Методология у авторов не игрушечная: панельные регрессии с фиксированными эффектами, “событийные” графики (рост эффекта по мере продолжительности режима санкций), тесты Грейнджера и инструментальные переменные на основе дистанции во внешнеполитических позициях в голосованиях ГА ООН. Это позволяет говорить именно о причинности — сначала приходят санкции, затем растёт смертность.

За последнюю декаду односторонние санкции ассоциированы примерно с 564 258 дополнительными смертями ежегодно (95% доверительного интервала: 368—761 тыс.) — сопоставимо с “стоимостью” войн по человеческим жизням. Если считать шире (все типы санкций), модель даёт ~777 тыс. смертей в год. Более половины этого бремени приходится на детей до 5 лет; в сумме группы 0—15 и 60—80 лет дают 77% всех “санкционных” смертей.

Шумная “контр-легенда” про “умные санкции”, которые “бьют по режимам, а не по людям”, не выдерживает проверки: чаще всего страдают как раз дети и пожилые. Каналы воздействия банальны: падение доходов бюджета — меньше финансирование здравоохранения; перебои с импортом лекарств и расходников; “избыточный комплаенс” банков и компаний, парализующий гуманитарные поставки. Этому есть накопленная эмпирика — но сейчас у нас не обзор литературы, а оценка масштаба ущерба в жизнях.

Сколько это “за полвека”? Собственно статья даёт годовые оценки и профили по возрастам; на их основе разные организации уже посчитали порядок величины кумулятивных потерь за 1971—2021 годы — около 38 миллионов человек. Это число фигурирует в обзорах и пересказах результатов (а не как отдельная таблица в самом Lancet), но порядок величины логически вытекает из модельных оценок авторов и демографических рядов ООН. При этом сам Lancet подчёркивает: смертность особенно растёт под односторонними экономическими санкциями США; ООН-овские режимы такой “летальности” не показали.

Теперь — к России. Рассказы о “санкциях на пользу” — удобная пропагандистская ширма на короткой дистанции. На длинной — действуют те же механизмы, что описаны в исследовании: деградация цепочек поставок в медицине и высокотехнологичных отраслях, хронический дефицит комплектующих и расходников, санкционный “налог” на любую транзакцию, сжатие реальных доходов бюджета на гражданские нужды. Эффект, как показывают “событийные” оценки, нарастает с годами: через 4—6 лет после введения экономических санкций прибавка к младенческой смертности больше, чем в первые три года; после 7 лет — ещё выше. И это универсальная динамика, а не “особый путь”.

Российская уязвимость — не в “бедности ресурсов”, а в демографии и технологическом удушении. Страна стареет, мобильные мужчины выбиты войной и миграцией, лекарства и оборудование импортозависимы, доходы от сырья волатильны, а “импортозамещение” в сложных нишах (фарма, медтехника, онкология, редкие заболевания) превращается в эвфемизм дефицита. В такой структуре санкции действительно “работают” — они бьют по продолжительности жизни. И чем дольше затянется изоляция и война, тем выше будет “счётчик” избыточной смертности — ровно так показывает глобальная статистика.

Вывод для Украины прост и циничен, как и должна быть политика в условиях агрессии: санкции — это не символ и не жест, а инструмент, который убивает способность России вести долгую войну и поддерживать население живым и здоровым. Их нужно делать более умными юридически (чтобы избегать гуманитарных ловушек ООН-уровня), но более жёсткими по факту исполнения — особенно там, где доказана причинно-следственная связь с деградацией человеческого капитала агрессора. А санкции-то работают.