Политэкономия Майдана-2: не последняя революция

Как же много тогда вместили в себя эти двенадцать дней! Сколько стереотипов опровергли — от “наш народ не способен отстаивать свое человеческое достоинство” до “решением суда? В Америке — конечно, но только не у нас!” Однако эйфория, закономерно, сменилась фрустрацией, страсти улеглись, и на фоне общей апатии произошел реванш. При этом хотя внешне, формально, эффект от революции растаял, как всплеск на воде (некоторые сказали бы, даже, на болоте), кое-что она все же изменила. Что же в сухом остатке? В чем оранжевая революция победила, а в чем — нет? Какую роль она сыграла с точки зрения перехода от ограниченного доступа к открытому?

По всем признакам оранжевый Майдан, несмотря на свой мирный и где-то даже карнавальный характер, был классической буржуазно-демократической революцией
(см. “Революция победила! Да здравствует король?” — два года спустя: “Размышления у разбитого корыта?”, “ЗН” №1 от 13 января 2007 года). То есть собственно революцией, поскольку никаких других история не знала и вряд ли узнает. В отличие от просто восстания, дворцового переворота или военного путча, революция меняет не просто людей у власти и даже не просто правила игры — она меняет системообразующие принципы организации общества, хотя и не всегда доводит дело до конца.

С другой стороны, смена таких принципов требует хотя бы одной революции. Ведь любая общественная система устойчива постольку, поскольку она способна сама себя воспроизводить. Значит, чтобы изменить систему в корне, требуется эти механизмы самовоспроизводства отключить, нейтрализовать — ну, примерно так, как при установке новой операционной системы или даже антивируса в компьютере. Такая смена не может происходить плавно, обязательно где-то будет точка “до основанья, а затем…” Правда, в оригинале этой знаменитой песни был призыв не “разрушить”, а всего лишь “разрыть” старый мир. Но пусть меня поправят историки — нигде переход от “ограниченного доступа” к “открытому” не происходил гладко. Ему всегда предшествовали революции, иногда многоступенчатые, растянутые на столетие, часто с гражданскими войнами. Причем именно предшествовали, поскольку именно созданные этими революциями механизмы позволили обществам в дальнейшем адаптироваться к переменам эволюционным путем. Ведь одна из главных проблем “ограниченного доступа” как раз и состоит в недостаточной гибкости. А конкуренция и вертикальная мобильность в экономике и политике, свойственные “открытому доступу”, вместе составляют механизм естественной эволюционной адаптации. Таким образом, революцию можно считать свершившейся, только когда такой механизм создан и работает, хотя бы для элиты.

На просторах Российской империи первые шаги в этом направлении были сделаны сверху, реформами Александра ІІ. Как и всякие реформы при “ограниченном доступе”, они были вынужденными, непоследовательными и не могли быть завершены из-за конфликта интересов у правящей верхушки. Но из стройной и самодостаточной системы архаичности—абсолютизма—крепостничества выпал краеугольный камень, и она потеряла устойчивость. В результате такой незавершенности дальнейшее естественное развитие событий то и дело приводило к опасным перекосам, требовавшим хирургического вмешательства. Началась цепная реакция перемен, которые, если не принимали вид реформ, перерастали в революции. Так, самодержавие было вынуждено прикрыться Думой, а основу патриархального строя — крестьянскую общину — начали разрушать столыпинские реформы. Но, как и во многих других странах, камнем преткновения стала отмена сословных привилегий. Для этого потребовалась уже настоящая революция.

Однако, в отличие от Англии или США, она не смогла создать ни самого “открытого доступа”, ни даже механизмов эволюционного перехода к нему. Верх взяли не представители буржуазии, то есть горожан, среднего класса (ведь “буржуа” буквально переводится с французского как городской житель, гражданин!), к тому же привыкшего к демократическому управлению, а совсем наоборот — ее ненавистники. И это неудивительно, если принять во внимание социальную структуру Российской империи с ее уровнем урбанизации, в несколько раз меньшим, чем в странах Западной Европы начала XVIII века, и отсутствие традиций самоуправления. Установленный в результате общественный порядок оказался еще более “закрытым” и неравновесным, кое в чем — даже шагом назад, к крепостничеству и рабству. Его устойчивость поддерживалась исключительно репрессиями на идеологической почве. Но хотя высокие слова о свободе плохо соотносились с действительностью (как и все остальные лозунги тех времен), советские люди с детства впитывали убеждение о том, что все они родились равными (а не делятся по происхождению на знать и всех прочих) и при власти находятся такие же смертные (а не “помазанники”). Это и оказалось главным сухим остатком революции 1917-го.

Причины краха советского режима будет уместнее обсудить ближе к соответствующей годовщине, а сейчас отметим только, что для Украины это был переход к тому, что Норт, Уоллис и Уэйнгаст назвали “зрелым ограниченным доступом”: к общественному устройству, при котором уже могут существовать разного рода организации, независимые от государства, но предпосылки для перехода к “открытому доступу” еще не созрели.

Эта стадия общественного развития представляется особенно неустойчивой. С одной стороны, государство уже не в состоянии контролировать и подавлять многочисленные и разнообразные организации — фирмы, политические и общественные объединения, кооперативы и кондоминиумы, неформальные группы по интересам, а в последнее время и социальные сети. Но и универсальные горизонтальные правила игры еще не выработались, не говоря уж о полноценной политической и экономической конкуренции. Поэтому очень многие организации и в бизнесе, и в политике, и в “третьем секторе” или специально создаются для того, чтобы бороться за привилегии, или втягиваются в эту игру. В результате такой борьбы ресурсы истощаются и растрачиваются непроизводительно, поэтому общество на такой стадии идет от кризиса к кризису. Выхода из этой ситуации два: вперед, в “открытый доступ”, и назад, к тотальному учету и контролю. В истории имели место оба варианта. Бывало и так, что страны десятилетиями балансировали, двигаясь взад-вперед.

В этом смысле Майдан был, безусловно, отчаянной попыткой прорыва. Не даром одним из самых популярных его лозунгов была самая актуальная для нас предпосылка перехода к “открытому доступу”: “закон один для всех”. Остается только сожалеть, что ни общество, ни лидеры не были готовы применить его на практике. В частности потому, что для этого нужен был еще один самый важный “шаг навстречу людям” — “закон навстречу людям”, а до него, возможно, просто не додумались. Конечно, это не единственная причина. Сказались и стремление все переделить “по справедливости”, и недостаточное стремление к экономической свободе, без которой не бывает политической… Но как бы там ни было, результат налицо: те самые персонажи, которые потерпели позорное поражение восемь лет назад, сейчас пытаются консолидировать “ограниченный доступ”, то есть, в терминологии авторов этого термина, отбросить страну к его “базовому” уровню. Реванш победил?

А вот и нет! Ну, во-первых, как прозорливо заметил Александр Пасхавер, реванш вообще никогда в истории не бывал успешным. Разве что временно и ненадолго. Во-вторых, “преемник”, успешно обломавший всю страну об колено невиданными по своему размаху фальсификациями, и президент, уже один раз убедившийся в непреодолимой силе народного гнева, — это две большие разницы. Недаром его вертолет (приобретенный, заметьте, когда никаких площадок и в помине не было) стоит на запасном пути — так, на всякий случай. В-третьих, революция принесла если не полноценную демократию (до нее нужно еще дозреть), то по крайней мере некоторую политическую конкуренцию и, в конце концов, политику как таковую. Отныне все, кто хочет прийти к власти и остаться при ней, вынуждены искать расположения избирателей. По этим трем причинам, а также в силу ограниченности возможностей для вертикального контроля возврат в полноценный, “базовый”, “ограниченный доступ” вряд ли возможен.

Да и народ, в свою очередь, стал наверняка мудрее, убедившись в собственной силе и тщетности своей надежды на “мессию”, “сильную руку” и неодолимую харизму. Конечно, люди, умудренные Майданом, уже не будут сотнями тысяч выходить на массовые акции в поддержку лидеров. Зато, вполне возможно, однажды выйдут за идею.

Увы, в отличие от бархатных революций в странах ЦВЕ и Балтии, наша все же не смогла создать внутренне устойчивый механизм эволюционного движения к “открытому доступу”. Но это только означает, что оранжевая революция была не последней. А тем, кто пытается встать на пути Истории, не стоит завидовать, тем более, что они этого ох как не любят…

Владимир ДУБРОВСКИЙ