Би-би-си уже рассказывала о том, что сотни детей из Харьковской области во время российской оккупации отправились в Краснодарский край и после успешного украинского контрнаступления оказались разлучены со своими родителями.
Богдан вернулся домой одним из последних. Корреспонденты Би-би-си еще раз съездили в Балаклею, чтобы рассказать историю его возвращения.
Ольга Усик прекрасно помнит, как совершила, как ей кажется теперь, самую большую ошибку в своей жизни.
Это было 27 августа 2022 года. Она едет на скутере за автобусом. Вместе с ней на скутере сидит ее четырехлетняя дочь Настя. В автобусе — старший сын, Богдан. На следующий день ему исполнится 14. Ольга сама только что посадила его в автобус: Богдан уезжает на три недели из родной Балаклеи в Краснодарский край, на море.
Оккупированная российской армией Балаклея в Харьковской области — город прифронтовой. Обстрелы начинаются как по будильнику, в пять утра. Ее Богдан — мягкий и чувствительный мальчик, домосед, проводивший большую часть времени за компьютером. Ольга убеждена, что на море в безопасности ему точно будет лучше, чем дома.
В какой-то момент Ольга едва не поддается порыву: дать по газам, подрезать автобус, и — пусть на нее посмотрят как на сумасшедшую — забрать Богдана и уехать с ним домой. Но она отгоняет от себя эту мысль, разворачивает скутер и возвращается с дочерью в старую хату с потрескавшимися от постоянных обстрелов стенами и замурованным еще с зимы окном.
Она еще не раз будет вспоминать этот момент и ругать себя: надо было поверить “чуйке”. В следующий раз Ольга увидится с Богданом только весной следующего года. Трехнедельный отдых в Геленджике обернется для него семью месяцами скитаний по лагерям и санаториям Краснодарского края. Ольга за эти семь месяцев побывает на допросе украинской прокуратуры, проклянет российского пограничника на эстонской границе и напишет прошение о помощи московской чиновнице, которую позже обвинят в депортации украинских детей.
“Не для того, чтобы вы наедались”
“Господи, как страшный сон, — говорит Ольга, вспоминая 24 февраля 2022 года. — Никто не ожидал, что все будет так... стремительно”.
В тот день у Ольги было назначено собеседование на работу. Его пришлось отменить. В три часа дня она все равно вышла из дома — забрать передачку от матери, которая регулярно отправляла городским овощи и заготовки со своего огорода.
Шла домой Ольга уже по полностью пустому городу. “Ни маршруток, ничего, — вспоминает она. — И тут я вижу самолет. Успела подумать: не лягу — головы не будет. Падаю — лежу — слышу, стекла посыпались, руки все в стекле. Он разворачивается и улетает. А самолеты всегда летают в парах, сейчас будет второй. Я перебежала, залезла за какую-то трубу, второй удар переждала уже там”.
Ольга повынимала осколки из окровавленных рук и набрала мужа, тот ждал ее дома с двумя детьми. Оказалось, что волна от авиаудара вынесла в их доме окно вместе с рамой. Муж Сергей “словил эту раму спиной”, но дети остались целы.
“Мы сидим в подвале, Настя спит”, — отчитался Ольге муж. Так закончилась для Усиков первая бомбардировка Балаклеи. Пустой оконный проем позже наглухо замуровали: отныне эта комната служила семье бомбоубежищем.
Бои в окрестностях Балаклеи в феврале-марте 2022 года велись всего несколько дней. Удержание города любой ценой, похоже, не входило в планы командования ВСУ: все боеспособные силы оттягивались в сторону Харькова, чтобы не допустить захвата крупнейшего города восточной Украины. Уже 4 марта украинский Генштаб признал взятие Балаклеи российскими войсками.
В словах Ольги до сих пор сквозит обида на украинские власти: они, дескать, не сделали ничего, чтобы вывезти из города хотя бы детей. Централизованную эвакуацию власти не обеспечили, говорит она, а “волонтеры” за вывоз одного человека на подконтрольную Киеву территорию установили цену примерно в 200 долларов. К лету эта такса выросла втрое.
Жизнь в условиях оккупации Ольга вспоминает с тяжелым вздохом: “Денег не было, работы не было. Питались картошкой, которую посадили на огороде под обстрелами. Гуманитарку давали, но этого не хватало на семью. Знаете, как нам российская администрация говорила? “Мы вам даем гуманитарку не для того, чтобы вы наедались, а чтобы вы не умерли”.
Муж Ольги после первого обстрела боялся выходить на улицу без крайней необходимости. Сама Ольга начала передвигаться по городу скорее от безысходности: неподалеку от них жила ее свекровь с ампутированными ногами, и нужно было привозить ей еду. Заодно на своем скутере Ольга развозила российскую “гуманитарку” старикам на трех соседних улицах.
Во время одного такого выезда Ольга заметила оживление возле торгового центра на главной площади Балаклеи. “Подхожу, спрашиваю, что продают. Отвечают: иди, мол, набирай чего хочешь. Я смотрю, а люди вывозят оттуда все на тачках, на машинах… Даже желания зайти, если честно, не было — не привыкла я к такому, родители по-другому воспитали”.
“Видели бы вы, что тут было с магазинами, с квартирами, с домами — это страшно”, — вспоминает она.
Несколько раз Ольгу на улице останавливали солдаты российской армии. Спрашивали, не знает ли она, где живут “атошники” (участники АТО — операции украинских силовиков на Донбассе на протяжении 2014-22 годов. — Би-би-си). “Я говорю: по мне похоже, что я кого-то знаю?” С какого-то момента она начала ездить по городу с Настей: во-первых, девочка боялась оставаться дома, во-вторых, разговорчивая Настя разряжала атмосферу при общении с вооруженными людьми.
Дети Ольги воспринимали звуки войны по-разному. Четырехлетняя Настя при первых же взрывах засыпала крепким сном. Тринадцатилетний Богдан переносил обстрелы намного тяжелее: не находил себе места, все время порывался куда-то бежать, хватал себя за голову, у него появились проблемы со сном.
“Он очень нервный стал, совсем издерганный, перестал есть практически”, — вспоминает Ольга.
Поэтому, когда летом 2022 года по городу появились объявления о том, что желающие родители могут послать своих детей “на оздоровление” на Черное море, Ольга сразу обратила на них внимание.
Первая партия детей из Балаклеи ездила на Чёрное море еще в июле. Дети уехали — и вернулись довольные, вспоминает Ольга. Новые объявления сулили трехнедельный отдых в детском лагере “Медвежонок” возле Геленджика. Ольга бывала в тех местах в детстве и помнила, что там красиво.
Когда “прилетело” в частный дом на соседней улице — там периодически выстраивались российские минометы, стреляли в сторону украинских позиций и тут же снимались с места, — Ольга решилась окончательно.
“Мы тот прилет очень хорошо услышали. У нас дом аж подпрыгнул. Я тогда Богдану говорю: поедешь? Он: мам, да, поеду, я уже не могу”, — пересказывает она их разговор.
Ольга пошла в городскую администрацию, написала заявление, принесла медицинскую справку. Выезд назначили на 27 августа.
Главный вопрос, который задают в Украине родителям, отправившим детей в российские оздоровительные лагеря, — как им вообще в голову пришло отдать ребенка в Россию, в страну, которая напала на их государство, каждый день убивает их соотечественников и прямо отрицает право Украины на существование?
“Пусть осуждают. Честно, я любому рот заткну насчет этого. Вы здесь не были, вы всего этого не видели. Я в тот момент решила, что так для Богдана будет лучше. Я его так спасала, я его не русским отдавала, а в санаторий, на лечение!” — эмоционально говорит Усик.
Возможно, роль сыграло и то, что Ольга сама родилась и провела детство в России, в городе Новозыбкове Брянской области. В Балаклею семья переехала после аварии на Чернобыльской АЭС. В России до сих пор живут ее родственники. Люди, говорит она, специфичные — мол, родина для тебя важнее мамы и папы, — но родные, по большому счету, люди.
В любом случае, вспоминает она, заявок на детское оздоровление в администрацию подали в два, а то и в три раза больше, чем было в наличии путевок: “Как люди ругались, ходили в эту администрацию, что его ребенка не выбрали — это пипец был, вы себе не представляете”.
В день отъезда волновались вместе с сыном: Богдан до этого никогда не уезжал от семьи.
“Я попрощалась с ним, села с Настей на скутер и долго ехала за автобусом. Все думала: когда же я тебя в следующий раз увижу? И еще сомневалась все время, правильно ли я поступаю. А потом взяла и отбросила эту мысль”, — вспоминает Ольга.
Как только автобус выехал из Балаклеи, дети вздрогнули от оглушительного грохота. В поле возле дороги стояли российские “Грады” и палили в сторону украинских позиций. Позже Богдан будет вспоминать это как один из самых страшных моментов в жизни.
Залпы “Градов” слышала и Ольга, но тогда она скорее радовалась, что ребенок уезжает от ужасов войны.
В следующий раз они увидятся только спустя семь месяцев.
К вечеру первого дня дороги Богдан вместе с почти тремя сотнями других детей оказались в Купянске — приграничном городе Харьковской области, на тот момент тоже оккупированном российскими войсками. Там маленькие путешественники сдали ПЦР-тест, поели горячей еды и заночевали.
Потом их пересадили на большие автобусы — “младшаки спереди, старшаки сзади” — и колонна двинулась в сторону Краснодара. Прямо в автобусе Богдан отпраздновал свой 14-й день рождения. Ну как отпраздновал: сказал о празднике соседу, тот выкрикнул вслух, и все “старшаки” поздравили. “Нормальное получилось празднование, ничего не скажу. Поздравили, не проигнорировали ведь”, — вспоминает Богдан.
Через три дня автобусы прибыли в лагерь “Медвежонок” — именно с этим местом у Богдана будут связаны самые яркие воспоминания о пребывании в России.
“Было море. Были экскурсии, иногда даже слишком много — только пришли, отдохнули, и опять куда-то выводят. По зоопарку водили огромному. Понравились игры типа квестов, которые все время организовывали”, — вспоминает он.
Связь с родителями держали через вожатых: они раздавали детям вай-фай с российских сим-карт, а те набирали Украину по вайберу. Сопровождающие особенно подчеркивали: едят дети прекрасно, им обеспечено пятиразовое здоровое питание.
“Пельмени там разве что вкусные были. Остальное — ну, просто нормальное: супы там, хлеб”, — вспоминает лагерную пищу Богдан.
“Богдана я в принципе теряю”
Аккурат через неделю после отъезда Богдана, 5 сентября, Ольга выехала в центр Балаклеи и стала свидетельницей, как она сама описала позже, “прикольной картины”. Автомобили назначенного оккупационными войсками “мэра” города, гражданина России Юрия Шевченко — местные за глаза называли его “тараканом” — и его телохранителей на большой скорости уезжали из города.
“Приезжаю домой, общаюсь с соседями, а они мне говорят: а ты знаешь, что у нас с сегодняшнего дня мэр — Калайда (Олег Калайда, бывший сотрудник балаклейской полиции, позже арестован украинскими правоохранителями по обвинению в госизмене. — Би-би-си). И тут звонит мне друг, он сантехником в больнице работает, говорит: а ты знаешь, что все российские вояки фить-фить? — Я говорю: в смысле? — А вот так”, — вспоминает Ольга.
Ольга говорит, что наступление украинских войск не стало для жителей Балаклеи неожиданностью: местные уже довольно давно переговаривались о том, что Украина вот-вот отбросит русских из города. Единственное — никто не ожидал, что это случится настолько внезапно. “Шесть месяцев ждем [освобождения от оккупации], 20 дней [сына в лагере], думаю, ничего не изменят”, — вспоминает свой тогдашний ход мыслей Ольга.
Три дня между отступлением российских и входом в город украинских военных обернулись интенсивными бомбардировками города. Именно тогда над городом разрывались необычные боеприпасы: из них на жилые районы падали сотни противопехотных мин, “лепестков”.
Считается, что таким способом российские войска пытались замедлить быстрое продвижение подразделений ВСУ с запада.
“8 сентября [ВСУ] зашли в город и резко стало тихо, реально тихо-тихо. И вот четыре или пять дней украинских военных здесь было очень много. Они ходили по домам, проверяли — зачистка была, как говорится. А потом они все вдруг собрались и ушли, остались только на блокпостах”, — вспоминает Ольга. Война отодвинулась дальше на восток, Балаклея вернулась под контроль правительства Украины. “И тогда я поняла, что Богдана я в принципе теряю”, — говорит Усик.
Богдан вспоминает: никакого объявления от администрации лагеря о том, что большая часть Харьковской области освобождена украинскими войсками, и в связи с этим их пребывание в лагере продляется, не было. Кто-то из детей узнал новости от родителей по телефону, и их моментально обсуждали всей сменой.
“Там [в родных городах детей] теперь украинцы, а россияне с украинцами — ну, так себе. Поэтому они не могут нас отвезти: вдруг пришибет где-то по дороге”, — пересказывает Богдан разговоры между детьми.
“Расстроен я был. У многих старшаков злость была, это понятно”, — вспоминает он.
Ситуацию усугубляло то, что с самого начала боев за освобождение Харьковщины связь с городами, бывшими под российской оккупацией, пропала, и две недели Богдан не знал, что происходит с его семьей.
Всего так в лагерях отдыха в Краснодарском крае и аннексированном Крыму застряли более 2,5 тысяч украинских детей. Сначала это были дети из Харьковской области, а позже, после второго успешного контрнаступления украинской армии, в такой же ситуации оказались дети из Херсонской и Запорожской областей. Точные цифры изначально были неизвестны, их уполномоченная по правам ребенка в России Мария Львова-Белова назвала только весной 2023 года.
Когда в освобожденную Балаклею вернули электричество и мобильную связь, оказалось, что балаклейская учительница, сопровождавшая детей, сменила украинский номер на российский, а всем родителям его не сообщила. Ольга с трудом нашла номер администрации лагеря и смогла наконец поговорить с сыном.
“Первое, что я у него спросила: как ты себя чувствуешь? — Отлично. — Говорю, уколы какие-то кололи? — Нет, мам с чего ты взяла? — Ну, мало ли, говорю. Поломанные руки, ноги, голова на месте? — Мам, все хорошо. — Как там вообще? — Мам, море красивое, ты же мне всегда обещала море. Говорит, одели, кроссовки купили, спортивные костюмы на осень”, — пересказывает Ольга первый разговор с сыном.
“Смотрю: очень похудел он. Он дома перед отъездом очень поправляться начал, хоть и питались мы не очень — на нервной почве, наверно”, — добавляет она.
Отдельная проблема: за две недели без связи с домом у Богдана начали расти усы и волосы под мышками. Юноша купил одноразовый бритвенный станок и побрился без всякой пены — спросить, нужна ли она и как ею пользоваться, было не у кого.
О том, что будет дальше, мать с сыном особо не разговаривали. “Я просто сказала ему, что я его заберу в любом случае, чтобы он не расстраивался”, — говорит Ольга.
“Я написал о желании вернуться домой”
На тот момент детям в “Медвежонке” уже организовали школьное обучение: о нем Богдан вспоминает, что “домашек” задавали очень мало, а его любимым предметом была физкультура.
Услышав, что ее ребенок посещает российскую школу, Ольга специально позвонила в администрацию “Медвежонка” с требованием: историю России или любые предметы, на которых будут рассказывать о “специальной военной операции”, ее ребенку не преподавать.
“Дети сами знают всю ситуацию. Политику и пропаганду украинским детям не надо проводить. Плюс они и ответить могут, у них на это есть право”, — объясняет Ольга.
Обучение детей по российским школьным программам — действительно один из способов идеологической обработки детей из Украины. По подсчетам Йельского университета, всего в оздоровительных лагерях с “россификацией” столкнулись не менее 6 тысяч детей. По свидетельствам других вернувшихся в Украину детей, в лагерях они могли сталкиваться с принуждением петь гимн России, оскорблениями и даже с побоями. В частности, 16-летний подросток, вернувшийся из лагеря “Мечта” в Евпатории, рассказывал журналистам, что начальник охраны там унижал и бил железной палкой детей, говоривших что-либо в поддержку Украины.
Впрочем, говорит Богдан, его мама зря тревожилась: историю им преподавали только всемирную. На уроках музыки, вспоминает он, была какая-то песня со словом “Россия”, но заучивать ее слова было не обязательно, поэтому, признается подросток, на музыке он в основном спал.
“Если даже кто-то и говорил “Слава Украине”, никто на это не реагировал так, будто ты сказал запретное слово и тебя линейкой [бить нужно]. У нас вообще много кто говорил про Украину, но учитель на это не реагировал. Украинцы — и украинцы, что тут сказать?” — вспоминает Богдан.
В конце сентября к детям прибыл губернатор Краснодарского края Вениамин Кондратьев.
“Он говорил пожелания там… Мы ему устроили праздник, потанцевали. Ну то есть показали, что мы его любим”, — вспоминает Богдан.
После выступления губернатор раздал детям телефоны: девочкам розовые и красные, мальчикам — серые, зеленые и черные. Кроме того, дети получили по чистому листу бумаги, на котором могли написать свои пожелания.
Некоторые дети, вспоминает Богдан, просили губернатора о материальной помощи. Таким он тут же выдавал по пять тысяч рублей наличными. Кто-то, продолжает мальчик, мог попросить второй телефон, “но это уже совсем наглость была”.
“Я не просил о помощи. Я написал о желании вернуться домой, вот и все”, — говорит Богдан.
“Ни денег нету, ни доехать”
Позиция администрации “Медвежонка” была простой: везти детей обратно на Харьковщину они не собирались, однако высказывали готовность отдать детей родителям, которые лично приедут за ними в Краснодарский край.
“Детей из лагеря можно свободно забрать, но только лично их родителям. Ни бабушки, ни дедушки, ни родственники, ни по доверенности, только родители”, — рассказывала Би-би-си в октябре 2022 года мать одного из балаклейских подростков, застрявшего в “Медвежонке”.
Из Балаклеи до Геленджика по прямой около 800 километров, но поскольку граница между Украиной и Россией закрыта, а выезд за рубеж украинским мужчинам запрещен, это означало, что матерям предстояло отправиться в длинное и недешевое путешествие — через всю Украину, потом через Беларусь или Литву с Латвией и дальше через пол-России на юг.
Некоторые из матерей, с которыми разговаривала Би-би-си, так и сделали. Богдан вспоминает, что он очень завидовал детям, которых забирали домой.
Прямо в детском лагере, как рассказывала Би-би-си одна из матерей, дежурили представительницы администрации Краснодарского края и предлагали родителям, приехавшим за детьми, остаться в России. Некоторые соглашались на это предложение, их селили в пункте временного размещения в Ейске. Другие через пол-Европы возвращались домой.
Но для многих балаклейских семей стоимость путешествия до Геленджика и обратно — по подсчетам одной из жительниц, речь шла примерно о 800 долларах — была неподъемной. Кто-то обратился в полицию, другие пытались задействовать в решение своей проблемы волонтерские организации или протестантские церкви.
Не было таких денег и у Ольги. Работы в Балаклее она найти не смогла, муж Сергей уехал работать электриком на стройку в западную Украину. Обращалась к волонтерам, телефоны которых дали ей знакомые, но безрезультатно.
Украинские правоохранители возбудили дело по факту незаконного удержания детей за границей: вывоз украинских детей российскими оккупационными властями считается насильственной депортацией, даже если он происходил в условно-добровольном порядке, как в Балаклее. В январе Ольгу пригласили в прокуратуру и опросили в качестве свидетеля, однако, говорит она, никакой действенной помощи в возвращении ее сына государство не предложило.
“Говорю: “Сыночка, ни денег нету, ни доехать”, — пересказывает Ольга содержание ежедневных разговоров с сыном. — “Он говорит: “Да, мам. Я подожду. Буду ждать столько, сколько нужно”.
“Зато, сына, повзрослеешь”, — грустно вспоминает она свои слова.
Ольга говорит, что никогда не врала сыну, что сможет приехать за ним быстро. Богдан никогда ее не торопил, но при каждом разговоре осторожно уточнял: “Мам, ничего не изменилось?” — “Сыночка, собираем денежку, не переживай. Не изменилось”.
Один раз Богдан сказал: “Мам, я так мечтаю, чтобы они помирились, и я спокойно переехал. Чтобы меня привезли, вот так я мечтаю, чтобы не ты ехала, а возле границы меня встретила”.
Тем временем лагерь “Медвежонок”, в котором “зависли” дети из Харьковской области, оказался неприспособленным к зиме, и остававшихся детей в начале октября перевели в санаторий “Вита” в Анапе. Там Богдану понравилось: детям не просто приносили готовую еду, а разрешали самим выбирать себе блюда. Плюс, вспоминает он, в целом санаторий “выглядел подороже”. Настолько, что в какой-то момент вожатые прямо при детях стали обсуждать, что скоро их оттуда наверняка переведут — чисто по финансовым соображениям.
Так оно и случилось. В последний день 2022 года детей перевезли в пункт временного размещения, расположенный в санатории семейного типа в Ейске. С одной стороны, там уже не было вкусных салатов и пирожных, как в “Вите”, с другой — дети тут жили уже без лагерных вожатых и ходили в специально созданные для них классы в одной из школ Ейска. А главное — никто не отбирал у них телефоны.
Только здесь, в Ейске, украинские дети впервые пересеклись со своими российскими сверстниками на переменах.
“Некоторые дети показывали на нас пальцами, смеялись: украинцы, мол. Но мы на это не реагировали, они и сами перестали. Тем более когда они узнали, что у нас есть дети постарше, чем они, тоже начали задумываться. У нас был один Саша — серьезный чел, он мог вломить им легко”, — рассказывает Богдан.
Но до конфронтации дело не дошло. Более того, подросток говорит, что часть учителей и учеников поддерживала украинских детей: “Говорили, чтобы мы не боялись, что нас здесь не будут мучить”.
Богдан вспоминает: с каждым днем он все больше и больше скучал по дому. Конкурсов, квестов и экскурсий становилось все меньше. После школьных занятий Богдан ложился в свою кровать и коротал время за видеоиграми и просмотром роликов.
“Лежал и думал: что я тут забыл? Зачем я сюда приехал? Или вот просыпаюсь и думаю: кто я?” — рассказывает Богдан.
Однажды, вспоминает он, на него нашла такая грусть, что он не нашел в себе сил подняться с кровати. Так и пролежал целый день, скучая по дому. На следующее утро стало полегче, говорит он.
Непросто приходилось и Ольге. Часть жителей Балаклеи, говорит она, особенно те, кто переждали оккупацию на подконтрольных Киеву территориях, открыто называли родителей, отправивших своих детей в Россию, “сепаратюгами”. “Но я готова с этим жить, я буду с этим жить”, — говорит Ольга.
Намного хуже было то, что в доме, в котором жили Усики, за неуплату отключили газ. В хате с замурованным еще с прошлой зимы окном и потрескавшимися от обстрелов стенами стало совсем холодно и неуютно. Ольга решила, что накопит денег и поедет за сыном уже весной, как потеплеет.
“Я думала, я не выживу”
Где-то после Нового года среди детей в Ейске прошел слух, что тех, кого родители не заберут до конца февраля, отдадут в детдом, “и, собственно говоря, все, спета наша песенка”. Богдан тут же пересказал эту информацию матери.
У Ольги известие вызвало шок. С одной стороны, администрация уверяла, что детей, у которых есть родители, никуда передавать не будут, и что дети “не так поняли”. С другой — знакомая Ольги где-то услышала историю о неких четырех сиротах из Харьковской области, которых отдали из Ейска на усыновление в чеченскую семью.
Ольга решила ехать. Часть денег удалось подкопить за несколько месяцев, недостающее начальство мужа выдало ему в качестве аванса на работе.
Собиралась и разрабатывала маршрут Ольга впопыхах. Ранним утром она села в “бла-бла-кар” до Харькова, а там на вокзале — в тесную и неудобную маршрутку, которая за трое суток должна была провезти ее через всю Украину и четыре европейские страны до самой Москвы. Оттуда у нее уже был взят билет на поезд до Краснодара.
“Вот это всё у меня было рассчитано, — говорит Ольга. — Не рассчитано было единственное — что меня на российской границе развернут”.
Усики, как и многие жители Харьковской области, до войны регулярно ездили “на Россию” на работу. Еще в 1990-е Ольга с мамой мотались туда как “челноки”, потом она поехала туда самостоятельно. “Года два была лучшим барменом города Валуйки [Белгородской области]”, — не без гордости в голосе говорит Ольга.
Последний раз Ольга несколько лет прожила в России уже с мужем и маленьким Богданом. В 2014 году Сергею предложили работу тоже в Белгородской области. Там же в 2017-м родилась Настя. Были тяжелые роды, потом послеродовая депрессия, вспоминает Ольга, она замоталась и забыла продлить регистрацию. Весной 2018 года российская миграционная служба депортировала их вместе с детьми, попутно запретив въезд в Россию на пять лет. Уже из Украины, удаленно, семья наняла российского адвоката, который вскоре сообщил им, что все проблемы удалось решить, депортация снята.
“Ошибся ли он или обманул нас тогда, не знаю. Связи с ним нет”, — говорит сейчас Ольга.
Харьковская маршрутка остановилась на эстонско-российской границе в четыре часа утра 26 января 2023 года. Всех пассажиров по очереди допрашивали сотрудники ФСБ.
“Спрашивают: как вы относитесь к российским войскам?” — пересказывает “собеседование” Ольга. — А там женщина одна отвечает: “Вы чё, охренели? Я из Соледара”, они: “Ну и?” — “Вас послать или вы сами пойдете?” (Соледар сильно пострадал после штурма российскими войсками. — Би-би-си).
У Ольги тоже спросили, как она относится к вторжению России в Украину. “Я ничего не буду говорить, я еду за сыном. У меня сын в вашем лагере, мне его надо забрать, — пересказывает свой ответ она. — Где стоят украинские войска? — Не знаю, не видела, у меня дома маленький ребенок, я вообще никуда не выхожу, я за старшим поехала, всё”.
Спрашивали и о том, была ли она рада российской оккупации Балаклеи. “О да, прям прыгала до потолка, аж окна повываливались”, — иронизирует в разговоре с Би-би-си женщина.
После собеседования к Ольге вышел сотрудник и сообщил, что за сыном ее не впустят. Оказалось, что запрет на въезд в Россию до мая 2023 года оставался в силе.
“Я думала, я не выживу”, — вспоминает свои тогдашние эмоции Ольга.
“Сначала я орала на него и плакала. Честно, вынули душу, — пересказывает она свое общение с пограничником. — Я говорю: вы понимаете, там мой сын. Я сейчас вас разорву, разнесу, я не знаю, что я сделаю, пустите, пожалуйста. Я и просила, и плакала, и ругалась, и скандалила. А что толку? Стоит это чмо в очках и говорит: “Мне все равно, у меня инструкция”. Я говорю: “Боже, дай вам бог здоровья и счастья, и чтобы с вами такое случилось, чтобы вы вот так ребенка отдали и не смогли забрать. Чтобы у вас какой-то хер стоял на пути и умничал”.
Нейтральную полосу от российского пограничного пункта обратно до эстонского Ольга “шла в бреду”: “Мне хотелось в лес побежать, перейти [нелегально] границу, все, что угодно”.
Прямо с границы Ольга позвонила Богдану: он ждал, отслеживал ее путь по карте и несколько раз спрашивал, долго ли еще осталось ехать.
Богдан очень расстроился, вспоминает Ольга. “Говорит: “Давай, мам, завтра переговорим”, а я говорю: “Только сильно не плачь” — “Не, я не буду плакать, я же мужик” — “Я тебя заберу все равно, ты же понимаешь” — “Мам, я понимаю, я знаю. Давай завтра поговорим”.
Богдан о том дне вспоминает неохотно. Говорит, после новостей с эстонско-российской границы пошел и лег в кровать. “Полежал немножечко и потом встал”, — говорит мальчик.
Плакал ли он? Нет, сдержанно отвечает Богдан: “Грусть, конечно, была, но не такая, чтобы аж так расстроиться”.
Вернувшись в Украину, Ольга Усик подошла к решению проблемы с другой стороны. Она написала личное обращение с подробным описанием своей ситуации в аппарат уполномоченной по правам ребенка в РФ Марии Львовой-Беловой.
Оттуда вскоре позвонили и уточнили, действительно ли она хочет забрать ребенка. “Я говорю: конечно, хочу”, — говорит Ольга.
Организацией процесса возвращения занимался украинский благотворительный фонд — “СОС Дитячі містечка Україна”. По словам программного директора фонда Дарьи Касьяновой, до недавних пор российские власти не разрешали забирать детей по доверенностям. Однако в случае Богдана Усика чиновники разрешили, чтобы подросток смог вернуться домой не с мамой, а с человеком, на которого Ольга оформит украинскую нотариальную доверенность, которую потом легализуют в Москве. Для фонда такая возможность стала первым случаем. Касьянова связывает это с тем, что сам ребенок уже отчаянно просил вернуть его домой.
Поиск сопровождающей — ею в итоге стала мачеха еще одного застрявшего в России мальчика из Харьковской области, — и оформление документов заняли еще почти два месяца. Проезд женщине и обоим детям также оплатил фонд “СОС Дитячі містечка Україна”. Всего организация помогла вернуть из лагерей 54 ребенка (а всего из России — 85 украинских детей). Еще один фонд, “Save Ukraine”, организовал и оплатил возвращение 95 украинских детей.
Пока шло оформление документов, Международный уголовный суд в Гааге выдал ордер на арест Марии Львовой-Беловой. Ее вместе с президентом России Владимиром Путиным подозревают в незаконной депортации украинских детей в ходе российского вторжения в Украину.
О том, что за Богданом приедут и наконец заберут его домой, мальчику сообщили примерно за неделю. “Счастья было много”, — вспоминает он последние дни в России.
Возвращались в Украину дети через Минск: там даже успели сходить в веревочный городок в одном из торговых центров. Пересекали границу с Украиной в Волынской области: там оказалось, что Богдан значится в базах МВД в качестве похищенного ребенка. Ольге тут же позвонили пограничники: знает ли она, что ее ребенок у такой-то женщины? Так Ольга узнала, что ее сын уже на территории Украины.
В Киеве сопровождающую с пасынком попросила остаться для опроса украинская прокуратура. Богдана женщина посадила на поезд до Балаклеи.
“Я смотрю — уже Балаклея. Уже жду в очереди, выпрыгиваю — и вижу маму с бабушкой! Они меня не узнали! Я перепрыгиваю ступеньки, перепрыгиваю несколько человек — весело было. И мама меня только после этого узнала. Потому что, представьте себе, подходит человек и обнимается”, — вспоминает он.
“Блин, чувства, конечно… — еле сдерживает слезы Ольга, вспоминая ту встречу. — Вылазит такой смешной, худющий. Вроде как ребенок, вроде как взрослый человек. Расплакались, забрали его, домой привезли”.
За несколько дней до приезда Богдана Усики переехали в другой дом: их знакомый, решивший уехать из Балаклеи, уступил им свою хату за символическую плату. Она светлее и просторнее, нет замурованного окна.
Первым делом Богдан познакомился с кошкой Белкой — она родилась уже после его отъезда в лагерь. Сходил к бабушкам, раздал купленные на море подарки. Немного помог отцу с обустройством нового дома — Сергей приехал в Балаклею буквально на несколько дней: повидал сына, который за полгода стал выше него, и вернулся на работу.
Мы общаемся с Богданом и Ольгой на четвертый день после приезда сына. Он еще не успел осмотреться в городе, который пострадал от боевых действий, и сейчас постепенно отстраивается. “Тихо стало”, — без заминки называет он главное отличие между Балаклеей сейчас и тогда, когда он уезжал в лагерь.
Тишину над Балаклеей сегодня изредка нарушают взрывы работ по разминированию города. Даже в центре Балаклеи до сих пор находят разбросанные в сентябре прошлого года “лепестки”, Ольга несколько раз повторяет сыну: ходить в городе можно только по асфальтированным дорожкам.
“Меня до сих пор не отпустило. Первые два дня только ходила и смотрела на него”, — говорит она. — “Я теперь его никогда никуда не отпущу, никаких лагерей. До 11 класса будет учиться, совсем взрослым станет, только тогда пусть на учебу едет. И то где-то рядом”.
Богдан смеется: “Это точно, свежим воздухом надышался на всю жизнь… Больше никаких лагерей. Даже если меня кто-то будет заставлять, я забьюсь в угол. Построю стенку из кирпичей”.
“Множество других причин”
14 апреля уполномоченная по правам ребенка в РФ Мария Львова-Белова сообщила, что все дети граждан Украины, “которые отдыхали в Краснодарском крае и задержались с возвращением”, переданы родным. В аннексированном Крыму остаются еще восемь детей.
“Россия всегда содействовала и продолжает содействовать тому, чтобы семьи были вместе”, — резюмировала она в посте в своем телеграм-канале.
В марте 2023 вышел доклад следственной комиссии ООН — она расследует нарушения международного права во время войны, и в том числе незаконные перемещения детей. В докладе отдельно была упомянута ситуация с лагерями отдыха — несмотря на то, что дети уезжали с согласия родителей и вернулись в итоге домой, сам факт их продленного пребывания в России может считаться военным преступлением: “Российские власти нарушили свое обязательство по международному гуманитарному праву всячески содействовать воссоединению семей, разлученных в результате вооруженного конфликта. Такое поведение может также приравниваться к военному преступлению в виде неоправданной задержки в репатриации гражданских лиц”.
Ольга, уже сидя рядом со своим сыном, затрудняется дать ответ на вопрос, почему возвращение Богдана превратилось в долгий и болезненный процесс длиной в полгода.
“Говорили, что детей там держат как политических заложников, но я в это не очень верю: они бы тогда просто их не отдавали. Может, это из-за того, что на этих детей финансирование шло бешеное? Или думали, что они [россияне] обратно сюда придут? — рассуждает Ольга. — Я столько раз думала, почему так долго? Ну переправьте этих детей, возможностей много. Довезите до Белгорода и скажите родителям: станьте перед российской границей, дети пройдут — и поверьте, все родители двинулись бы на эту границу запросто. Но вы же видите, забрать [ребенка] очень тяжело”.
Корреспонденты российских государственных каналов, описывая многомесячные мытарства застрявших в российских здравницах детей и их родителей, часто утверждают в своих репортажах: дети не горят желанием возвращаться на родину, да и их матери, дай им волю, с удовольствием остались бы в России.
Для Ольги, уроженки России, гражданки Украины, говорящей на русском языке, пять месяцев жизни в оккупированной Балаклее, опыт общения с российской бюрократической машиной и затянувшийся “отдых” сына стали факторами, сильно изменившими ее отношение к Российской Федерации.
“Раньше я говорила, что мне все равно, Россия или Украина — лишь бы не трогали, лишь бы тишина была. Сейчас я хочу, чтобы была Украина и тишина”, — говорит она.
“В какой бы жопе ни была Украина, я лучше буду тут выгребать. Чтобы была Россия тут — не хочу… Они здесь не нужны. Им не нужны люди, им нужны только земли”, — говорит Ольга Усик. Повторной оккупации, по ее словам, она готова сопротивляться лично: “Это первый раз они гуляючи сюда зашли. Сейчас уже такого не будет. Люди пойдут обычные с вилами. Это первый раз растерялись. А сейчас уже всё. Люди понимают, что это полный абзац”.
Святослав ХОМЕНКО, Нина НАЗАРОВА
