“Здоровый кризис, но без политической революции — это то, что нам всем нужно”

Для выступления* я выбрал тему экономической истории — для Гайдара она была исключительно важна, он был очень тонким исследователем длинных исторических процессов, и в этом смысле видел экономическое развитие сквозь призму бесконечной трансформации экономической жизни. В этом смысле он, на мой взгляд, был марксистом. Если мы под марксизмом понимаем не микроэкономику, устаревшую еще к тому моменту, когда вышел первый том “Капитала”, поскольку были более продвинутые теории, то мы увидим в этом теорию экономической истории, которая действительно сохранилась как некий фундамент для исследований.

Время для экономистов

Я начну с пожеланий, пожеланий нам всем — выпускникам РЭШ и вообще экономистам быть всегда востребованными. Я бы пожелал всем нам хороших кризисов. Потому что, как известно, кризис — плохое время для людей, но хорошее — для экономистов.  

Востребованность экономистов зависит от сложностей социально-экономической ситуации в той или иной стране. Хороший, здоровый кризис, но без политической революции — это то, что нам всем нужно, и то, что я всячески желаю вам во всей творческой экономической жизни. В этом смысле Елизавета II, которая в августе 2008 года спросила в Лондонской школе экономики: “Почему никто не смог предсказать финансовый кризис?”, сделала, конечно, антиэкономическое заявление. Потому что если бы кризисы можно было предсказывать — их бы не было.

Что касается экономической истории, то роль истории в экономических исследованиях всегда была значительна, и мы понимаем, что богатство народов в значительной мере — это исследования экономической истории, “Капитал” — это в значительной мере экономическая история (как и Шумпетер, и в значительной мере — Кейнс). Практически все крупнейшие экономические исследования основаны на исследовании опыта.

Повторение исторического опыта — повторение ошибок

Как же использовать знания экономической истории в практической и аналитической деятельности? Есть несколько подходов. Прежде всего, это поиск прецедентов.

Вообще в экономике почти все было. Это не значит, что все можно повторить, но почти все, так или иначе, было. На долю нашего поколения пришлось два довольно важных трансформационных поворота, два довольно интересных вызова, которых никогда не было раньше в глобальной экономической истории.

Во-первых, трансформация тотально централизованной экономики в рыночную — никогда не было такого уровня огосударствления централизации, и, соответственно, никогда не было такой попытки превратить, как говорил Лех Валенса, рыбный суп обратно в аквариум. Построение коммунистической системы — это превращение аквариума в рыбный суп, а построение рыночной экономики — это трансформация рыбного супа в аквариум. Это вызов, с которым мы столкнулись, он не имел прецедентов в истории.
Второй элемент, о котором мы сейчас должны говорить, выходит за рамки посткоммунистической трансформации, — это то, что некоторые экономисты называют secular stagnation. Когда мы обсуждаем проблему new normal — это ведь не цены на нефть и не их колебания, в последние полвека это регулярно происходит.

На самом деле один из важнейших вызовов — это вопрос: является ли двадцатипятилетняя стагнация Японии картинкой будущего или это случайное явление? Являются ли низкие или стагнирующие темпы роста долгосрочным вызовом или новой нормальностью функционирования развитых экономик? Оба сюжета не имели прецедентов в экономической истории. С тех пор, как появились современные экономические кризисы, примерно с 1725 года, достижение “дна” означало начало роста. Поэтому мы до сих пор любим обсуждать, оттолкнулась ли экономика от дна. Опыт Японии показывает, что достижение дна не обязательно будет означать начало роста. Это совершенно новая реальность, требующая совершенно нового осмысления.

Экономическая история и история современной экономической мысли не столь проста. Она не является набором исторических анекдотов и ситуаций, это не выбор однозначных знаний и правильных рекомендаций. Недаром первые экономисты были врачами, по крайней мере Петти и Кене: принципы функционирования экономики и медицины в чем-то похожи. Есть общие принципы функционирования организма, есть некоторые канонические или неканонические методы лечения, а дальше — умрет пациент или выживет, зависит от высших сил. Никогда лечение не может быть абсолютно однозначным. Весь исторический опыт, если угодно, набор медицинских книг, очень важен, но не дает окончательного ответа. Окончательный ответ дает патологоанатом или экономический историк, который объяснит, почему кошмары экономической политики привели к успеху, а следование канонам привело к катастрофе.

Есть некоторые особенности возможностей и ограничений исторического экономического знания. Опыт, безусловно, важен, но повторение опыта очень часто является повторением ошибок. Не так много в экономической истории очевидных истин — что можно делать, а чего нельзя. Очень часто ситуация гораздо сложнее, чем это выглядит на первый взгляд. Взять, например, дискуссию о том, что у нас низкая монетизация экономики, о том, что проблема монетизации решается не повышением спроса на деньги, а простыми методами денежной эмиссии. В общем все, что об этом можно было сказать, — изложено, скажем, в дискуссии Базарова, Громова, Струмилина, Кондратьева и Макарова в 1925-1927 гг. Блестящие экономисты Госплана делали эту классическую ошибку: у нас низкая монетизация ВВП — у нас есть шанс напечатать очень много денег. Повторять эту ошибку с тех пор кажется достаточно странным.

Опыт прошлого иногда оказывается крайне ошибочным. В конце 1920-х годов золотой стандарт считался абсолютным благом, к которому все стремились. Почти никто не верил Кейнсу с его утверждением о золотом стандарте как “рудименте варварства”.

Но из этого никак не следует, что в будущем не может сложиться обстоятельств, при которых золотой стандарт снова возникнет. Я это говорю умозрительно, но мне всегда вспоминается некий сюжет из политической истории XVIII в.: когда отцы-основатели американской демократии обсуждали свой конституционный режим, республика в тот момент была отнюдь не самой передовой политической формой. Это была одна из самых отсталых форм, берущая свое начало в Риме и давно пройденная всеми передовыми нациями. Не республика, а конституционная монархия была эффективным политическим институтом, обеспечивавшим мощную армию, мощную экономику. И, тем не менее, отцы-основатели возродили архаичный механизм, и он почему-то начал работать. Это тоже всегда надо помнить, учитывать, понимая ограниченность наших знаний, в том числе экономических.

Третье, на что я хотел бы обратить внимание — релятивность историко-экономического опыта. Я уверен в том, что новые поколения должны переписывать историю — с точки зрения накопленного опыта и знаний. Опыт каждого поколения замечает нечто новое в экономической истории, и в этом смысле экономическая история должна переписываться каждым поколением экономистов.

Еще один пункт — это важность историзма, важность учета обстоятельств, при которых происходят те или иные события. Это важно как в оценке современных рекомендаций, так и в оценке опыта. Классический пример, который я не могу не привести — критика эпохи либеральных экономических доктрин развитого индустриализма. Ну как же так? Вот Адам Смит, Рикардо, некоторые другие экономисты, вплоть до Бастиа, рекомендовали всем странам осуществлять свободную внешнюю торговлю, пользоваться преимуществами сравнительных издержек, обмениваться товарами, не понимая, что они заставляют отсталые аграрные страны оставаться отсталыми, а передовые промышленные — быть передовыми. Эти критики не понимали, что когда Адам Смит писал “Богатство народов”, когда “Принципы политической экономии” писал Рикардо, промышленность и сельское хозяйство не были антагонистами. Самыми мощными в экономическом и военном отношении были аграрные монархии, а вовсе не редкие промышленные республики, само же понятие отсталости является временным и историчным.

Кстати, так и сейчас. Мы пришли к такому состоянию общества, я имею в виду развитый мир, когда отсталых и передовых отраслей больше нет. Есть отсталые и передовые технологии. Но мы не можем сказать заведомо, что сельское хозяйство — это плохо, а промышленность — хорошо. Промышленность может быть со старыми технологиями, а сельское хозяйство может быть с новыми. Релятивное знание в этом смысле — очень важный вопрос.

И еще одно мое личное наблюдение. Это имеет косвенное отношение к экономической истории, но точно имеет отношение к выпускникам РЭШ. Читая книги и наблюдая дискуссии в нашей экономической науке, я понял когда-то, что наука развивается поколениями, что дискуссия идет ради того, чтобы убедить следующее поколение, а не друг друга. Когда экономисты спорят друг с другом, они никогда не договорятся. Только в очень редких случаях, когда есть четкие количественные верификации, и то всегда можно найти их другую интерпретацию. Дискуссия преодолевается поколением. В экономической науке следующее поколение перестает обсуждать то, что обсуждали их родители, и принимает как данность выводы, которые становятся очевидными.

Загадки экономической истории  

Если кто-то будет заниматься экономической историей, и даже те, кто не будет ею никогда заниматься, непременно столкнутся с теми загадками и фундаментальными вопросами, с которыми сейчас сталкивается любой исследователь и любой думающий практик.

Прежде всего, это современный экономический рост, его природа и перспективы — вечная дискуссия. Мы не знаем, почему 250 лет назад экономический рост начался, но мы не знаем еще более интересного — раз он когда-то начался, значит ли это, что он когда-то закончится. Прав ли Боб Гордон, который пишет, что экономический рост исчерпывается? Свидетельствует ли японская ситуация о том, что это завершение современного экономического роста, а не просто набор ошибок экономической политики и переплетение наводнений и цунами? Словом, перспектива современного экономического роста — одна из самых загадочных и, может быть, никогда теоретически нерешаемых проблем.

Еще один вопрос, на который сегодня нет ответа. Это особенности догоняющего развития. Почему одним странам рывки удаются, а другим — нет? Вечная дискуссия, очень интересная, во многом спекулятивная. Почему Россия не Америка, почему Палестина не Израиль, почему Эстония не Финляндия, хотя стремится приблизиться к Финляндии. Тоже такой вечный вопрос, сочетающий некое объективное знание с набором субъективных и, может быть, даже культурных (хотя я не люблю в экономике слово “культура”) интерпретаций.

И еще одна дискуссия: Китай и Россия — две модели догоняющего развития. Тоже, пока существуют эти две страны и пока существует догоняющее развитие, эта дискуссия будет вестись.

И из более локальных — вопрос, который я бы отнес к историко-экономическим, хотя он не имеет исторических прецедентов. Это перспективы нынешней макроэкономической политики развитых стран. Никогда в истории макроэкономической политики не было такого мощного денежного стимулирования, отчасти бюджетного стимулирования, и никогда то, что называется ловушкой ликвидности, не проявлялось так наглядно, так жестко и так беспросветно, как это выглядит в настоящее время.

Хочу подойти к выводам.  

Первый — понимать ограниченность своего знания, почерпнутого из опыта или из моделей. Только экономический историк скажет, почему одна страна успешна, а другая — нет, и то неокончательно.
Вывод второй: для преодоления ограниченности наших знаний  надо много работать, в том числе над осмыслением исторического опыта и сегодняшних специфических обстоятельств.

Третье — понимать, что нет никакого сокровенного знания, которое позволит вам решить все возникающие проблемы страны и региона, локального пространства и всего мира. Помнить слова Хайека об опасности самонадеянности экономистов (так называлась его последняя книга).

Четвертое — видеть риски знания истории, которые можно предотвращать. Недавно один из наших видных экономико-политических деятелей сказал мне: “Все-таки тяжело знать экономическую историю — блокирует действие. Понимаешь, что все было и почти всегда плохо кончилось”. Тем не менее, из этой ловушки тоже надо себя вытаскивать за волосы.

Ну и выпускникам еще один пункт: никогда не переставайте учиться — у самих себя, у коллег, партнеров и у своих учеников. Последнее — самое трудное, но самое важное. Для сохранения здравого смысла надо учиться у своих учеников. И помнить, что история — не учительница, а классная дама, она не учит, она наказывает за невыученный урок. И каждый урок можно пересдавать бесконечно, в отличие от школы.  “История длинная”, — любил повторять Егор Гайдар.

*Владимир Мау выступил на торжественном вручении дипломов выпускникам Российской экономической школы с лекцией памяти Егора Гайдара. ET публикует ее текст с незначительными сокращениями.

Владимир МАУ, ректор РАНХиГС