Кремль в оранжевых тонах

Начиная с 2004 года, профильные властные институты и аффилированные с ними общественные и экспертные организации вкладывали в создание “оранжевой” угрозы всю душу, всю силу своего таланта. Кропотливый труд не пропал даром: “оранжевые” теперь есть, и с ними можно начинать сражаться что есть силы. Возможно, хорошо бюджетированная борьба с “оранжадом” на руку обслуживающему власть персоналу, однако настоящим хозяевам Кремля вся эта мышиная возня точно ни к чему.

Скопище ОМОНа в центре города не способствует успешному бизнесу, пусть даже западные партнеры и равнодушны к факту нанесения побоев оппозиционерам. Если бы можно было обойтись без эксцессов, без них бы обошлись. Но это уже фирменный стиль власти. Создать проблему, чтобы потом ее решить, начать проект и, не закончив его, приступить к ликвидации последствий — вот фирменный стиль.

Но самая большая проблема в том, что “оранжевая” оппозиция является зеркальным отражением путинского режима, злой пародией на него.

“Другая Россия” идеологически всеядна? Так, а что, у современного Кремля есть какие-то явные идеологические предпочтения, если говорить не о лозунгах, а о политической практике?

“Другая Россия” только и жаждет дорваться до власти? Ну, а их оппоненты жаждут эту власть не отдавать. Мотив одинаков, просто люди с разных точек зрения на проблему смотрят.

“Другая Россия” неоднородна по своему составу? То же можно сказать и о путинской администрации (в широком понимании этого слова), этом аппаратном ковчеге, в котором помещаются и Чубайс, и “инфернальные чекисты”. Кремль сам создал условия для роста “оранжевых” настроений. Обижаться, в общем, не на кого.

До недавнего времени существовало два вида оппозиции: “статусная” и “андерграундная”. Первую составляли думские партии, а также отдельные политики и общественные деятели, в разные времена имевшие хоть какое-то отношение к власти. Пребывание в оппозиции не мешало им чувствовать себя частью российской элиты и пользоваться соответствующими преимуществами. Политика была отдельно, а жизнь отдельно: утром — в обставленный с любовью офис, а вечером — на заседание какого-нибудь клуба или на радио. Перетекание во власть и обратно не составляло большого труда: история лидеров СПС, хорошо поработавших в органах исполнительной власти, тому подтверждение. Коммунист Юрий Маслюков путешествовал из Думы в правительство и обратно, не испытывая особых политических неудобств.

Статусная оппозиция была не только кадровым резервом Кремля, но и важным элементом сохранения политической системы.

Задействовались не только люди, но и идеи. В обмен на портфели лидеры “статусной” оппозиции укрепляли власть, придавали ей определенную устойчивость и простор для маневра. По большому счету, это был клуб, внутри которого, конечно же, были конфликты и ссоры.

Оппозиционный “андерграунд”, скорее, был способом самовыражения, защитной реакцией на несправедливо устроенный мир. Вряд ли пенсионеры из “Трудовой России” или юнцы из какой-нибудь радикальной группировки всерьез верили, что могут изменить режим или придти к власти. Об извлечении дивидендов и речи не могло быть. Оппозиционеры из андерграунда просто протестовали, зачастую находя на митингах и пикетах не только политических соратников, но и личных друзей.

До определенного момента “статусная” оппозиция и “андерграунд” были по определению враждебны друг другу. Им не то что объединяться, говорить-то, в общем, было не о чем.

Так бы они и жили в параллельных мирах, если бы власть не стала менять их местами. Низводить и укрощать тех, кто привык к мягкому креслу и уважительной телекамере. Выстраивать избирательное законодательство таким образом, чтобы у нелояльных элементов не было бы и надежды побороться за сохранение своего статуса. Устанавливать правила игры, при которых лояльность надо доказывать ежедневно и ежечасно. Возможность комфортного оппонирования была фактически упразднена.

В то же время шел процесс возвеличивания внесистемной оппозиции. Ее накачивали всеми возможными способами, показывая всю опасность для существующей политической системы. Несуразные в сравнении с нарушением тюремные сроки, показная жестокость при пресечении акций прямого действия — все это было доказательством страха (настоящего или показного) власти. Боятся — значит, уважают. Из способа социальной адаптации оппозиционный андерграунд превратился в реальную политическую силу.

У тех, кто боролся без всякого расчета на успех, появилась надежда.

Вот где-то на середине “статусная” оппозиция и “андерграунд” встретились, чтобы сформировать прообраз большой “оранжевой” силы. Из этого вполне еще может ничего не выйти — политические таланты лидеров оппозиции хорошо известны и особого оптимизма их сторонникам внушать не должны. Нет пока и значимой социальной базы — ирония относительно числа участников “маршей несогласных” имеет определенное право на существование (другой вопрос, что их становится все больше, а митинги в Москве конца 80-х с меньшего начинались). Однако нет сомнений в том, что вот теперь-то власть будет еще усерднее противодействовать “оранжаду”. Возможно, это позволит “Другой России” собирать уже по-настоящему большие митинги.

Победить “оранжевых” власть может, только частично демонтировав созданную систему контроля над всем чем возможно.

Одно только упрощение и смягчение избирательного законодательства могло бы значительно изменить ситуацию в оппозиционном лагере. Возможно, в ближайшие годы мы узнаем, что нынешние обитатели Кремля любят больше — власть или ее атрибуты. Шашечки или ехать.

Глеб ЧЕРКАСОВ