Социолог Ирина Бекешкина при помощи собственных исследований препарирует страну

Социолог Ирина Бекешкина знает об украинцах почти все. Уже 20 лет она изучает настроения, предпочтения и закономерности функционирования украинского общества, работая в Институте социологии и возглавляя фонд Демократические инициативы имени Илька Кучерива. За это время увлеченный наукой социолог стала одной из самых авторитетных и цитируемых экспертов по электоральным настроениям украинцев.

Этой известности, да и работы социологом могло бы и не быть, если бы в конце 90‑х Бекешкина, философ по образованию, практически случайно не пришла работать в созданный при Академии наук Институт социологии. “Социология сама меня выбрала, а потом я увлеклась”,— пожимает плечами исследователь, уточняя, что ей наиболее интересна политическая социология. На ней она и специализируется, изучая электоральные особенности поведения украинцев.

Бекешкина по‑прежнему работает в Институте социологии, параллельно возглавляя фонд Демократические инициативы. Она стала главой организации пять лет назад после внезапной смерти его основателя Илька Кучерива.

Главное, что удалось Бекешкиной,— это сохранить репутацию фонда как честного заказчика социологических исследований, считает Глеб Вышлинский, исполнительный директор Центра экономической стратегии.

А это не самая простая задача, ведь в Украине социсследования — привычный инструмент предвыборной кампании. “Нарисованными” цифрами рейтингов политтехнологи зачастую пытаются убедить избирателей в популярности того или иного кандидата. По словам Бекешкиной, больше всего давили на фонд при президентстве Леонида Кучмы, а во времена Януковича посредством скандальных “диктаторских” законов от 16 января 2014 года ему собирались присвоить статус иностранного агента.

Бекешкина разговаривает с НВ в холле третьего этажа Института социологии Академии наук Украины. Беседа о трансформациях украинского общества то и дело прерывается звуком чьих‑то шагов по лестнице. Но в кабинете Бекешкиной интервью проводить нельзя — можно помешать троим сотрудникам, с которыми делит рабочее пространство ведущий социолог страны.

Украинцы отличаются скептицизмом по отношению к власти. Например, украинское правительство имело позитивный рейтинг только после оранжевой революции, да и то недолго. А вот после выборов 2014 года в декабре новообразованному правительству доверяли 36 %, а не доверяли — 55 %, как, кстати, и вновь избранной Верховной раде — доверяли 31 %, не доверяли 57 %.

Причем интересно: спрашиваем людей после выборов — “как вы считаете, правильный ли выбор сделали?”, отвечают — “да”. А на вопрос “доверяете ли Верховной раде?” говорят “нет”. Вообще, у Верховной рады позитивный рейтинг доверия был всего один-единственный раз — после оранжевой революции, притом парадоксально — это была старая Верховная рада на исходе своей каденции. Но после революции тогда был такой вот всплеск — оптимизма, доверия, надежд,— что начали доверять даже тем, в ком раньше разочаровались. Больше такого никогда не было, разочарование надолго отучило украинцев от позитивных эмоций по отношению к политикам.

Склонностью не доверять власти украинцы очень отличаются от россиян. Я это сформулировала так: россияне больше склонны к монархии, а украинцы — к анархии. Причина в том, что Украина долго не имела своей государственности, власти, которую она считала бы своей. Всегда была чужая — Российская империя, СССР, коллективизация, голодомор. Мол, власть просто есть, ей надо подчиняться. И украинцы никогда не наделяли ее той сакральностью, которая, скажем, была в России. Не от Бога она. Поэтому у нас недоверие к власти всерьез и надолго.

Это не значит, что в Украине представители власти не могут завоевать доверие людей. Это не безнадежная затея. На местном уровне есть примеры тех, кому доверяют. Тот же [нынешний глава парламента Владимир] Гройсман, который выиграл выборы мэра в Виннице дважды. И второй раз — в первом туре с результатом в 72 %. И это не единичный случай. Когда люди видят результат, они доверяют.

Сейчас часто говорят, что Украина вернулась в 90‑е. Ничего подобного! Тогда была подавляющая нищета, сейчас люди хоть и обеднели, но не настолько. Если посмотреть по доходам, то в 1998 году в Украине средняя заработная плата была $41, в 2015‑м году — $94. Я бы сказала, что мы вернулись на уровень 2006 года, когда средняя зарплата была $113. Максимальной она была в 2008‑м — $202, потом — после экономического кризиса — начала падать: в 2010‑м — $147, в 2012‑м — $178.

Парадоксально, но в последние два года социальное самочувствие украинцев выше, чем когда бы то ни было. В мониторинге Института социологии есть интегральный индекс социального самочувствия, который высчитывается с 1996 года по результатам ответов более чем на 20 вопросов. Так вот, последние два года индекс социального самочувствия составляет 39,5 балла, а в благополучном, стабильном 2012‑м — 37,2 балла. А самый низкий показатель был в 1998 году — 33,7 балла.

Украинцы последние два года испытывают больше позитивных эмоций, чем в стабильном 2013‑м. В мониторинге Института социологии есть вопрос о том, какие чувства испытывают люди, когда думают о будущем Украины. Так вот: в 2013 году чувство оптимизма испытывало только 14 %. Следующий, трагический 2014 год — аннексия Крыма, война, а оптимизм ощущают почти в два раза больше украинцев — 23,5 %. 2015 год — время катастрофического падения жизненных стандартов, а оптимизма стало лишь ненамного меньше — 23 %. Хотя оптимистов и не большинство.

Почему так? В 2013 году было ощущение кладбища. Что мы в трясине, которая нас потихоньку засасывает. Ощущение, что ничего хорошего уже не случится, было особенно острым, когда стало ясно, что Янукович не собирается подписывать соглашение с ЕС. И хотя сейчас оптимизм не преобладает, у многих возник драйв, уверенность в своих социальных возможностях и силах. Это компенсирует обнищание. Например, такой показатель, как “ощущение безысходности”, в 2013 году испытывали 18 %, а в 2015‑м на 5 % меньше — 12 %. И это притом, что, согласно всем опросам, сейчас половина людей экономят на одежде, а треть — на еде.

Еще один компенсатор — гордость за свою страну. Стандартный вопрос в мониторинге Института социологии — в какой мере вы гордитесь или не гордитесь тем, что являетесь гражданином Украины? В благополучном 2013‑м скорее гордились и очень гордились — 47 % украинцев, в 2015 году таких было уже 67 %. Рост — 20 %.

Сейчас в Украине интенсивно формируется политическая нация. При этом патриотизм перестает зависеть от того, на каком языке — русском или украинском — разговаривает человек. Нынешний сознательный украинец — это тот, кто несет ответственность за состояние дел в стране: воюет, дает деньги на благотворительность, выступает против коррупции. И это не зависит от языка.

Так вот: тех, кто чувствует личную ответственность за состояние дел в Украине, стало больше. В 2013 году было всего 16 % людей, которые чувствовали хотя бы частичную ответственность. Сейчас таких 30 %. Плюс 3 % тех, которые ощущают полную ответственность.

Точно так же — почти в два раза — выросло количество людей, которые чувствуют себя ответственными за состояние дел в своем городе или селе. Два года назад таких было 26 %, сейчас — 41 %.

Экстремальная ситуация, когда в опасности оказалась страна, сплотила людей, мощно стимулировала процесс формирования политической нации. Новыми героями стали волонтеры, гражданские активисты. Их, конечно, меньшинство — 15 % тех, кто волонтерствует, принимает участие в деятельности общественных организаций. Но им верят — доверие к волонтерам даже выше, чем к церкви.

Линия деления Украины переместилась значительно восточнее. Одним из радикальных изменений последних двух лет явилось изменение внешнеполитических ориентаций жителей восточных и южных регионов. До Майдана страна делилась по готовности интегрироваться с ЕС либо Таможенным союзом, по языку, а Майдан добавил еще одну разграничительную линию: 50 % Майдан поддержали, 40 % — нет.

Причем эти деления имели четко выраженный географический характер. После агрессии России восточный вектор рухнул из массового сознания даже на востоке и юге. Правда, далеко не все бывшие сторонники России стали энтузиастами европейской интеграции, переместившись в основном в категорию “трудно сказать” или “не надо никуда вступать вообще”.

Донбасс и Крым всегда отличались от остальной Украины. Если посмотреть опросы прежних годов, то и тогда было видно различие Донбасса от, скажем, Днепропетровской, Запорожской областей. Он был по многим параметрам ближе к Крыму. А когда социологи присоединяли Донбасс к востоку, к Днепропетровской и Запорожской областям, а Крым к югу — Одесской и Херсонской, эти различия в значительной степени смазывались.

И Крым, и Донбасс однозначно отдавали предпочтение интеграции в восточном направлении, в отличие от тех же Днепропетровской и Харьковской областей, где хотя бы треть населения ориентировалась на запад.

Это объясняется тем, что Крым — единственная территория Украины, где преобладало этническое русское население, которое поселили вместо депортированных крымских татар. А Донбасс — “интернационал”, сформированный во время советской индустриализации, к тому же с незначительным процентом сельского коренного населения.

Крым отличался и от Донбасса. Донецкая и Луганская области были значительно более прагматичными. Мы проводили перед каждыми выборами опросы о самых важных проблемах. Так вот в Донецкой области вопрос придания статуса государственного русскому языку был на 12‑м месте, в Луганской — на 17‑м. А в Крыму — на 4‑м.

Сейчас разрыв между Донбассом и остальной Украиной увеличивается. Я говорю о подконтрольных территориях, на которых мы, социологи, можем проводить опросы. Да, Донбасс начал меньше ориентироваться на Россию и Таможенный союз, но и движение на Запад очень медленное. Остальная Украина развивается быстрее, поэтому отличия между регионами становятся больше и больше. Но уже хорошо, что мы хотя бы движемся в одну сторону.

Но в Донбассе тоже происходят изменения. Сейчас там общество уже не такое однородное и монолитное, как раньше. В Донбассе (естественно, на территориях, контролируемых Украиной) разброс общественного мнения больше, чем по Украине. Изменения происходят очень серьезные. Например, членство в НАТО в Донбассе в 2013 году поддерживали 0,3 %, а 94 % были против, сейчас же по всем опросам — 15—18 % за. А раньше по всей Украине было 15 % за НАТО!

Все тенденции, о которых я говорю,— это данные опросов общественного мнения за прошлый год. Я не знаю, какой будет реакция массового сознания на тот абсурд, который происходит сейчас. Я имею в виду возню вокруг создания коалиции, сводки с коррупционного фронта, наступление на общественные организации. Честно говоря, даже боюсь приступать к замерам, предвидя результат. Очевидно, что в обществе усилятся настроения разочарования и апатии. С другой стороны — у меньшинства будут возрастать агрессия и склонность к простым решениям проблем. Насильственным. Это очень опасный путь. Пора политикам задуматься и одуматься.

Екатерина ШАПОВАЛ