работы, и что они будет делать завтра, на что будут жить, непонятно.

Однако, они живы, и этого им вполне достаточно.

Петр ИВАНОВ, психолог