Теория неестественного отбора

Сегодня об этом говорят не только соратники погибшего — регионалы, но и давние оппоненты — бютовцы. Даже те, кто накануне злополучной охоты использовали в адрес Кушнарева совсем другие эпитеты. Впрочем, и в самой партии власти — не на микрофон, разумеется, и не очень охотно — признают, что дело не только и не столько в особых талантах покойного харьковского губернатора. У регионалов вообще ощутимый дефицит ярких личностей, способных легко, непринужденно и в то же время убедительно (а не только убежденно) общаться с собственными избирателями, не говоря уже о политических противниках.

Правда, внятных объяснений причин вы от них вряд ли дождетесь — сор из избы даже критически настроенные к руководству бело-синие выносить не привыкли. Зато не молчат конкуренты. В “юбилейных” публикациях близких к оппозиционерам изданий можно даже прочитать намек на то, что и Кушнарев не мог ужиться в ПР. Недаром, дескать, накануне смерти, он решил вдохнуть новую жизнь в собственный проект „Новая демократия“. Да и какие перспективы внутри Партии регионов могли быть у политика, заявившего в 2004-м, что в Харькове не будет „ни львовской, ни ДОНЕЦКОЙ власти“? Такого, мол, ЭТИ не забывают. Никто, конечно, не спорит с тем, что у „донецких“ хорошая память. Но если в правительство взяли Михаила Бродского, который сам признался, что участвовал в сочинении байки о воровстве Януковичем шапок, то вряд ли Кушнареву всерьез ставили бы в вину эмоциональное высказывание на митинге, за которое он, к тому же, оказался в СИЗО по „северодонецкому делу“. Речь, очевидно, должна идти о более глубоких и сущностных обстоятельствах.

Вся система взаимоотношений внутри нынешней (впрочем, не только нынешней) партии власти построена таким образом, что „производство“ новых лидеров, способных свободно мыслить и формулировать собственные идеи, не происходит. Нет, разумеется, никто не ставит перед однопартийцами задачу не давать ходу молодым и перспективным, скорее наоборот — руководители ПР могут требовать „искать таланты“ с удвоенной энергией и даже сетовать на то, что самородков партийные диггеры находят слишком мало. Но инерция системы срабатывает с точностью до наоборот.

Чарльз Дарвин называл это искусственным, но при этом бессознательным отбором. Поясняя, что крестьянин может и не ставить перед собой цели вывести молочную породу коров, просто при прочих равных условиях предпочитает расстаться с той буренкой, которая дает меньше молока. Главная задача партийной структуры регионалов — политический и административный контроль над „вверенными“ территориями. А это требует от функционеров в первую очередь исполнительской дисциплины, умения добиваться поставленных „сверху“ задач любыми доступными средствами и с минимальными затратами. На интеллектуальные упражнения в этих условиях не остается ни времени, ни сил, ни — по большому счету — желания, ведь спрашивают по всей строгости с функционеров совсем не за это. Поэтому и выбор — как и в любой другой забюрократизированной структуре — происходит не в пользу „слишком умных“.

„Головастиков“, конечно, иногда привлекают. Но, как правило, для решения конкретных задач, а не на долгосрочной кадровой основе. И преимущественно со стороны — чтобы не тратить лишних усилий на выращивание и воспитание (тем более что воспитание внутри бюрократической структуры на специалистов может подействовать скорее угнетающе). Лидеров тоже предпочитают рекрутировать уже готовых. Тот же Кушнарев ведь попал в Партию регионов как лидер присоединившейся к ней „Новой демократии“. К категории guests stars можно отнести и многих представителей среднего эшелона регионалов — от Нестора Шуфрича до Юрия Мирошниченко. Идеальный вариант — если приглашенный приходит не сам, а с группой поддержки. Но и перспектива у него гораздо большая, чем у воспитанника собственной партийной структуры. А от „людей со стороны“ иногда даже не требуют обзаводиться партбилетом ПР. Можно, скажем, просто войти в парламентское большинство. Или в правительство — как полуоппозиционер Сергей Тигипко.

Такая система чем-то напоминает феодальное ополчение, когда к войску суверена присоединялись вассалы со своими отрядами. При этом за вассалом априори признавался более высокий статус, чем за командиром, непосредственно подчиненном суверену. В этом средневековом принципе тоже была своя логика. Феодальных господ не могло быть слишком много. И попасть в их круг „снизу“ можно было по большей части только теоретически. Время от времени, конечно, и простых оруженосцев посвящали в рыцари, но главное правило чем-то напоминало старый советский анекдот о том, что „у генералов есть свои дети“.

Кстати, о детях. Трудоустройство родственников депутатов, чиновников высокого ранга и собственно партийных руководителей в первую очередь в партийных структурах стало уже правилом — тем более что на гражданские объединения „антикумовские“ нормы законодательства не распространяются априори. Выдержать внутреннюю конкуренцию с „блатными“, даже если это всего лишь дальний родственник или „клиент“ большого начальника, непросто даже очень способному и перспективному активисту.

Конечно, непотизм — отнюдь не украинское изобретение. А институт патронов и клиентов был известен еще в Римской республике. Недаром ее называют олигархической. Не секрет, скажем, что братья Гракхи были внуками Сципиона. Помпей и Красс — порученцами Суллы. Цезарь — племянником жены Мария (а потом он еще и женился на внучке Суллы). Август — внучатый племянник самого Цезаря. Правда, наряду со связями у всех у них были политические таланты. Отточенные в жесткой конкурентной среде — в сенате и на форуме. Когда же эта среда исчезла — вместе с самой республикой, к власти начали приходить те, кто имел за плечами только родство с императором. Тиберий. Калигула. Или Нерон.

Украина формально остается республикой. Во всяком случае пока. Но нашу политическую конкуренцию все труднее называть демократической. Пока еще, конечно, не воплощена в жизнь формула многопартийности по Николаю Бухарину — „одна партия при власти, остальные — в тюрьмах“, зато тенденция, как говорится, налицо. Не в том смысле, что сажают всех, кроме регионалов, — члены ПР тоже иногда оказываются за решеткой, да и из бютовцев под арест берут преимущественно бывших чиновников. Просто бело-синие и все остальные едва ли не официально ставятся в неравные условия (как там у Франко — „друзьям — все, врагам — закон“). Оппозиционерами при этом вроде быть не запрещено, но они действуют — как минимум — в особой среде. А всех остальных (кроме уж совсем маргинальных фигур) пытаются так или иначе интегрировать в систему власти, внутри которой публичная конкуренция практически запрещена. То есть существует спрос на таланты разве что мастеров кулуарной интриги, и все больше — универсальных солдат, способных выполнить любой приказ командира. Откуда тут взяться свежим публичным персонам?

К тому же у нынешней властной команды просто отсутствует внятная политическая стратегия, направленная на долгосрочную перспективу. До 2010 года целью было отвоевание власти. Сейчас — в лучшем случае ее удержание. А по большому счету — обеспечение максимального комфорта тем, кто находится у руля государственной машины. Цель эта сугубо тактическая. И к развитию страны отношения, в общем-то, не имеющая. Разговоры о реформах — скорее реакция на этот диссонанс. Попытка придумать занятие и для себя, и для страны. Уже упомянутые Калигула и Нерон, как известно, тоже начинали как реформаторы. Да и при Леониде Брежневе (параллели с которым нынешнюю власть не только не смущают, а даже вдохновляют), если помните, тоже сочиняли то „косыгинские реформы“, то „продовольственную программу“. Пусть даже все эти инициативы были сплошной имитацией. Виктор Янукович, вполне возможно, не против реформ. Может быть, даже за. Но выполнять эту работу наняты специально обученные люди. Исполнители. Другие „креативщики“ нынешней власти не нужны. Даже опасны. А вдруг из них вырастет конкурент самому президенту?

Идеология для нынешней власти вообще играет роль подручного средства. И дело здесь не в отсутствии людей, способных ее сформулировать. Если при жизни Кушнарева именно он претендовал на роль главного идеолога бело-синих, то теперь этот статус фактически перешел к Дмитрию Табачнику. Человеку — пусть простят меня его „принципиальные“ оппоненты — в политическом смысле подготовленному не хуже. Если не лучше. Именно Табачника Кушнарев в свое время сменил на посту руководителя президентской канцелярии, и тот определенное время был едва ли не главным его консультантом на новой должности. Да, идейные установки у нынешнего министра образования несколько иные. О федерализме он не говорит. И Кушнарев пятилетней давности выглядит куда большим „государственником“. Но можно вспомнить, о чем говорил еще десять лет назад сам Табачник. Министра образования руководители ПР не воспринимают всерьез? Возможно. Но и Кушнарева, по большому счету, они не считали своим гуру. И при этом никто из них не отходит от „генеральной линии“, озвученной именно Табачником. Разве что отстаивают те же тезисы в более мягкой форме. А эпитеты вроде „дешевого клоуна“ остались в прошлом и не относились к идейным установкам самого Дмитрия Владимировича, — что бы ни говорили его оппоненты в самой ПР.

Впрочем, и оппоненты в последнее время поутихли. Чтобы не нарушать ощущения благоденствия в монолитных рядах партии власти. Правда, отсутствие публичной конкуренции отнюдь не означает, что не происходит борьба за выживание — причем в самом, что называется, дарвиновском понимании этого слова. И отбор происходит. Только естественным его назвать нельзя. Потому что условия борьбы заданы искусственно. Возможно, кому-то кажется, что показное единство власти способствует ее укреплению. Но ощущение неприступности государства имеет и обратную сторону — граждане, убежденные в том, что не могут добиться уступок от чиновников, используя конкуренцию между политиками, начинают задумываться об альтернативных способах влияния на власть. Последняя книга Кушнарева, вышедшая уже после его гибели, кстати, называлась „Выборы или вилы“. Невеселая, скажем так, перспектива.

С другой стороны — отсутствие обратной связи с обществом отнюдь не делает власть неуязвимой. Независимость от граждан превращается в зависимость правителя от собственного окружения. В котором, согласно заданным условиям отбора, выживают как раз самые изворотливые. Окружение, кстати, гораздо лучше знает уязвимые места „первого лица“, чем какие-то там избиратели. И при случае может пожертвовать им ради собственного выживания. Как это недавно произошло в Тунисе. Бен Али в свое время именно так пришел к власти, сместив первого президента республики Хабиба Бургибу. Теперь, очевидно, пришло время самого Бен Али. И что показательно — “жасминовой революции” не помешало ни отстутствие ярких лидеров у оппозиции, загнанной режимом в полуподполье, ни дефицит харизматичных персон в партии власти. Для переворота в авторитарном государстве, в отличие от выборов, харизма вообще не обязательна. Достаточно контроля над армией или силовыми структурами. А о том, чтобы общество не могло оказать сопротивление, как правило, заранее позаботится сам свергнутый правитель.

Алексей МУСТАФИН