“Война миров”

Один из членов Конституционной ассамблеи рассказал недавно, что его коллеги решили поставить крест на термине “правоохранительные органы”. Предполагается, что в обновленном Основном законе появится новый — “органы правопорядка”. Согласитесь, звучит менее пафосно и больше соответствует задачам, стоящим перед людьми в форме.

Но в свете последних событий решение КА (принятое незадолго до врадиивских и святошинских событий) выглядит весьма символичным. 

Ибо уже задолго до “антимилицейских бунтов” было понятно: мало кто в нашей стране считает людей в “синем” надежными охранниками права. В лучшем случае — блюстителями порядка. Установившегося порядка вещей, который мало кому нравится и который мало кто реально стремится изменить.

Много цифр. И немного размышлений

По результатам исследования, проведенного в 2011-м Центром Разумкова, доверие милиции выразили только 6,7%. 57% заявили, что не поддерживают действия данной структуры. 43,4% сообщили, что, обращаясь в милицию, не получили помощи. “Разумковцы” предложили участникам опроса по пятибалльной шкале оценить деятельность сотрудников МВД в конкретных сферах (охрана общественного порядка, обеспечение безопасности граждан, раскрытие уголовных преступлений, противодействие уличной преступности, борьба с нарушениями правил дорожного движения и т.д.). Выяснилось, что ни по одной из “дисциплин” “экзаменуемые” (с точки зрения народных “экзаменаторов”) не дотянули даже до тройки. Любопытно было другое: эти результаты практически полностью совпадали с итогами аналогичного опроса, проведенного тем же социологическим центром в мае 2006-го. За это время в стране четырежды менялся министр внутренних дел, уточнялось профильное законодательство, корректировалась структура…

Зато существенно изменилось отношение граждан к милиции в другом аспекте. В 2006-м 19% опрошенных “разумковцами” оценивали встречу с милиционером на пустынной ночной улице как фактор опасности и 30,5% — как фактор безопасности. В 2011-м ситуация кардинально изменилась: 31,2% испытывали страх и беспокойство при случайной встрече с милиционером и только 20,7% при виде человека в форме чувствовали себя более защищенными. 

По результатам социологического опроса, проведенного Институтом социологии в рамках мониторинга за 2012 г., на вопрос: “Какой уровень Вашего доверия милиции?”, лишь 0,8% опрошенных ответили: “Полностью доверяю”, еще 8% — “в основном доверяю”. Полностью отказали милиции в доверии 30,9% граждан, скорее не доверяли ей — 35,6%.

Свежие совместные исследования Фонда “Демократические инициативы” и Центра Разумкова тенденцию закрепили: украинская милиция оказалась в пятерке лидеров народного недоверия. Ей абсолютно не доверяют 39,8% опрошенных, в основном не доверяют — 30,2%. Полное доверие данному силовом органу выразили только 3,2%. 

“Милиция, на самом деле, далека от народа. Ее боятся, ей не доверяют. Если человека вызывают в милицию, то это для семьи знак, что с человеком может что-то случится”, — так недавно охарактеризовал отношение граждан к хранителям их безопасности известный правозащитник Евгений Захаров.

Вот уже несколько недель подряд люди в синей униформе — главные ньюсмейкеры, а их критика — доминирующий тренд. В единодушном “Такая милиция нам не нужна!” тонут немногочисленные рассуждения экспертов о том, какой ей следует быть. Не станем спорить с очевидным и не рискнем подменять специалистов. Попытаемся поразмышлять о том, почему милиция стала такой. Почему конфликт между обществом в целом и частью этого общества (частью немалой — без малого 300 тыс.) обострился именно сейчас. И насколько далеко этот конфликт зашел. 

Директор социологической службы упоминавшегося нами Центра Разумкова Андрей Быченко в комментарии газете “Аргументы и факты в Украине” привел тревожные цифры: “За последние несколько лет все меньше украинцев верят в справедливое правосудие. И это выливается в протест, но не в форме митингов и демонстраций. Задолго до событий во Врадиевке мы спросили у людей, оправдан ли самосуд. 48% украинцев сказали, что он недопустим. Но 15% считают, что в украинских условиях самосуд — вообще единственный способ наказать виновных. 31% считает, что самосуд оправдан в отдельных случаях”. 

И вот уже на некоторых сайтах бросают клич: “Убивай мусоров каждый день. Это не призыв к насилию. Это призыв к вынужденной самообороне”. Замечают, что “хороший “мусор” — мертвый “мусор”. И предлагают равняться на Валерия Запорожца, застрелившего майора милиции в Семиполках на Киевщине. 

На форуме сотрудников МВД им “достойно” отвечают. “Пока милиция не заставит себя уважать (бояться) и не откроет огонь на поражение при попытках штурма, делов не будет…”, “Не смотреть, старики или женщины, или они — нас, или мы — их! Если дикие приматы с меня начнут погоны срывать или газом травить, я включу кофеварку и всем раздам по зернышку…”, “Я бы стрелял, там оружейка, стоял бы на входе, и в морду били бы — пристрелил…”.

Готовность к открытому насилию, обозначенная в цифрах социологов, похоже, овладевает все большим количеством людей. Оказавшихся по разные стороны баррикады, которой в нормальном государстве быть не должно. 

Создается впечатление, что встревоженных вспышкой всеобщей кровожадности куда меньше, чем восхищающихся участниками штурмов Святошинского, Фастовского и, особенно, Врадиевского райотделов. 

“Ментов перестают бояться — это главное. Это — первый, беспрецедентный пример сознательного гражданского протеста против системы!”, — гласит восторженный пост на одном из интернет-форумов. 

“Ментов перестают бояться”, — вторит неизвестному юзеру мой знакомый, в недавнем прошлом опер. Но в эти слова он вкладывают совершенно иной смысл, — “Ментов перестают бояться злодеи, они становятся наглее, и мы сами в этом виноваты. Милицию перестают бояться недовольные, призыв “грохнуть “мусора” становится модным, и я даже боюсь подумать, чем это может закончиться.…”. 

Я могу соглашаться или не соглашаться с логикой человека, который, даже сняв погоны, говорит о милиции “мы”. Доподлинно не знаю, какой именно смысл он вкладывает в слово “недовольные”. Знаю лишь, что обоснованно недовольных милицией слишком много, чтобы от этого факта отмахнуться. Но в словах бывшего оперативника присутствует рацио. Как бы двусмысленно это ни прозвучало, неизвестно, что хуже: когда милицию боятся, или когда их бояться перестают. Потому что никто точно не ответит, что страшнее — милицейский беспредел или беспредел погромщиков. Потому что никто точно не знает, когда антимилицейский погром превратится в погром всеобщий. Могу лишь предположить, что в революцию он точно не выльется. 

Цитирую текст, размещенный на одном из онлайн-ресурсов: “Один талантливый уроженец Луганщины сказал: “Ничто не объединят так, как совместные поджоги управлений внутренних дел”… Освобождение от оккупантов и Межигорского фюрера начнется с избавления от “мусоров”. Искорка Врадиевки зажгла очаги по всей стране…”. Опыт показывает, что такие пламенные трибуны лично не страдают склонностью к революционному самосожжению. Но история убеждает: подобные зажигательные речи часто приводят к пожарам, которые приходится тушить все страной. 

В нормальной стране ситуация, подобная врадиевской, должна была стать поводом для наведения порядка в одном из важнейших государственных институтов. В сегодняшней Украине власть, скорее всего, либо сделает вид, что ничего не произошло (в лучшем случае накажет пару “стрелочников”). И это лишь умножит число желающих восстанавливать справедливость самостоятельно. Либо возьмет курс на ужесточение репрессивных мер против участников антимилицейских акций, подняв ненависть к режиму и его передовому милицейскому отряду на новую высоту. Что простимулирует “симметричные” ответы — например, предложение ликвидировать “красные” зоны. “Если милиционер совершил реальное преступление — пусть сидит с реальными преступниками, на “черной” зоне” — это мнение набирает популярность с каждым днем. 

“Я боюсь милицию, и я хочу перестать ее бояться”, — просто, спокойно и на удивление миролюбиво прокомментировала свое отношение к последним событиям неизвестная девушка на одном их телеканалов. События во Врадиевке — приговор системе, культивировавшей страх перед милицией. Но кто, когда и, главное, как приведет этот приговор в исполнение — вопрос. 

Отдаю должное порыву людей, вступившихся за Ирину Крашкову и Ирину Бондарь. Людей, искренне пытающихся восстановить попранную справедливость и не видящих других способов сделать это. Но при этом осторожно отнесся бы к разговорам о сознательном гражданском протесте против системы. Предрасположенность к самосуду и даже обостренное чувство справедливости — это все-таки нечто иное. 

Один из участников “святошинского штурма” убеждал меня, что истинной причиной событий стала искренняя ненависть тамошних торговцев к милиции, обкладывающих их данью. А рукоприкладство офицера — лишь повод. Не уверен, но пусть так. Но ведь не подняли же торговцы открытый бунт против поборов? Ни святошинские, ни другие. Значит, говорить о гражданском протесте против системы несколько рановато. И глубинная причина конфликта, наверное, все же в другом. Милиция нарушила негласный договор — ей разрешено “крышевать” и обирать, но не разрешено “быковать” и беспредельничать. 

Однако в этом “договорняке” есть и третий, главный участник — власть. Существование масштабной стихийной торговли, по сути, позволяет одним — не платить налоги, а другим — иметь неплохой приработок. Вчера торгующие были жертвой милицейского рэкета —сегодня обирающие стали жертвой народного гнева. 

Поставил бы я под сомнение и провозглашенную беспрецедентность событий лета 2013-го. 

Все это уже было. 

“Антимилицейский бунт”. Многоликий  и беспощадный 

“Антимилицейские бунты” — термин, почерпнутый из документальной литературы, основанной на архивных документах и посвященной антисоветским выступлениям в послевоенный период. “Нация безмолвных рабов” (как порою презрительно именовали на Западе граждан СССР самые ярые антисоветчики) свое неприятие власти выражала несколько чаще, чем это было принято считать. 

Знакомство с источниками привело к неожиданному выводу: антимилицийские бунты — одна из самых распространенных форм протеста. А в определенные периоды (1953—1956 и 1961—1968) — самые распространенные. Исследователи признают, что точное количество массовых протестов граждан против своевластия милиции установить невозможно. О большинстве из них широкая общественность узнала после обнародования специальной справки, подготовленной в 1988-м для Михаила Горбачева. Вышедшее в 2006-м исследование Владимира Козлова “Неизвестный СССР. Противостояние народа и власти” содержало куда более полный перечень случаев открытого сопротивления граждан системе. Однако историки утверждают, что и этот список не является исчерпывающим. 

Обращает на себя внимание одно обстоятельство — во множестве случаев очагом локального протеста становился… местный рынок. Психологи объясняли это достаточно просто: базар — это естественная толпа плюс искусственно созданное чувство локтя. 

Любопытно, что первый в послевоенное время организованный протест против произвола милиции (и, одновременно, первый масштабный “базарный бунт”), насколько можно судить, был зафиксирован в Украине. В Херсоне 4 августа 1953-го на местном базаре сотрудник милиции задержал 13-летнего подростка, продававшего кукурузу. Как позже стало известно из свидетельских показаний, блюститель был знаком с матерью парня и знал, что товар не краденый, тем не менее решил препроводить малолетнего торговца в отделение. Тот упирался, и милиционер применил к пятикласснику физическую силу, нанеся ему телесные повреждения и доведя перепуганного мальчишку до обморока. Возмущенные горожане отбили школьника у стража порядка, привели в чувства и вызвали “скорую”. Однако вскоре по базару пронесся слух, что мальчик умер. Разгневанная толпа (до 500 человек) вначале ринулась к зданию милицейской комендатуры рынка, а затем взяла в осаду здание областного управления. Собравшиеся требовали выдать им излишне рьяного служаку. Ситуацию разрядил приезд высокопоставленных партийных чиновников, пообещавших, что чрезмерно ретивый милиционер будет взят под стражу, а факт самоуправства тщательно расследуют. В 1956-м еще один “базарный антимилицейский бунт” вспыхнул в литовской Клайпеде. В будущем они станут традицией. 

В том же 1956-м около 600 человек напали на отделение милиции в Славянске (Сталинская, ныне Донецкая область). Поводом для агрессии послужило якобы незаконное задержание 45-летнего слесаря. Крик “Милиция бьет людей!” быстро собрал внушительную толпу. В здании милицейского горотдела были разбиты стекла, несколько милиционеров были избиты. Попытки проникнуть в КПЗ были пресечены автоматным огнем. Восстановить порядок удалось только после спешного привлечения подразделений внутренних дел из соседних населенных пунктов. 

Стычки с милицией (зачастую кровавые) происходили практически повсеместно — на Кавказе, в Средней Азии, Прибалтике, Кемеровской и Молотовской (ныне Пермской) областях России, в украинском Енакиево. В Ленинграде в 1954-м толпа из четырех десятков подростков отбила у наряда задержанного, избив трех сотрудников органов. Настоящая война с бойцами правопорядка развернулась в Магнитогорске. Местная милиция оправдывалась резким ростом молодежной преступности, что было правдой. Точнее, одной ее стороной. Проверяющие из столицы назвали одной из причин регулярных антимилицейских акций “неправильное поведение отдельных сотрудников”. Некоторые из них были привлечены к уголовной ответственности за превышение полномочий. 

В 50-х народная нелюбовь к милиции приобрела признаки ярко выраженной враждебности. На то были свои причины. Блюстителей советской законности в той стране воспринимали, прежде всего, как карательный, а не правоохранительный орган. В стране, где сесть мог любой, человек в синей униформе априори не вызывал особой симпатии. А масштабная амнистия 1953-го эту неприязнь лишь усилила. На свободу вышли 1 201 738 чел. (более половины от общей численности заключенных). Люди с лагерным опытом привнесли в общество ненависть к тем, кто в этом обществе и так ассоциировался с ограничениями свободы. А не с защитой свобод, присутствовавших в конституции, но отсутствовавших в реальной жизни. 

Мой приятель, бывший опер, искренне печалится: “Нелюбовь к нам, ментам, всеобщая и беспричинная. Милицию не любят даже дети. От нее воротят нос даже те, кому она никогда ничего плохого не сделала”. 

Я бы позволил себе уточнить: нелюбовь к милиции в этой стране носит генетический характер, она родом из СССР. И, справедливости ради, заметим: объект нелюбви сделал немного для изменения этого кода.

Рост “антиментовского движения” в 50-е многие исследователи приписывали проискам уголовных элементов. В официальных документах того времени напрямую указывалось на криминальную подоплеку инцидентов. Юридических оснований опровергать это, нет. Но легко понять, что в те времена признать уголовщину и милицейскому, и партийному начальству было легче, чем признать антисоветчину.

Причины, вызывавшие стихийные бунты, часто назывались надуманными. Как, например в херсонском и клайпедском случаях, когда слухи об убийствах в милицейских застенках оказались ложными. Слух о насильственной смерти задержанного стал спусковым механизмом еще одного бунта — в 1957-м в подмосковном Подольске. Позже протестующих назовут “группой пьяных граждан”. “Группа” окажется многочисленной — 3 тыс. — по официальным данным, 7 тыс. — по неофициальным. 

Слухи ложились на подготовленную почву — в рассказы о зверствах блюстителей порядка было легко поверить, потому что многие испытали милицейский прессинг на себе. 

Изучая природу антимилицейских настроений в обществе в 50—60-х гг., упомянутый автором этих строк историк Козлов отмечал важную деталь. Среди нарушений законности, допускавшихся тогда сотрудниками министерства охраны общественного порядка, доминировали избиения задержанных и незаконные аресты. Нередки были случаи неправомерного применения оружия. “Подобные случаи, многократно преувеличенные слухами (следует еще иметь в виду и высокую латентность милицейской преступности), создавали питательную почву для конфронтации милиции и населения”, — делает вывод историк. И продолжает: “В милиции существовала своеобразная групповая солидарность, доходившая в ряде случаев до круговой поруки. Некоторые милицейские начальники (…) склонны были смотреть сквозь пальцы, по крайней мере, на некоторые злоупотребления своих подчиненных. Каждый случай подобного “либерализма” не мог не раздражать население. Недаром так часто во время массовых конфликтов и беспорядков толпа требовала выдачи “плохого милиционера” для расправы”. 

Ничего не напоминает? В те времена (особенно в 50-ые) милицейское начальство обосновывало излишнюю жесткость подчиненных и свою лояльность к проявлениям подобной “жести” необходимостью быстро и эффективно обуздать организованную преступность. А чем можно объяснить (об оправдании даже речь не идет) жестокость наших современников?

Позволим себе еще одну цитату историка Козлова: “Антимилицейские настроения были прекрасной почвой для втягивания толпы мирных жителей в насильственный конфликт против милиции, особенно если проносился слух о допущенной вопиющей несправедливости (…). Апелляция к чувству попранной справедливости (феномен “невинной жертвы” и т.д.) вполне могла мобилизовать толпу на волнения, превратить столкновение хулиганов и милиции в насильственный конфликт между населением и властью… Коррупция и взяточничество были в то время очень редки среди работников милиции. А вот хулиганство и недисциплинированность, так же как и неуважение к закону, которыми болело все советское общество, были достаточно “популярны” и в милицейской среде. В большинстве случаев преступления и проступки совершались пьяными работниками милиции. Другими словами, ситуация в милиции была зеркальным отражением ситуации в обществе…”. 

К чему такая пространная цитата, спросите вы? Чтобы убедиться, что ответы на многие вопросы можно отыскать в прошлом. Еще в далекие 50-е прошлого века в милиции пили и били, граждане были готовы защищать жертв произвола, и находились желающие использовать чужой гнев в своих интересах. И в революцию достаточно многочисленные протесты так и не вылились. 

А вот коррупция и взяточничество среди работников милиции — уже не столь редки…

В 60-е страной прокатилась настоящая волна антимилицейских бунтов. Если в выступлениях 50-х зачинщиками и участниками столкновений с милицией часто выступали бывшие осужденные, профессиональные уголовники и шайки хулиганов, то в 60-х влияние преступного мира на народный гнев заметно ослабло. Но не масштабы 1961-й — Муром, Александров, Бийск, Беслан. 1964-й — Ставрополь и подмосковные Бронницы. 1966-й — Москва. 1967-й — Тула, Фрунзе, Чимкент. 1968-й — Нальчик. Поводом всегда служили либо случаи милицейского произвола, либо слухи о нем. Количество участников — от нескольких сот до нескольких тысяч. Сожженные милицейские машины, разгромленные районные отделения и управления, искалеченные и убитые милиционеры, расстрелянные и осужденные по приговорам судов. Под шумок “отплатных акций” случались банальные грабежи. Кто-то пользовался ситуацией, чтобы свести счеты с недругами. В некоторых случаях для подавления беспорядков приходилось вводить бронетехнику.

Дважды в эпицентре оказывался украинский Кривой Рог. В 1961-м обошлось малой кровью. Точнее без нее. Антимилицейский бунт 1963-го оказался одним из самих масштабных в истории страны. Волнения длились три дня. По разным данным — от четырех до семи убитых и 15 раненых, свыше 40 осужденных. Согласно воспоминаниям очевидцев, милиционера (чрезмерное рвение которого при задержании солдата-срочника и стало детонатором конфликта) повесили на пустыре, там, где нынче местный исполком. 

В 1967-м антимилицейский бунт грянул в Прилуках на Черниговщине. Полтысячи человек среагировали на слух об убийстве мужчины, по официальной версии скончавшегося от менингита. В 1973-м в Днепродзержинске на Днепропетровщине возмущенная толпа требовала расправы над милиционерами, по вине которых заживо сгорели трое задержанных. 

Но милиции доставалось и тогда, когда волнения не носили ярко выраженный антимилицейский характер. Так было в 1961-м в Кировобаде и Краснодаре, в 1963-м — в Сумгаите, в 1967-м — в Степанакерте и Слуцке. Была причина, делавшая (и делающая) сотрудников органов привлекательной мишенью разгневанных граждан. Иногда по объективным причинам: стражи порядка (в силу своих служебных обязанностей) должны были противостоять протестующим. Но была и причина субъективного порядка — милиционер воспринимается как страж ненавистной власти и, одновременно, является самым доступным объектом нападения. Сам факт ношения формы выделяет его среди прочих и пробуждает агрессию наэлектризованной толпы. 

Кулуарное признание одного из нынешних завсегдатаев массовых акций: “Не помню, кто именно из отечественных министров внутренних дел (то ли Кравченко, то ли Смирнов) назвал нашу милицию лицом государства. Когда у людей есть повод ненавидеть государство, стоит ли удивляться, что кому-то не терпится “заехать государству по физиономии”. 

Да, грех спорить, физиономия милиционера подходит для этого лучше, чем физиономия президента или премьера. До которых все равно не доберешься. 

Бунты 60-х привели к серьезному разбору полетов в верхах. С 1968-го волна антимилицейских протестов пошла на спад. Днепродзержинск-73 и попытка разгромить КПЗ в Новомосковске Тульской области в 1977-м были уже исключениями. Появление у руля Николая Щелокова в 1966-м знаменовало начало преобразований — корректировалось законодательство, прошла серьезная чистка рядов, усилился контроль, ужесточилась кадровая работа. ЦК обязало КГБ и прокуратуру “повысить внимание” к работе МВД. 

Кто сегодня исполнит роль ЦК? До недавнего времени МВД, СБУ и ГПУ были соперничающими организациями, и эта, пусть даже условная, конкуренция заставляла многих оглядываться и задумываться. Нет, и сегодня представители различных ведомств недолюбливают друг друга, но работают в одной связке. Что подтверждается обнародованным в медиа письмом, авторство которого приписывают “врадиевским насильникам”. То, что совещания “силовиков” проходят в одном кабинете, и это кабинет ставленника “семьи” Захарченко, говорит о многом.

Активное вовлечение милицейских подразделений в бизнес-конфликты и политические разборки, похоже, окончательно деморализовало органы. Попытка навести порядок при помощи сотрудников внутренней безопасности, насколько можно судить, успеха не имела. По словам бывшего сотрудника МВД, чьи воспоминания публиковались, в частности, на “УП”, “вэбешники” увлеченно собирали информацию для продажи и не менее увлеченно обирали пойманных на горячем взяточников в погонах. 

Камо грядеши 

Исчезла даже слабая система взаимного сдерживания. Они — милицейские, судейские, прокурорские, “спецы” — в общей лодке, плывущей по мутной реке. 

Милиция — самый многочисленный отряд пассажиров. Штатная численность согласно закону — 324 тыс. 400 чел. Сотрудников в погонах — 183 тыс. Аттестованных — 171 тыс., курсантов — 12 тыс., 33 тыс. — в системе внутренних войск. 

За последние годы состав отдельных структур внутри МВД полностью менялся по 3-4 раза. Профессионалы уходят. Большинство из тех, что остаются, предпочитают заниматься государственной работой… на коммерческой основе. Знакомые (из бывших и действующих сотрудников органов) убеждают, что в каждом подразделении есть свой “прейскурант”. Тех, кто честно исполняет свой долг за зарплату, по словам людей сведущих — единицы. Но утверждают, что они все еще есть. Полковнику полегче — его зарплата колеблется от 6 тыс. до 10 тыс грн. Опата труда сержанта — от 1500 до
2500 грн. И он идет зарабатывать самостоятельно…

В органы приходят молодые люди, которым не на что жить и не на кого равняться. Люди, которых некому учить и подавать пример. Их попросту выталкивают на “большую дорогу”.

В одной из документальных программ, посвященных антимилицейским протестам 50—60-х, их (несколько витиевато, но по-своему точно) окрестили “войной миров” после мировой войны. Войной мира свободных рабов и мира добровольных невольников”. Человек, надевающий погоны, по собственной воле отказывается от части прав и свобод. В качестве своеобразной компенсации государство предлагало им власть над другими и людьми. Власть, которую давало обладание служебным удостоверением, пистолетом и наручниками. Во времена “войны миров” сотрудники органов обучились извлекать из своего положения профессиональную пользу. Умение выбивать личную выгоду пришло с годами. Сегодня “миры” еще больше отдалились друг от друга. 

Хотя и тогда далеко не все в органах были бессребрениками. Есть еще одна любопытная деталь, позволяющая прибегнуть к аналогиям. В 1956 г. глава МВД Николай Дудоров принял решение о поэтапном прекращении активной работы с агентурой. Причина? Постепенное, но от того не менее угрожающее вовлечение органов в криминальную орбиту. Оперативники вынуждены были, по сути, “крышевать” своих информаторов из уголовной среды, обменивая полученные сведения на безнаказанность сексотов. В руководстве не только милиции, но и, насколько можно судить, страны тогда подобный негласный договор сочли кабальным для государства. Но высоких чинов пугало и другое — растрата денег, выделявшихся для оплаты услуг агентуры, использование конспиративных квартир для пьянок и интима, связь оперативников с женщинами-сексотами, закрытие уголовных дел за деньги и даже участие сотрудников в функционировании криминального бизнеса. Все это, если верить исследователям темы, имело место. Не так часто, чтобы бить тревогу, но достаточно часто, чтобы всерьез озаботиться. 

Отчего мы вспомнили об этом подзабытом факте? Автор этих строк решил обратить ваше внимание на давнюю историю под влиянием разговора с бывшим милицейским чином, проработавшим в системе не один десяток лет. По его словам, серьезное разложение милицейской среды случилось в 90-х. И движущей силой процесса стали убоповцы. Система внедрения, личные контакты — они ежедневно сталкивались с миром легких денег и серьезных искушений. “У сотрудников милиции были свои представления о чести. Не то, чтобы извращенные, нет, просто специфические. Вряд ли эти принципы поймет и примет человек, находящийся вне системы. Была грань, которую нельзя было переступать. В 90-е грань начала стираться, принципы — меняться. К сегодняшнему для многих они превратились в беспринципность”. Остановить процесс вовлечения борцов с преступностью в преступную среду оказалось некому. У милицейского начальства были другие заботы. 

Мой собеседник продолжает: “До 90-х демонстрировать свою материальную состоятельность считалось не только неприличным, но и опасным. В новые времена это стало модным. Некоторые генералы чуть ли не соревновались в этом. Нелюбовь к милиции со стороны граждан такое выпячивание только усилило. А личный состав воспринял это чуть ли не как приказ: “Делай как я!”. А сегодняшнему пополнению и приказывать ничего не надо…”.

Молодое пополнение оказалось не готово к испытанию властью и ответственностью. Мифический добрый советский “дядя Степа” умер еще в 90-х. Образ пришедшего ему на смену недалекого и незлобивого “Петренко” растворился в начале “нулевых”. Каким будет милиционер будущего? 

Спасет ли ситуацию предлагаемая полная перезагрузка МВД? Слишком много “но”. И дело ведь не только в средствах. Да, можно сократить численность до разумного предела, ликвидировать бесполезные генеральские посты, избавиться от иждивенцев из околоначальственной обслуги. Можно установить систему должного контроля, хотя для этого потребуется и политическая воля руководства, и реформы в других сферах. Готовы ли к этому политические лидеры, включая оппозиционных? Сомневаюсь. А еще нужны кадры, способные воспитать кадры. Есть ли они в должном количестве? 

Повторимся, отвечать на эти вопросы следует профессионалам. Но даже непосвященным очевидно: воюющим мирам следует подумать о мире…

Сергей РАХМАНИН