За что “царицу наук” отправили в изгнание

Тенденция тревожная. И потому, что падение математики у нас автоматически ассоциируется с падением интеллектуального ценза как такового. И с чисто практической точки зрения — поскольку не соответствует динамике рынка труда, на котором все большей популярностью пользуются работники сферы высоких технологий. Министр посетовала на то, что государственные квоты на “компьютерные” специальности от года к году увеличивают, сокращая при этом госзаказ на специалистов в области права и экономики, а желающих на эти места все меньше. И можно предположить, что на за горами дефицит специалистов на одном из самых динамичных профессиональных направлений. На котором, к тому же, украинские специалисты всегда неплохо смотрелись.

Министр образования совершенно справедливо ищет причины в школе — в программах и способах преподавания математики и естественных наук. И она права: наследие “естественно” ориентированной советской школы, готовившей армии ИТРов, а из тех, кто “не тянет” — еще большие армии пролетариев, давит на плечи. И само наследие было тяжелым, а годы консервирования проблемы сказались на состоянии “пациента” не лучшим образом. Нынешние программы, учебники и способ подачи материала в области точных и естественных наук в украинской школе не выдерживают критики. Кажется, все “обновления” и “реформы” в этой области были направлены на одно — растянуть эти программы на 11, нет, на 12 лет (с угрозой — “а в Европе и 13 учатся”). Причем и без того не слишком ясная и не очень логичная структура предметов окончательно утонула в хаосе. И, можно добавить, в безответственности, доходящей до того, что школьники учатся по учебникам, в которых перепутаны Западное и Восточное полушария, а орбита Плутона находится внутри орбиты Нептуна. И это только “Природоведение”. А есть еще, совершенно верно, математика, которая в школьном изложении в одинаковой степени бессмысленна и беспощадна и к тем, у кого есть способности к математике, и к тем, у кого их нет.

Само слово “наука” для нынешней украинской школы — не только не знамя, но даже не горизонт. В лучшем случае, это иносказание — здесь есть предметы, которые называются так же, как некоторые науки. Но никаких системных знаний, структур и методов научного знания под этими обложками вы не найдете. Как не найдете и просто увлекательного научно-популярного описания соответствующих областей знаний. Хотя оба таких подхода в случае школы могли бы выглядеть уместно.

Самые честные учителя признают свое “научное” поражение и находят нишу в человеческих ориентирах. Школа охотно принимает на себя воспитательные функции, организацию досуга и самого элементарного, базового ликбеза.

Кто захочет учиться “на результат” — сдавать ЗНО на высоком уровне и продолжать обучение в приличному вузе, — все равно нанимает для этого репетиторов. Это правило игры в нынешнем украинском среднем образовании, действующее “по умолчанию”.

Эта форма бытия примерно соответствует чаяниям нынешних учителей и находит живой отклик в учащихся массах и душах родителей.

На этом месте нас накрывает второе крыло проблемы, о котором Лилия Гриневич ничего не сказала — да это, в общем, и не в компетенции министра образования. Дети не хотят учиться всерьез. И происходит это не только потому, что “школа плохая” (хотя да, конечно, и из-за этого тоже). Но потому, что это нежелание — напрягаться вообще и напряженно учиться в частности — поддерживается в их семьях и в обществе в целом. Ценность образования — настоящего, фактического образования — у нас, кажется, обратно пропорциональна количеству дипломов на душу населения. Дети не хотят учиться, или лучше сказать — “напрягаться”, потому что не видят ни позитивного примера вокруг себя (в тому числе, в ближайшем окружении), ни цели перед собой. А окружающие взрослые в большинстве своем их в этом “расслабленном” состоянии поддерживают. Они и сами зачастую не слишком верят в нерушимую связь между тяжелым трудом и достижениями. И в детях поддерживают уверенность в том, что удача — это не результат упорного труда, а, в лучшем случае — лотерея, или, в худшем, — мошенничество. Говоря проще, “страшные деньги” нельзя честно заработать — их можно только украсть.

О том, как коррупция и, шире, моральный кризис лишает общество шансов на реабилитацию, можно писать тома. Все, что можно сказать тут — что в результате учебные предметы и научные дисциплины, требующие серьезного труда — такие, как математика — стремительно теряют популярность. Не помогают даже “сексес-сториз” из жизни украинских ИТ-шников, которые и дома без дела (и денег) не сидят, и за границей принимаются охотно. Но это не подвигает среднестатистических школьников на постижение “трудных” предметов. Идея хардворкинга — даже такого, который будет в дальнейшем вознагражден — плохо приживается в юных умах. Резкое падение условных “математиков” среди выпускников украинских вузов — сигнал не только о плохом состоянии школы, но и плохом состоянии культуры. Потому что задавать цели, ценности и “горизонты желаний” — это как раз один из существенных ответов на вопрос “что такое культура и зачем она нам”.

Нынешняя детская и подростковая культура направлена на потребление. Это не примитивный “вещизм” — желание владеть чем-то вполне может оказаться стимулом, целью, для достижения которой можно и напрячься. Это потребительство высокого уровня, при котором символическая “добавочная стоимость” вещи настолько велика, что она поглощает весь горизонт желаний. А “креативность”, в свою очередь, хоть и поднята на щит, также на поверку оказывается специфическим типом потребления — детская “креативность” очень часто оказывается продиктована не столько внутренней потребностью, сколько внешним предложением. “Креативность” — товар не только на рынке труда, но и на рынке услуг, где не столько спрос диктует предложение, сколько совсем наоборот. А рынок имеет массу предложений на тему “как подарить ребенку детство”.

Возможно, дело в том, что как раз сейчас в активный период “родительства” вступает поколение, росшее в 90-х. Бедность и куча с детства не закрытых гештальтов компенсируется в детях. У которых гештальты закрываются, не успев открыться. Психологи говорят, что это хорошо, просто замечательно — нет ничего ужаснее для ребенка, чем незакрытый гештальт. Возможно, они правы. Но если бы у Малыша Свантесона собака появилась раньше, чем он успел осознать этот “гештальт”, мир никогда не услышал бы о Карлсоне, который живет на крыше.

Тут самое время вспомнить о математике. Потому что именно на состоянии этой науки, если верить Давиду Гилберту, нехватка воображения сказывается самым пагубным образом. Можно добавить, что эта проблема идет в списке вторым пунктом — сразу после лености.

Екатерина ЩЕТКИНА