ДАЙДЖЕСТ

Второе похищение Европы. В России опять хотят сыграть в защитников цивилизации

[07:19 19 февраля 2021 года ] [ dsnews.ua, 18 февраля 2021 ]

Москва вновь готовится к роли спасителя Запада от него самого. Но это идеология на экспорт.

Константин Богомолов, российский режиссер и нынешний муж Ксении Собчак, решил удивить мир новой вариацией на тему Коминтерна — теперь в облике его антипода, изложенной в статье “Похищение Европы 2.0”, скромно именуемой “Манифестом”. В нем новоявленный идеолог отводит России роль строителя “новой старой Европы”. По мысли Богомолова, Москва должна выступить в роли альтернативы современным перекосам “радикального либерализма”, основанной на европейских ценностях, утраченных, по мнению автора, современным западным миром.

На первый взгляд может показаться, что и сам текст, и поднявшийся вокруг него шум — исключительно внутрироссийский вопрос. Однако на практике основная целевая аудитория, на которую направлен “Манифест” — это в первую очередь “новая Европа”, постсоветские страны, стремящиеся к интеграции с Западом, однако в силу своего менталитета опасающиеся разгула “новой этики” и связанных с нею перекосов.

“Манифест” на экспорт

Большинству россиян Кремль предлагает другие “скрепы”, гораздо более жесткие и догматичные вплоть до фундаментализма. В текстах, обращенных к собственному “глубинному народу”, российская пропаганда не позволит себе упоминать о “духе насилия и атмосфере страха”, царящих в современной России. Статья же Богомолова предназначена для тех, кто критически относится к российской действительности, считает себя либералами, но при этом не принимает радикализма “новой этики”, захлестнувшей западный мир. Богомолов рассчитывает, прежде всего, на аудиторию в постсоветских странах (в первую очередь, в Украине), а также в рядах российской оппозиции, и в меньшей мере — на консерваторов из Западной Европы и США.

Более того, модель, предлагаемая в “Манифесте” — это вовсе не план внутреннего развития и изменения России. Это идеологема, предусматривающая позиционирование Москвой себя на международной арене в качестве центра притяжения “здоровых консервативных сил” и оплота “новой правой идеологии”, противостоящей деструктивным тенденциям развития Европы. Фактически это заявка на патронат над “правым интернационалом” — калька с патроната над интернационалом коммунистическим. С той, разумеется, разницей, что теперь Кремлю предлагается руководить и направлять борьбу за светлое правое будущее против сил левого ада.

Следует признать, что эта конструкция может найти сторонников за пределами России, учитывая, что ультралиберальные перекосы “новой этики” действительно тревожат не только не успевающие адаптироваться к ним общества постсоветских демократий, но и многих на Западе. Поэтому стоит разобраться в причинах новых тенденций, а главное — выделить факторы, которые при всех проблемах западных стран лишают Россию шансов представить им достойную альтернативу.

Важно отметить, что идеологический конструкт Богомолова составлен весьма грамотно и тонко, и дьявол здесь, как и водится, в деталях. Очевидно, что, говоря о Европе, автор пишет на самом деле о Соединенных Штатах. По крайней мере, приводимые им примеры (как отметили в “Новой газете”, опубликовавшей “Манифест”, искаженные) и образы касаются США. Как и собирательный термин “Флойды”, упоминание Байдена и BLM и так далее. Россия в данном случае позиционируется как оплот спасения современной “заблудшей” Америки и следующей ее тенденциям Европы. Но нуждаются ли США в подобном “спасителе”?

Кризис консерватизма

На самом деле, о проблемах, вызванных молниеносным и стихийным развитием “новой этики”, не писал только ленивый. Я сама отмечала еще летом, что новые социальные нормы в США создаются стихийно, напрямую из хаоса, минуя механизмы достижения общественного консенсуса и государственного одобрения. При этом показательно, что, согласно данным опросов, в 2020 г. 36% американцев определили себя как консерваторы, 35% — как умеренные и только 25% — как либералы (в том смысле слова, который вкладывают в этот термин американцы, то есть приверженцы более левых взглядов и “прогрессивных” идей). Говоря о сторонниках Демпартии, она разделена практически пополам — 51% демократов относит себя к либералам.

Тем не менее, очевидно, что как минимум три четверти американцев не готовы принять новые радикально левые идеи. Проблема заключается в том, что их мнение представлено в информационном пространстве гораздо меньше, чем точка зрения их оппонентов. Еще больший парадокс кроется в том, что доля американцев, считающих себя “умеренными консерваторами”, достаточно велика, тогда как в глазах избирателей “умеренные республиканцы” гораздо менее популярны, чем, к примеру, радикальные последователи Дональда Трампа.

На самом деле, эта парадоксальность возникла еще до прихода Трампа к власти и выразилась в конфликте ценностных установок и социально-экономической ситуации. Проще говоря, уровень жизни американцев в последние десятилетия не только не улучшался, но даже постепенно снижался, социальное неравенство становилось все ощутимее, в условия новой технологической революции объективно вписались далеко не все, а элиты с каждым годом казались все более оторванными от народа и коррумпированными. В американском обществе назрел запрос на перемены и стойкое недоверие к традиционному истеблишменту, но при этом на уровне ценностных установок оно не было готово к радикальным переменам.

Да, многие американцы хотели бы более справедливого распределения средств в рамках уже существующей системы, но не более того. Кроме этого, нельзя забывать, что в американском обществе все еще сильны появившиеся во время холодной войны фобии, связанные не только с социализмом, но даже с понятием социального государства. Соответственно, желание перемен у многих людей сочеталось с желанием сохранить консервативную ценностную парадигму. При этом умеренные консерваторы как представители “того самого коррумпированного истеблишмента” или “вашингтонского болота” доверия уже не вызывали.

Понятно, что подобная ситуация стала благодатной почвой для развития правого популизма — как, к слову, и в некоторых бывших странах Варшавского договора, боящихся возврата к социализму, но уже не доверяющих “традиционным” политикам. С этой точки зрения Дональд Трамп оказался идеальной фигурой, способной предстать, с одной стороны, в образе “революционера”, то есть внесистемного актора, пообещавшего “в интересах простого народа” разрушить костную и коррумпированную систему, а с другой — в образе защитника консервативных ценностей, спасающего страну от “нашествия коммунизма”. Вполне логично, что в восприятии многих людей он казался идеальным разрешением противоречия между сердцем и холодильником.

Российская “альтернатива”

Таким образом, очевидно, что “здоровый консерватизм”, то есть та самая “правая идеология вне радикальной ортодоксальности, строго и непримиримо отстаивающая ценности сложного мира в опоре на сложного человека”, о которой пишет Богомолов, в Америке не только существовала, но и остается по сей день. Однако рост популярности правого популизма привел к тому, что большая часть американских республиканцев радикализовалась, смешав идеи умеренного консерватизма с личным культом Трампа. В итоге рост популярности левого радикализма во многом стал ответной реакцией именно на такой, радикальный и агрессивный консерватизм.

Конечно, республиканцы — не-трамписты еще сохранились, однако остались в меньшинстве. Тем не менее, Америка имеет богатую традицию умеренного, свободного и, в российском смысле слова, “либерального” консерватизма, которого никогда не было в России, и который не имеет шансов там появиться. Да, сегодня этот консерватизм переживает кризис, но это не значит, что рано или поздно он не наберет силу вновь и не вернет правый популизм на маргинес. По крайней мере, на Западе до сих пор существуют его носители, равно как и люди, выражающие потребность в таком типе идеологии. Более того, чем более радикальными будут проявления новой либеральной этики, тем более ярко выраженным станет такой запрос.

Особенность же России в том, что в ней в принципе так и не сформировалось здорового консерватизма, опирающегося на незыблемость понятия о свободе, правах и достоинстве человека и законности. Его не сформировалось даже тогда, когда российский режим был еще вполне “вегетарианским”, то есть до радикального ура-патриотического подъема 2014 года и даже до начала “закручивания гаек” в 2012-м. И уж тем более ни о чем подобном невозможно говорить в современной России.

Американский консерватор — это, если говорить в российской терминологии, “правый либерал” — сторонник свободного капитализма, минимального вмешательства государства в жизнь людей и приоритета прав личности перед общественным диктатом и отстаиванием специфических прав отдельных категорий людей. Российский консерватор — это, как правило, государственник-имперец, ставящий государство выше личности, одобряющий любые репрессии во имя сомнительных патриотических конструкций и враждебно относящийся ко всему западному миру. Права и достоинство человека он воспринимает как “деструктивную прозападную пропаганду”, а главное, он не способен предложить человечеству никакой универсальной идеологии, поскольку весь его консерватизм неразрывно связан с российским ура-патриотизмом и одобрением любых действий властей, включая самые агрессивные. То есть, по сути, он являет собой благодатный материал для российского фашизма.

Возникает вопрос, на каком основании Богомолов предложил Россию, которая является, по его же собственным словам, “страной вертухаев и рабов”, в качестве достойной альтернативы западному ультра-либерализму? Именно в этом и кроется основное коварство представленного им “Манифеста”. Ложь заключается не в том, что на Западе есть проблемы — безусловно, они там есть, в первую очередь в том, что касается пресловутой “новой этики”. Ложь в том, что Россия предстает в качестве культурной и идеологической альтернативы этим проблемам, хотя на самом деле она не является и не может стать таковой.

Эта ложная дихотомия: либо западный “этический рейх”, либо Россия призвана заставить читателя принять последнюю как “меньшее из зол”. Однако само это противопоставление ложно. На Западе есть альтернатива либеральным перегибам, равно как существуют и умеренные либералы, призванные сдерживать правый популизм. Странам Восточной Европы, действительно, не нужно слепо копировать сегодняшнюю Америку или Западную Европу, некритично повторяя их ошибки. Однако альтернативные формы можно найти в самой американской или европейской культуре, и Россия не имеет к ним никакого отношения. Москва сможет предлагать что-то остальному миру, только выстроив в собственной стране здравую политическую модель — неважно, консервативную или либеральную. Однако надежды на это ныне безосновательны.

Ксения КИРИЛЛОВА