Неумение верно себя оценивать — вот что может тебе повредить в будущем.
Фрэнсис Скотт Фицджеральд
Весеннее политическое обострение началось с “мартовского безумия”, выразившегося в фактическом объявлении торговой войны между США и Китаем, бравурно-агрессивном выступлении Путина перед Федеральным собранием, высылке российских дипломатов из западных стран, обострении отношений между США и Европой на тему квот на металлы, а затем продолжившимся односторонним выходом США из ядерной сделки с Ираном — все это напоминает некие отголоски тектонических сдвигов в геополитике.
Огромные плиты базовых политических договоров и соглашений, интересов и невысказанных претензий пришли в активное движение и разбудили своеобразные вулканы, которые заговорили символической лавой, пеплом и кусками горных пород. А когда вулканы начинают говорить, то жить возле них (или даже находиться рядом) бывает крайне опасно, поскольку это всегда разрушения и хаос. Правда, потом жизнь все равно продолжается, но изменившаяся навсегда.
“Мартовское безумие” — это еще и термин из американского студенческого баскетбола, самого модного спорта в США, когда команды играют по круговой системе, а начиная с марта, играют уже “на вылет”. Очень похоже на то, что, начиная с марта 2018 года, “круговая система” борьбы ключевых участников геополитических пасьянсов закончилась, и пошли “парные игры” на выбывание, полуфиналы и финал которых (а значит и имя победителя) — не за горами.
Все это в целом позволяет делать вывод о том, что бег мировой системы к ее окончательной деконструкции выходит на финишную прямую: почти все участники процесса предстали перед двумя классическими вопросами, от ответа на которые зависит будущее мира: “Кто мы?” и “Чего мы хотим?” При наличии, казалось бы, очевидных и недвусмысленных “ценностей” все чаще раздаются голоса, что страны Запада потеряли себя, а вместе с тем — и смысл союзов, сформировавшихся в ХХ веке.
Однако не следует думать, что эта проблема коснулась только географически близкого нам Европейского Союза: ровно перед той же проблемой стоят США, сама Украина и… Россия, в которой, при всей ее внешней политической монолитности, угадываются признаки тех же процессов.
США: выстраивание новых границ миросистемы
Если желаешь, чтобы мир изменился, — сам стань этим изменением
Махатма Ганди
Самую большую тревогу вызывает то, что в этот процесс самоопределения втянуты и США, являющиеся ключевым донором безопасности в мире. По большому счету, победа Трампа для многих американских избирателей и была символом того, что к власти пришел человек, который “вернется к истокам”, вернется к базисам того, “кто мы”, а значит и действительно сможет “сделает Америку великой снова”.
Хотя оппоненты Трампа вдоволь поиздевались над этим его слоганом, однако это совершенно не отменяет очевидный и неприятный для многих факт: именно как утрату своего величия многие американцы, отдавшие голоса за Трампа, воспринимали Америку 2015—2016 года. Как страну, в которой “что-то сломалось”, где у политиков не хватает политической воли на сильные и жесткие решения, а проблемы на которых они сосредоточены, — чужды рядовому американцу.
Кстати о политической воле — похоже, что коллективный “рядовой американец” действительно это чувствовал куда лучше, чем многие аналитики, пытавшиеся подвести рациональный базис под действия предыдущего американского президента. В этом смысле очень символична история со сбитым над Донбассом “Боингом”: уже через несколько дней после крушения МН17 Обама знал досконально обо всех обстоятельствах и виновных в этой катастрофе. При этом до конца своего срока так и не занял четкой позиции в этом вопросе. Эта история и о том, что отсутствие политической воли приводит, в конце концов, к латентной поддержке агрессора и международных преступников, давая им пространство для маневра и надежду избежать наказания.
В этом смысле Трамп более прямолинеен. Как мы помним, на первых этапах Конгрессу пришлось существенно корректировать направления его деятельности, да и сейчас он все еще и выглядит несколько экзальтированным в своих решениях, однако это хотя бы действия.
Впрочем, кажется маловероятным, что Трамп действительно сможет дать ответ Америке на вопрос “Кто мы?”. По крайней мере — не в традиционной христианско-капиталистической парадигме, не в идеологическом духе нео-”рейганомики”: и сам Д. Трамп далеко не Р. Рейган, и мир существенно изменился. Однако он явно пытается ответить хотя бы на вопрос “Чего мы хотим?” — больше собственной инициативы (зачастую балансирующей, на грани ситуативного волюнтаризма), больше уважения к желаниям Вашингтона, больше “простых” и “прямых” решений и оценок. С этим можно соглашаться или не соглашаться, — но это позиция, с которой остальным придется работать.
Однако проблема сохранения внутреннего мира никуда не делась, а значит — не исчезла и угроза сохранению своей внутренней целостности. Ведь россияне своими кампаниями по дискредитации выборов атаковали не столько демократическую систему США (она-то выстоит, благо процедуры — это основа демократии, а в США они отработаны), сколько “национальное единство” — радикалы всех мастей получили политический и информационный ресурс, получили место за столом медийного мейнстрима, и тем самым показали и американцам, и всему миру, что таки действительно существует “иная Америка”. Америка, которую мало кто хотел видеть и слышать. И во многом эта “иная Америка” “в глубине души” ретроградна, примитивна и реакционна, она хочет и готова поднимать вопросы расизма, ксенофобии, правого национализма и многие другие, казалось бы, изжитые — прежде всего из-за избытка политкорректности. (Эта тема в частности, достаточно глубоко разобрана в книге Сета Стивенса-Давидовица “Все лгут. Интернет знает о вас всё”.) И с этими протестными реакциями и глубинными желаниями, как косвенно продемонстрировал “казус Трампа”, нужно что-то делать.
Непохоже, чтобы гладко политкорректная Америка была готова к такой — внешне очень непростой, внутренне крайне проблемной — дискуссии. Не готов к ней и Трамп (что показывают его реакции на события в Шарлоттсвилле), хотя он и пытается компенсировать это через восстановление особой роли США в мире. Делает он это зачастую очень неуклюже, рассчитывая на стратегии, которые срабатывали в бизнесе, но не работают в мировой политике. Тем более что потерян основной цементирующий ресурс для подобных действий — доверие партнеров. А после прошедшего G7 его станет еще меньше.
Между тем ключевая проблема, ныне стоящая и перед США, и перед остальными крупными международными субъектами, может быть сформулирована следующим образом: то, что мы называем Мировой гибридной войной, вполне можно охарактеризовать как некую Тихую Третью/Четвертую (в соответствующих соотношениях с Холодной войной) мировую войну, и кто выживет в ней как реальный международный субъект — еще непонятно. Первая мировая закончилась распадом Германской, Австро-Венгерской, Османской и Российской империй. Вторая — распадом Британской, французской, итальянской и японской. Холодная война оставила на мировой арене только одного реально действенного сверхсубъекта — США. А кто останется после текущей гибридной конфликтности?
Именно эту задачу сегодня США во главе с Трампом и пытаются решить — причем скорее на интуитивном уровне восприятия более чем неоднозначной действительности. В рамках такого подхода предпринимаются преимущественно резкие шаги, которые, в свою очередь, дополнительно расшатывают и без того нестабильную мировую систему. Похоже, что США все серьезнее используют агрессивный внешний стиль в этом процессе. Лейтмотивом его выступает принцип: если систему невозможно удержать, если она уже разрушается, в этом случае действия по ее разрушению — не столько хаос, сколько формирование нового статус-кво. И именно своеобразная конфигурация таких действий станет новой рамкой “нормальности”.
Неудивительно, что Россия не вписывается в подобную модель “мира по-американски” (новый Pax Americana). Ибо тот, кто устанавливает новые границы и тем самым навязывает новые правила игры, — тот и является хозяином положения. А это означает, что для США борьба с Россией — это действительно всерьез и надолго. Условно говоря, США применяет в мировом масштабе классическую для любого государства концепцию монополии на насилие — США не могут позволить кому-либо (ни Северной Корее, ни Ирану, ни “даже” России) оспаривать их желание задать новые геополитические рамки “легитимации насилия”.
Поэтому мы будем видеть все больше таких казусов и прецедентов, как выход из ядерной сделки с Ираном и жесткая игра с Северной Кореей, тотальное давление на Россию и ультиматумы Европе — все это и есть новые контуры мировой системы, которая находится лишь в процессе формирования.
Сюда же можно отнести и историю со вторичными санкциями (вроде CAATSA) — хотя попытка распространить действие американского законодательства на весь мир не нова, однако в этот раз масштабы ее существенно расширяются, затрагивая сферы, чувствительные не только для непосредственных объектов, на которых направлено применение санкций, но и, что важно, — для традиционных стратегических партнеров Америки. От того, насколько иные “серьезные” страны согласятся или не согласятся с этой практикой, может зависеть и степень конфликтности международных отношений в ближайшей перспективе.
Мы видим, что геополитическая буря бушует вовсю, и спрятаться от нее не удастся никому. Как в любой буре, там тоже есть некая точка спокойствия, “глаз бури” — где все спокойно, и где сложно поверить, что вокруг настоящий хаос. Однако складывается стойкое впечатление, что большая часть западного мира (прежде всего — европейцы) находится в подобном “глазе геополитической бури”. Они видят её симптомы вокруг себя, видят, что происходит нечто совершенно хаотичное, но при этом “цивилизованный мир” относительно спокоен — сохраняется видимость существующих международных институтов, союзов, договоренностей, хотя де-факто все уже закрутилось в водовороте урагана.
Находящиеся в этой условной точке спокойствия могут слишком поздно понять, что мир изменился и их роль в нем не ясна. США сознательно (или что более вероятно — бессознательно) выходят из этой опасной зоны комфорта, чем ставят в неудобное положение своих партнеров по всему миру, создают им откровенный дискомфорт, усугубляемый проблемами, которые беспокоят этих партнеров. Прежде всего — Европу.
Берлин—Париж—Москва: новая архитектура “Мюнхенского сговора”?
Европа никогда не существовала. Европа — не сумма национальных суверенитетов… Европу еще нужно создать.
Жан Монне
Европа тоже находится в состоянии поиска. В недавнем выступлении Джорджа Сороса прозвучала очень точная оценка того, что происходит с Европой: “Европейский Союз втянулся в экзистенциональный кризис. На протяжении последнего десятилетия все, что могло пойти не так, пошло не так”. Отталкиваясь от критических оценок Дж. Сороса (кстати, практически демонизированного командой Орбана, президента страны — члена ЕС), в рамках нынешней логики ЕС созданы парадоксальные отношения. Они по сути своей полностью противоречат тем кредо, на которых он строился под руководством Жана Монне. Сейчас сложно сказать, это ли стало причиной кризиса европейского “Я” или наоборот — кризис повлиял на смену парадигмы развития ЕС.
Однако в любом случае следует констатировать: кризис действительно охватил Европу — и это кризис ответов на вопросы о том, кто такая Европа, кто такие европейцы и чего они хотят. По большому счету пропало полноценное вИдение “европейского проекта” — куда он движется и согласны ли с этим все его участники? Попытки евроинституций сконструировать вариацию на тему “новой исторической общности” в формате “европейского народа”, они не увенчались успехом. (У меня, как человека пережившего СССР, это вызывает неоднозначные и в чем-то даже противоречивые аллюзии.) А значит — не были внятно сформулированы параметры того, кто такой “европейский народ” (”европейцы”) и чего они хотят (кроме общих разговоров о “благополучии”, “уровне потребления” и “ценностях”).
Именно на этом фоне пышным цветом расцвели разнообразные популистские партии, предлагающие максимально упрощенные, порой откровенно примитивные ответы на эти два простых базовых вопроса. И уже сейчас мы видим вполне однозначный тренд: Европа сильно “правеет”, быстро сегментируется, на поверхность всплывают подавленные “национальные интересы”. Лучший пример — история вокруг “Северного потока-2”.
По меткому замечанию одного из наших дипломатов, своей позицией по этому проекту Германия четко разъединила общеевропейский интерес и национальный немецкий интерес. В условиях кризиса проекта “Европа” немцы сделали свой выбор: игра соло им показалась лучше и интереснее, чем непонятный коллективный “европеец” с его ограничениями и обременительными для национальной экономики идеями. Причем эта игра проходит в полном соответствии с предельно циничной realpolitik, где слабых или зависимых партнеров обманывают или “хотя бы” не принимают в расчет, а национальный интерес доминирует над любыми внешними обстоятельствами.
Те, по сути — кулуарные, договоренности, которых А.Меркель достигла с В.Путиным в Сочи, те заявления, которые были ими сделаны в отношении стран Восточной Европы, — все это и есть контуры новых сговоров. Важно отметить: эти решения принимались вовсе не какими-нибудь политиками из “Альтернативы для Германии” или очередными “путинверштехерами” (Putinversteher) — это позиция того же канцлера Германии, которая раньше неоднократно критически подтверждала понимание (невосприятие) таких вещей, как оккупация Крыма Россией, сбитие российско-террористическими войсками МН17 или сознательный срыв Москвой минского процесса. Все это не помешало принять нужное решение в нужный момент, поставив под удар всю Восточную Европу.
Но это решение — нечто большее, чем просто проблема государств вроде Польши, Украины или стран Балтии. Это свидетельство попытки Германии и ряда европейских стран выстроить новую (а скорее — очень старую) архитектуру Европы с тенденцией к деконструкции надъевропейских структур, реверсом интеграционных процессов, укреплением национальных государств. “Северный поток-2” для Германии — это выбор стратегического партнерства — США или Россия. Похоже, что свой выбор Берлин сделал.
Для Германии это означает почти тотальное доминирование в Европе, при одновременно усиливающемся стратегическом противостоянии с США (впрочем, в определенных пределах). И хотя речь пока не идет о возвращении к business as usual, но приоритеты уже понятны: Германия хочет и готова быть ключевым партнером России в Европе, конвертируя свой особый статус по части контроля над европейскими энергопотоками в политическое влияние. А ведь еще не так давно именно европейские лидеры говорили, что энергетику и энергоресурсы нельзя использовать как оружие…
Почти идентична ситуация с Францией. Первые жесткие заявления Э.Макрона о российском “Спутнике”, о необходимости ужесточить законодательство, дабы не допустить кампаний по дезинформации, — постепенно сошли на нет.
Ныне его риторика стремительно меняется — как минимум последние несколько месяцев мы наблюдаем стремительный дрейф в сторону мягкого заигрывания с Москвой. (Не хотелось бы думать, что проблема — в лаврах мастера игры с Москвой де Голля, не дающих покоя последним французским президентам.) Ключевой посыл этого движения — “экономика прежде всего”. Накануне визита Э.Макрона в Санкт-Петербург министр иностранных дел Франции Жан-Ив Ле Дриан заявил, что “Россия — великая страна, она может стать партнером”, а сам Макрон отметил, что “я хочу вести стратегический и исторический диалог с Владимиром Путиным, привести Россию в Европу”. Эту же линию он продолжил и на самом Петербургском международном экономическом форуме, дружески назвав Путина “дорогим Владимиром” и выразив уверенность в том, что место России — в Европе. Не иначе, как влияние “белых ночей” — или все-таки амбициозность “неоголлизма”?!
В русле подобных позиций руководителей двух ключевых стран ЕС, давно претендующих на геостратегическую тандемность, перспективы сохранения санкций против России — дело весьма туманное. Впрочем, следует объективно признать: во многом Россия адаптировалась к режиму санкций, и того негативного эффекта, который ожидался, они уже не производят. Хотя они сохраняют достаточно важное политическое значение — это четкое сообщение об общей позиции, о том, что поступать как Россия нельзя. Есть большие сомнения, что практика санкций — это надолго.
Недавно к “двуединой” команде любителей питерских “белых ночей” по-французски и завсегдатаев сочинских пляжей по-немецки активно примкнула Италия, где вновь сформированное правительство из популистов всех мастей прямо говорит о курсе на отмену санкций. То, чего можно ждать от Италии, ярко иллюстрирует следующий факт: министр внутренних дел Италии (во многом ключевого для страны министерства, с учетом проблем с нелегальной миграцией) Маттео Сальвини является ярым сторонником В.Путина и не стесняется фотографироваться в футболках с его изображением на Красной площади. Хотя Италия и не поехала на чемпионат мира по футболу…
Не будут вне этого процесса стоять и другие страны. Например, Австрия прямо заявила, что, несмотря на все проблемы, у нее отношения с Москвой сохраняются на прежнем уровне и она готова развивать экономическое сотрудничество. Двусмысленной оказывается позиция и некоторых восточноевропейских стран, той же Венгрии.
Сказать, что это было неожиданно, означало бы слукавить. В середине 2016 года я предупреждал об очень значительном риске того, что Европа может стать неким коллективным “гюлленцем” из произведения Фридриха Дюрренматта “Визит старой дамы” и “сдать” — под внешне красивым и внутренне вполне практичным предлогом — Украину. Похоже, что под призывы к “конструктиву”, “взвешенности” и “экономике без политики” Европа действительно пошла именно таким путем. Тогда же я предупреждал, что не может быть долгосрочной стратегией Украины идея “добиваться продления санкций против России”. Быть тактическим приоритетом — конечно. Но не стратегией.
Должны ли мы “обижаться” на Германию и Францию за их поведение? Сомнительно. Должны ли мы быть предметнее в своих запросах и претензиях? Несомненно. Уже очевидно, что наш нарратив украинско-российского конфликта не находит отклика в “циничных” (впрочем, в терминах realpolitik кавычки здесь отнюдь не обязательны!) душах европейских политиков. Возможно, нам стоит перестать им его навязывать. Возможно, нам стоит выстраивать такие же прагматичные отношения с Германией, какие она пытается выстроить с другими европейскими государствами. Абстрактный эмоциональный разговор о “предательстве ценностей” лучше заменить куда более предметным разговором на тему гарантий для Украины после запуска “Северного потока-2” или о возможных точках для компромисса между нашими странами по этому вопросу.
В целом все указывает на то, что целый ряд европейских стран начал процесс переструктуризации европейского проекта: вместо разнообразных “целей европейской пятилетки” (в духе “Европы разных скоростей”, “Более тесного союза” или “Европы регионов”) вырисовывается вполне осязаемая попытка строительства “Европейского содружества наций” по образцу Британского содружества, где крупные государства (прежде всего Германия и, хоть и в меньшей степени, — Франция) будут напрямую выстраивать двусторонние отношения с меньшими странами, используя в качестве стимула свой экономический и военный ресурс, а также энергетику (как мы это видим на примере “Северного потока-2”). В целом это не противоречит и озвученной недавно Дж.Соросом идее “Европы многих платформ”. Но следует понимать, что в стратегической перспективе это дезинтегрирует ЕС (а косвенно — и НАТО) как единую структуру, при этом часть ее наднациональных органов останется, перейдя в статус и уровень эффективности, аналогичный ООН.
Парадоксальным образом последним сдерживающим бастионом на пути развала ЕС на мелкие удельные княжества стоят те самые европейские бюрократические структуры, которые обычно мы привыкли обвинять в “неповоротливости”, “негибкости” и “безразличии”, прежде всего — Еврокомиссия и сформировавшийся вокруг нее и ее производных (под)класс евробюрократов. Переживет ли эта структура геополитический шторм — непонятно, но то, что будет пытаться играть в свою игру, — очевидно. Уход Великобритании из ЕС во многом может стать примером “теории разбитых окон” в отношении ЕС — до того момента сама мысль, что из ЕС можно выйти, у многих не появлялась. Великобритания задала новую норму, а может — и целую тенденцию.
Россия также проходит сквозь вызов переосмысления себя, хотя руководство Кремля активно этому пытается противостоять (что не удивительно, учитывая стратегию на построение квази-династической модели правления, при одновременном желании не терять Запад как место реального приложения/вложения награбленного в России). Речь не о вечно “встающих с колен”, не о ностальгирующих по имперскому величию — в России подрастает молодое поколение с политическими установками, которые явно диссонируют с доминирующим в России официальным дискурсом. Поколение, которому уже тесно в духовных скрепах, тем более что все меньшее число молодых россиян привязывается к телевизору, и именно против них безумствует Роскомнадзор, путем закрывания “Телеграм” и иже с ним.
Казалось бы, при том уровне личной и политической несвободы, которым ныне славится Россия, при той борьбе с индивидуальностью и контрсистемностью любые альтернативные движения там просто не должны существовать. А между тем именно школьники — даже не студенты — оказываются той социальной группой, которая серьезно оппонирует российской власти. И оппонирует достаточно жестко, выходя на протесты, заявляя о своей позиции, что вынуждает власть реагировать в стандартной для нее парадигме: арестами, провокациями, административным давлением. Сложно сказать, чем это противостояние свежей молодости и загнивающей системы закончится (вполне возможно, что Россия в лучших авторитарных или даже тоталитарных практиках радикально решит эту проблему), но конфликт между официозным и общественным “Кто мы?” явно присутствует.
Украина: поиск себя в мире национального эгоизма
Человек должен мечтать, чтобы видеть смысл жизни.
Вольтер
Отразятся ли выше описанные процессы на Украине? Безусловно. Они уже отражаются: порой негативно, порой — не очень. Например, смена команды в Белом Доме дала серьезный толчок в вопросе предметной помощи со стороны США Украине (в т.ч. и пресловутые Javelin'ы), риторика нового президента США относительно России стала более жесткой, деятельность К.Волкера потихоньку начинает двигать процесс, который, казалось, самозаморозился. При этом разрушение стабильных отношений между США и остальным демократическим миром вряд ли позитивно скажется на нас, а протекционистская экономическая политика Америки негативно отразится и на украинской экономике в целом, и на нашем бизнесе в частности.
Еще сложнее ситуация с Европой: Германия и Франция — два гаранта минского процесса. И если до последнего времени их участие в Нормандской четверке было фактором, сдерживавшим Россию, то теперь мы вполне можем оказаться перед угрозой того, что Кремль перехватит инициативу в этой группе и Нормандский формат начнет работу против Украины (не явно конечно, но предъявляя Украине все больше претензий). Северный поток-2, хотя многие и призывают не воспринимать как сдачу Германией интересов Украины, вряд ли можно назвать подарком нам. Впрочем, он стал логичным следствием не только преобладания немецкого политического эгоизма, но и вполне технической проблемы — серьезной изношенности украинской ГТС, для которой так и не удалось придумать механизм привлечения инфраструктурных инвестиций.
Но все это, скорее, вторичные следствия все той же проблемы, о которой был весь предыдущий текст: кто мы? Чего мы хотим?
Есть ли у нас четкое понимание структурированной политической нации? На чем она строится? Сегодня в рамках Украины мы видим сразу несколько очень сильных трендов выстраивания украинского государства и украинской идентичности. И далеко не все из них конструктивны. Во многом это приводит к тому, что возросло значение этнического фактора, когда этнополитика и политика исторической памяти стали мейнстримом, чего в украинском государстве не наблюдалось последние лет 20. Если мы не сможем дать понятный ответ на этот вопрос, то наша перспектива будет крайне туманна и постоянно сопровождаться деструктивной деятельностью соседей (и не только со стороны России).
Кстати, во многом наши проблемы с соседями (Польшей, Венгрией) именно отсюда — от несформированного национального проекта. Пока что наш текущий дискурс предлагает всем любить Украину как таковую. В целом это правильно и логично, но соседние страны предлагают своим меньшинствам на нашей территории куда более предметные смыслы — инфраструктуру, помощь, поддержку, историю (со своими акцентами). Поменять эту тенденцию можно только проектом общего будущего, а не прошлого, где каждый понимает, зачем он здесь находится и ради чего все это.
И пока мы не ответим на этот вопрос о своем “коллективном Я”, без ответа остается и второй — чего мы хотим? Где те образы и проекты будущего, которые объединяли бы нас? На самом деле, если быть честными перед собой, можно прийти к парадоксальному выводу: мы перестали мечтать по-настоящему смело. Перестали ставить амбициозные задачи, с четкой целью и планами их достижений. И это очень хорошо ощущается как простыми украинцами, так и экспертной средой.
Отсюда и запрос на любые попытки создать такой прообраз, дать хоть какой-то понятный и футуристически приемлемый ориентир (что важно не только внутри страны, но и вне ее — в т.ч. для переосмысления роли украинской диаспоры и наших отношений с ней). И этот запрос хорошо почувствовали опытные политики, которые создают очередные прожекты “нового курса”, в очередной раз подменяя действительно общенациональную дискуссию политтехнологией. Впрочем, вызывают большие сомнения, что смогут дать такой взгляд в будущее и поющие, юморящие или дышащие ророссийской ненавистью, как геенна огненная, кандидаты, хотя запрос общества на новых лидеров очевиден.
Нам нужны качественные образы будущего, нам нужно смелее говорить о том, чего мы хотим и как мы будем действовать во всех критически важных для Украины вопросах. При этом стараться исходить не из традиционного восприятия любых событий в мире в парадигме “украиноцентричности”, но честной и объективной оценки реальности.
Прежде всего — наши отношения с Европой. Больше нельзя игнорировать тот факт, что в диалоге с ЕС мы вынуждены говорить со странами, которые одновременно выступают в нескольких ипостасях. Однако в любом случае учитывать “национальный эгоизм”, как достаточно здоровый по сути макротренд, уже нужно. Кроме того, следует признать, что наше взаимодействие с Европой осложнено не только тем, что там нарастают национально-ориентированные тенденции, но и тем, что они находятся в “глазе геополитической бури”, а мы — в самом урагане. Отсюда и явное беспокойство европейцев, что контакт с нами выведет их из зоны комфорта, вынудит их принимать излишне резкие решения, быть излишне принципиальными. При этом нужно очень внимательно следить за новой архитектурой Европы, которая формируется на наших глазах.
Еще одна наша главная проблема — оккупированные территории Крыма и Донбасса. Вокруг этих тем сформировался определенный политкорректный набор месседжей, что сильно затрудняет рациональную и взвешенную дискуссию как о “внутреннем” будущем этих регионов, так и о нашей “внешней” политике по отношению к ним.
Недавно К.Волкер дал очень точную оценку происходящему: “Украина не сможет вернуть территорию уже захваченную Россией. Россия слишком сильна”. Даже эти достаточно очевидные заявления у нас часто воспринимаются как “зрада” и активно осуждаются, в т.ч. — на уровне экспертных (!) дискуссий на такую тему. Но невозможно формировать эффективные стратегии для государства, если ограничивать самих себя узкими рамками стен-догм. Безусловно, стратегической целью всегда будет возврат наших территорий, но стратегии этого могут сильно разниться. И даже в этом вопросе нам стоит больше мыслить не категориями политических догм, но национальным эгоизмом и национальными интересами (как это делают наши некоторые западные партнеры).
При этом уже понятно, какую судьбу украинскому Донбассу и Украине готовит Путин — он об этом вполне откровенно сказал в своем интервью немецкому телеканалу ORF. Речь идет об “украинской Чечне”, где Киев должен задабривать боевиков огромными дотациями, а управлять ими реально будет Россия. Пример России показывает, что это однозначно тупиковый путь, в результате которого Кремль платит дань Кадырову, там сформировано государство в государстве, куда боится сунуться даже “бесстрашное” ФСБ. Безусловно, Украина не готова обсуждать подобные сценарии, но у России они хотя бы есть. А сколько собственных сценариев есть у Украины в отношении этого региона? И не только по отношению к оккупированным территориям, но и контролируемым?
Пока что такая стратегия наблюдается только по отношению к идее миротворцев, хотя это все еще частность, а не всё решение. Но даже в этом вопросе нам потребуется много твердости, особенно в части выбора того, кто станет группой миротворцев. Поскольку они тоже бывают разные. Бывают такие, как украинские миротворцы в Сараево, которые помогли восстановить работу трамвая и тем самым побороть транспортный коллапс в разрушенном войной городе. А бывают такие, как российские в Восточной Славонии, которые помогали сербам портить избирательные бюллетени. Так что какие “голубые каски” войдут на Донбасс — очень важно.
Это приводит нас к еще одному сложному диалогу об устройстве Украины, в частности к вопросам эффективности ее государственной модели и, конечно, к борьбе с ее пороками вроде коррупции. Последняя у нас превратилась в некую фетишизированную сущность, с выстраиванием автономной системы судов, прокуратур, бюро расследований. Хотя, например, экс-президент Эстонии Т.Ильвес говорит, что реальный путь — это оцифровывание процессов, а не создание все новых бюрократических систем.
Все эти темы требуют очень серьезной дискуссии, но они окажутся невозможны если мы не сможем эффективно противостоять тем деструктивным стратегиям, которые Москва применяет к Украине и которые активизировались ввиду начала избирательной кампании. Позиционная война на Востоке и дезинформационные кампании — это то, к чему мы уже привыкли и готовы противостоять.
Но Кремль поднимает ставки и, похоже, готовит год террора — против мирных регионов, против уязвимых целевых групп (в т.ч. — детей). Больше смертей, больше политических убийств, больше хаоса и тревоги — все это в итоге направленно на действующую власть, с которой, безусловно, и основной спрос. И всегда будут рядом “конструктивные политики”, которые предложат “помириться” и “закончить глупую войну”. Ради них всё и затевается. Ради страха украинских граждан и неопределенности. Показать, что Россия может делать на нашей территории все, что захочет. Что ее невозможно победить.
Но это возможно. Не здесь и не сейчас, но возможно. Главное — не бояться, как говорил в свое время Папа Римский Иоанн Павел II борцам с российским коммунизмом. Коммунизма уже нет. Не будет и российского режима. Но наш успех зависит не только от этого, но и от нашей сплоченности, наличия прорывных приоритетов и четких стратегий их достижения.
Еще Ортега-и-Гассет заметил, что доверие граждан к политикам — это признак жизни, надежного сплочения общества, наличие у нации “хребта” и воли к внедрению проектов общего будущего. Настоящее доверие начинается там, где обе стороны признают себя равными и отказываются от предубеждений и привилегий. А восстановление такого доверия — одна из главных гарантий нашей стойкости и победы в новой войне за независимость. И если Россия обречена на Путина, то Украина “обречена” на единство и доверие, чтобы сохранить и развить свою государственность.
