Чем приросло богатство России

Уже приблизительно известны основные количественные итоги года. Названная Алексеем Кудриным предварительная цифра падения годового ВВП в 8,7% на самом деле означает, что, по крайней мере, в последние полгода экономика растет, хотя и довольно неторопливо. В третьем квартале — примерно с темпом 1,7−2%, это если мерить в более привычных слуху аннуализированных показателях, а в четвертом, по-видимому, чуть быстрее — около 2,5% или, может быть, даже 3% — тоже годовых. Воспринимая эти оценки, надо понимать, что никакие цифры квартального роста не могут быть точными из-за большой подверженности его сезонным колебаниям и довольно серьезной статистической погрешности у любых процедур сглаживания сезонных эффектов. Но примерно как-то так.

Если при этом не очень внимательно вглядываться в изменения, произошедшие в составе видов деятельности, из которых складывается российский ВВП, то вполне можно поверить и в популярную байку о застарелой “голландской болезни” нашей экономики или даже ее о “ресурсном проклятии”. И правда. Стоило в начале года уронить курс рубля, как промышленное производство, до того падавшее так, как не падало никогда прежде ни в российской, ни в советской истории, тут же начинает расти. Ну а ближе к концу года, когда на обменных прейскурантах замаячили уже близкие к знакомым когда-то цифры, за которыми, как и в былые времена, стояла все та же окончательно оправившаяся от прошлогоднего испуга цена нефти, промышленный рост снова стал затухать. Как бы ни пытались нас уверить в обратном отталкивающиеся от прошлогодней “ямы” показатели Росстата.

Зато, как ему и положено при укрепляющемся рубле, понемногу вверх пошел оборот розничной торговли. И все это вроде как указывает на то, что экономика постепенно возвращается к привычной в докризисные времена модели роста, характерной для случаев чересчур “тяжелой” национальной валюты — в основном за счет неторгуемых, внутренне ориентированных секторов. Разве что на этот раз без кредитного и строительного бумов. Поэтому темпы восстановления, или как модно сейчас говорить — “новая норма роста”, имея в виду, что это — близкое к стагнации — послекризисное состояние может везде в мире растянуться на годы, сейчас в разы меньше, чем мы могли наблюдать в предшествовавший кризису период “надувания пузырей”.

Но если чуть детальнее приглядеться к тому, что происходило за этот год с экономикой, то видно, что не только “качели” курса рубля, но и вообще вся проводившаяся в этот период властями макроэкономическая политика оказала на эти движения ВВП “вниз и вверх” в общем-то не слишком большое влияние. Причем, пожалуй, противоположное тому, что можно заподозрить на первый взгляд. На самом деле мы и упали так сильно, и немного “отжались” в третьем-четвертом кварталах почти исключительно из-за тесной вовлеченности в мирохозяйственные процессы — через спрос на наш экспорт (металлы, химия, газ, уголь — все это рухнуло), через цену нефти и через финансовые рынки (это создало негативный сантимент и убило спрос на продукцию строительства и торговлю через падение импорта).

Предполагать, что ЦБ или бюджет могли компенсировать эти шоки в полном объеме, да хотя бы даже и отчасти, довольно нереалистично. Правда, сейчас считается, что большинство предпринятых властями шагов по купированию кризиса имели, или еще будут иметь, негативные отдаленные последствия. В том числе и “плавная” девальвация, явно не лучшим образом повлиявшая на доступность кредита, и порушенный механизм стерилизации избыточной валюты через нефтегазовые фонды, грозящий обернуться новым витком инфляции, и продвигаемая вместо этого с маниакальным упорством идея зарубежных займов — в то время как весь мир озабочен защитой от притока капитала, и побуждение предприятий к сохранению занятости и зарплаты, замедлившее реструктуризацию экономики. Масштабы явления видны из таких цифр: ВВП четвертого квартала сократился к своему прошлогоднему уровню не менее чем на 5,5%, тогда как занятость — всего на 1,7%, а реальная зарплата в условиях столь чувствительного падения производительности труда умудрилась вырасти, правда, всего на 0,1%. Но если оценивать эти решения не задним числом, а исходя из доступной на момент их принятия информации, то критиковать их становится значительно сложней. Ведь кто тогда знал, как дальше повернутся события.

Однако речь не об этом — а о том, почему все же, несмотря на эти энергичные антикризисные действия, экономика все же смогла вырасти, а с другой стороны — почему так слабо? Если говорить о промышленности, которая оттолкнулась от точки падения наиболее заметно, то ее вытолкнуло вверх почти то же, что и погрузило в свое время в “яму”, — усилившийся рост спроса на продукты нашего экспорта со стороны зарубежных потребителей. Падение отраслей обрабатывающей промышленности, ориентированных на экспортный, да к тому же еще и инвестиционный спрос (металлургия, химия, отчасти — лесопереработка), обозначилось еще в не предвещавшем вроде бы ничего плохого для нас втором квартале прошлого года. Однако в нынешнем году экспортно ориентированные отрасли продемонстрировали достаточно крутой V-образный отскок от кризисного дна. Это, помимо перечисленных, также газ и уголь (в конечном использовании продукции каждой из них экспорт занимает не меньше половины, а то и, как в случае с металлургией, 70−80%. Правда, начиная с октября спрос со стороны внешних потребителей, похоже, ослабел (возможно, там закончился процесс восполнения растраченных за время кризиса производственных запасов), и динамика производства в этих отраслях пошла немного на спад, а промышленность в целом заметно притормозила.

Другие отрасли промышленности, меньше ориентированные на экспорт, а больше на внутренний спрос, разбились на две “стаи”. Одни из них, те, что больше завязаны на инвестиционный спрос, демонстрировали динамику, больше описывающуюся буквой L, восстановительный рост тут отсутствовал или был выражен очень слабо, правда, все же с некоторой тенденцией к ускорению в последнее время (это машиностроение, лесопереработка, стройматериалы, электроэнергетика). Другие же — пищевые и мукомольное производство, в меньшей мере легкая промышленность — вообще оказались малочувствительны к кризису. Ну и, наконец, кризис позитивно повлиял на объемы нефтедобычи, а в последнее время и нефтепереработки, подтверждая известный, но достаточно парадоксальный факт — будь наша промышленность более диверсифицированной и инновационной, она подобно немецкой или японской могла бы пострадать от нынешнего кризиса намного сильнее (подчеркнем, речь тут идет о физобъемах производства, а не об экспортной выручке, которая как раз в нашем случае упала более ощутимо).

Что же касается резкого, беспрецедентного на фоне развитых стран падения ВВП в конце прошлого года и начале нынешнего (так, в первом квартале он упал на 5,8−6% к предыдущему, что составляет около 23% в годовом выражении после сезонной очистки), то оно вызвано тем, что к падению обрабатывающей промышленности и строительства у нас добавились сильное снижение добавленной стоимости в торговле и в секторе финансовых и иных услуг. Если обрабатывающие производства и строительство в той или иной мере падали везде в мире, поскольку шло торможение инвестиций и спроса на товары длительного пользования, то необычайно сильное падение в торговле и в секторе услуг (обычно по первым словам названия он воспринимается как “операции с недвижимостью”, но в действительности включает в себя еще много чего — лизинг машин и оборудования, всю сферу ИТ, науку, юридические и деловые услуги и т. п.) — это, очевидно, наша специфика. Она, по-видимому, обусловлена отчасти паникой из-за девальвации рубля, а отчасти — общей неопределенностью в отношении будущего из-за наблюдавшегося падения цен нефти. Это изменило потребительское поведение — резко, в два с лишним раза, выросла норма сбережений в доходах, резко упали покупки автомобилей, практически прекратились сделки с недвижимостью и т. п.

При этом, исходя из данных Росстата (ну и нашей их обработки и интерпретации), именно изменение ситуации в торговле и отчасти — в секторе услуг — в основном потянуло за собой ускорение роста ВВП в третьем и, по-видимому, также четвертом кварталах, поддержав остановку падения в обрабатывающей промышленности и строительстве. Еще во втором квартале добавленная стоимость в торговле продолжала падать, очевидно, по причине снижения импорта иномарок и каких-нибудь еще импортных товаров длительного пользования. А уже в третьем квартале в торговле наступила стабилизация, поскольку рубль укрепился и импорт стал расти, стало быть — появилось, чем торговать, а заодно — и что транспортировать. Таким образом, можно сказать, что переход от падения ВВП к росту состоялся в значительной мере благодаря укреплению рубля и росту импорта. Обычно принято считать это факторами, замедляющими рост, и для развивающихся стран такие эффекты действительно подтверждаются эмпирическими данными (правда, не через рост конкурентоспособности, для которого курс обычно не имеет значения на сегментированном рынке, а через перераспределение ресурсов в пользу торгуемого сектора и рост сбережений и инвестиций). Но по мере роста уровня развития страны такая зависимость сходит на нет.

Можно ли, исходя из всего сказанного, рассчитывать на более энергичный рост в следующем году? На наш взгляд, это могло бы произойти при одном из двух условий — либо последуют какие-то изменения в сантименте потребителей, которые каким-то образом реанимируют угасший спрос на кредит и инвестиции в недвижимость. Какие-то предпосылки для этого в виде прекративших наконец падать цен на жилье вроде бы складываются, а ожидаемое сокращение вводов жилья может толкнуть эти цены еще вверх и оживить спрос. Если же этого не произойдет — то ускорение роста возможно на путях повышения инвестиционной роли государства в экономике. Его пассивность будет выглядеть довольно странно в условиях остающихся незадействованными строительных и инфраструктурных мощностей. Речь может идти об активизации каких-то муниципальных жилищно-строительных и инфраструктурных программ, дирижируемых из центра.