На протяжении последних дней нередко звучала мысль, что дело Насирова — лакмусовая бумажка для судейского корпуса, что это экзамен для НАБУ, испытание для прокуратуры, тест для Банковой. Не то чтобы комментаторы были неправы, но такие характеристики слишком узки.
В данный момент дело Насирова — это мерило всех вещей. Точка бифуркации, в которой либо сломается, либо — что более вероятно — подвергнется некоторой коррекции общественный договор, основанный на безоговорочном принятии коррупции. Смысл этой правки в том, что доселе не знавшее исключений кредо “жизнь дорожает, а жить надо хорошо”, начинает сбоить. И уже потому это дело не может не быть политическим. Притом оно в принципе несводимо к юридической плоскости и в силу того простого обстоятельства, что упомянутый общественный договор ее попросту не предусматривал, довольствуясь имитацией.
В этой ситуации для власти в принципе нет хорошего решения. Не обращать внимания на процессуальные промахи НАБУ, формальную правоту адвокатов Насирова, пойти на поводу у общественности и довести дело до заключения — нарваться на упреки в отсутствии правового государства. Не говоря уже о том, что в традиционной для абсолютно всех правивших Украиной команд логике уступка общественному мнению однозначно трактуется как слабость (что, увы, роднит Банковую и Кремль).
В то же время спустить дело на тормозах, игнорируя общественный резонанс, — жестоко отлупить себя по рейтингу.
Создать условия для независимого решения суда — вариант идеальный и потому невозможный по определению. Уж проще отдать дело на аутсорсинг и в авральном порядке признать юрисдикцию, скажем, Высокого суда Лондона. Но у него опять-таки будут большие вопросы к процедуре.
В общем, налицо предпосылки к судебному майдану, какую бы форму он ни обрел: соломоново решение не удовлетворит никого, справедливое решение не будет правовым, а правовое будет несправедливым.
Хуже того, независимо от способа разрешения этого конфликта проблема носит системный характер. А значит, будет повторяться снова и снова. Тем более что у нас на любого чиновника найдется папочка, доставаемая по мере надобности — зачастую политической.
Так вот, почему бы для начала не уменьшить значимость этих папочек? Почему бы не дополнить КЗоТ примечанием — хотя бы временно действующим — на последней странице? Вот таким, к примеру: “вышесказанное не распространяется на госслужащих (здесь можно человеколюбиво вписать “І-ІV категорий”), трудовые отношения с которыми определяются исключительно Законом о государственной службе”. А из последнего, соответственно, изъять пункт 3 Статьи 5. Чтобы бессрочный больничный, в частности, перестал быть гарантией от увольнения.
Далеко не лишним было бы введение в УК поправки, согласно которой поступление на госслужбу автоматически влечет за собой добровольный отказ от презумпции невиновности в делах об экономических преступлениях на все время пребывания на ней.
Пяток лет после тоже не повредит: как минимум это будет означать переход коррумпирующих чиновничество бизнес-структур к долгим инвестициям, что позитивно скажется на экономике в целом. Убедить жрецов Фемиды в том, что несоответствие доходов уровню жизни чиновника по определению свидетельствует о коррупционной деятельности, помогла бы аналогичная норма в отношении судейского корпуса. Правда, здесь нужно понимать, что дешевый госаппарат — это слишком дорогой госаппарат, и “тяготы и лишения” потребуют соответствующей компенсации. Впрочем, здесь можно вспомнить, что те же китайцы коррупционеров вообще расстреливают за счет их же родственников.
Конечно, исключительность в правоприменительных практиках — вещь очень нежелательная, на сей счет уже в стенах ВР прозвучит не один десяток пламенных речей. Более того, у наших европейских партнеров могут возникнуть вопросы в связи с очевидной дискриминацией, Венецианская комиссия, вполне вероятно, выскажется против этой нормы, а какие-нибудь подогретые пожертвованиями из оффшоров правозащитники без особого труда могут раздуть нешуточный скандал.
Но, во-первых, такой закон можно по хорошему курсу конвертировать в голоса избирателей. Во-вторых, значительное увеличение сумм взяток ввиду роста рисков приведет к усилению общественного запроса на легальные способы решения проблем. То есть чиновничество ради собственной безопасности будет стремиться сделать взаимоотношения гражданина и государства прозрачнее. В-третьих, (хотя этот пункт, безусловно, является главным) в условиях фактически чрезвычайного положения, в котором оказалась вся украинская государственная машина, подобные инициативы могут найти понимание (особенно если к разъяснительной работе подключится гражданский сектор, как это было во время Революции достоинства и в начале войны).
Ведь очевидно, что если судебную систему не удастся перезапустить, дело может дойти до абсолютной демократизации вплоть до “Комитетов бдительности” в духе времен калифорнийской Золотой лихорадки.
Вздернуть крышующего бандитов шерифа или продажного судью для них было обычным делом — правда, тогда еще не придумали ни спецназа, ни Нацгвардии.
Я, конечно, отнюдь не призываю к судам Линча — но рациональное зерно в тогдашних практиках было. Оно состояло в том, что гражданские активисты и те, кого принято называть лидерами общественного мнения, создавали постоянное давление на власть, принуждая ее к партнерству. По нынешним манипулятивным временам это, разумеется, не гарантия, но институализванное общественное давление — как в форме массового внедрения комиссий присяжных, так и в виде нынешнего “изнасирования” Соломенского суда — необходимо. Вообще же такое понятие, как “потеря общественного доверия”, должно стать достаточным основанием для увольнения любого чиновного лица — пока оные не научатся подавать в отставку. Полагаю, соответствующие нормы и механизмы вполне можно разработать. И в этом смысле, кстати, дело Насирова могло бы создать прецедент.
Вообще же, постановки с наперед расписанными ролями в украинской юридической практике должны смениться импровизацией. Иначе театр ненароком сгорит.
