От нисходящего тренда к восходящему

Кто в этом виноват? И что делать?

Кто ответит за кризис и нисходящий тренд?

Жизнь в нисходящем тренде принципиально отличается от жизни в восходящем тренде: меняются ценности, привычки и настроение. Нисходящий тренд порождает сильную неуверенность в завтрашнем дне, разочарование и депрессию.

Нисходящий тренд не позволяет адекватно понимать происходящее. Как показывает история цивилизаций, нисходящие тренды возникают не из воен или катастроф, а, наоборот, из отсутствия естественных вызовов перед цивилизацией или ее неспособности распознать эти вызовы и целенаправленно готовиться к ним.

Во всяком времени могут быть отдельные человеки, являющиеся беспокойными в своем дерзком поиске нового.

Иногда таких людей больше, как в начале ХХ века или в 60-70 годы ХХ века, иногда меньше — или совсем мало, как в Европе Темных веков.

Однако в целом — человечество это ленивая сволочь. Если оно не оказывается перед лицом природных катастроф, эпидемий, войн и кризисов, то, создав комфортную ситуацию, пытается продлить свой комфорт как можно дольше.

Кризис начала XXI века является следствием окончания холодной войны, желания людей пожить в комфорте и неспособности увидеть перспективы, выходящие за рамки благосостояния, что, в конечном счете, привело к существенному сокращению цивилизационных ресурсов, порождающих социальную энергетику различных национально-государственных обществ.

Оказаться в нисходящем тренде — это было неожиданно. Однако с момента его проявления в 2008 году, только сейчас появляется привычка жить в медленно, но постоянно ухудшающейся ситуации.

Нисходящий тренд позволяет себя обнаружить по ощущениям — отсутствие новых замечательных сюжетов в кино и литературе, новых запоминающихся мелодий в музыке; банальность политических дискуссий; чисто формальные достижения в науке, обеспеченные достижениями еще в восходящем тренде, без намека на возможность какого-либо прорыва; торжество гламурных обывателей и махровая интеллектофобия в СМИ и в Интернет.

Проблема нисходящего тренда состоит именно в том, что ничего этого обнаруживать не охота, ибо становится очень мерзко и страшно за свое будущее. Счастье в неведении — это лозунг человека нисходящего тренда.

Самая большая опасность жизни в нисходящем тренде это непонимание того, что находишься в ситуации постоянного ухудшения и пытаешься продолжать жить, как раньше, в восходящем тренде.

В нисходящем тренде принципиально невозможно стратегирование. В нисходящем тренде трудно планировать даже на несколько месяцев — очень опасно создавать долгосрочные проекты.

Конец нисходящего тренда не может быть прогозирован, поскольку мировая элита интеллектуально бездействует. Нисходящий тренд является следствием ее неспособности справиться с кризисом.

Упадок цивилизации является не просто способом протекания кризиса, он является одним из возможных выходов из кризиса, если человеческой цивилизации не удастся переломить негативные тенденции, заставив политическую, экономическую и интеллектуальную элиту переосмысливать происходящее в принципиально новых представлениях о мире.

Если этого сделано не будет, то мировая элита расплатится за кризис жизнями обывателей, не понеся за это почти никакого наказания.

В этом смысле возникает вопрос об ответственности мировой элиты за кризис и за все очевиднее себя проявляющий нисходящий тренд. Ведь к возникновению кризиса приложили руку все — и ученые, и политики, и бизнесмены с экономистами, и креативный класс, и философы.

Вклад ученых, политиков, бизнесменов, креативщиков и философов в мировой кризис начала XXI века

Самыми легкомысленными из всех в ХХ веке оказались ученые. Более всего на цивилизацию повлияло то, что ученые перестали мечтать.

Научная фантастика как жанр тихо скончалась в 90-е годы ХХ века. На смену ей ничего настолько же влиятельного не пришло — “толкинутые” сюжеты, “гаррипотеровский” мир без науки и “вампирская любовь” теперь владеют умами наших детей.

Наибольший вклад ученого сообщества в нынешний кризис состоит в примитивизации мотиваций познания — деньги, слава, власть — то есть именно то, что никогда не было для большинства ученых на первом месте.

Измененные и вырожденные мотивации привели к перерождению мирового научного сообщества в группы, которые по своей этике ориентированы на выгоду и комфорт.

Сегодня в науке более-менее успешно развиваются лишь технологии коммуникации и медицина. Все остальные области науки финансируются и управляются по остаточному принципу, то есть, попросту говоря, деградируют.

Выход из научного тупика в рамках науки будет уже вряд ли возможен. Необходима новая форма общественного интеллектуального сознания, возвращающая благородство мотиваций постижения, ориентацию на дерзкие идеи, возможность отказа от официально признанных концепций.

Самыми хитрыми в повседневности и недальновидными относительно перспектив на рубеже ХХ-XXI веков оказались политики. Они первыми смекнули, что демократия это отличная ширма для манипуляций общественным сознанием и для персональной продажности, то есть использования государства в корпоративных целях для личной выгоды.

Государства по всему миру превратились в распределительную систему налогов через госбюджет для корпораций. Основные товары и услуги уже давно производят исключительно корпорации.

Вместо того, чтобы создавать публичную глобальную систему корпоративной продажи общественных товаров и коммунальных услуг напрямую, преобразовав государства в более мобильные и фрагментированные системы, политики предпочли использовать устаревшую кормушку “национальное государство” в собственных целях.

Комбинация “национальной идеи” и идей “благосостояния” — солидарного, прорывного, растущего и тому подобное — оказалась хорошей завесой для мелких и подленьких делишек политиков, не имеющих ничего общего с мировым развитием.

Хитрость продажных политиков не помешала им выродиться в интеллектуальном плане. С начала 90-х годов ХХ века в мире к власти в национальных государствах больше не приходят дальновидные и мудрые лидеры. Вместо этого по всему миру происходит соревнование в ограниченности и ничтожности демократических политиков.

Именно поэтому кризис будет преодолен не за счет политики, а за счет давления экзистенциальных потерь всего общества на элиту.

Единственный выход, который, скорее всего, будет найден в результате многих социальных жертв — сокрушительная авторитаризация и тоталитаризация мировой политики на фоне ее фрагментации.

Самыми жадными на рубеже ХХ-XXI веков оказались бизнесмены и их экономисты. Причем экономисты, концептуально обслуживающие государство и его институты, оказались слабее в своих теориях экономистов, обслуживающих корпорации.

Бизнесмены в ХХ веке оказались не в состоянии нести социальную ответственность, не смогли устоять перед соблазном олигархии и превратились в жестокосердных мироедов.

Крупный бизнес оказался главным врагом научного прогресса, превратив его сначала в прогресс техники, а затем в процесс избирательного развития телекоммуникационных технологий, которые лучше всего продаются.

То обстоятельство, что интенсивная экономическая эксплуатация рабочего класса в социалистических странах привела к разрушению системы социализма, никак не отменяет неизбежности разрушения более щадящей в экономическом плане, но не менее интенсивной в психолого-мировоззренческом и моральном плане системы мотивационной эксплуатации “среднего класса” в либерально-демократических странах.

Главный сомнительный успех бизнеса и экономистов в ХХ веке состоит в том, что они заставили мир говорить на экономическом языке. Экономизм стал основой гуманитарного понимания мира, а потребительские мотивации заместили собой все другие.

Они проникли в науку, в искусство, в технологию, в семейную и личную внутреннюю жизнь каждого человека.

Самым продажным и жаждущим удовольствий на рубеже ХХ-XXI веков оказался так называемый креативный класс — люди творческих профессий, обслуживающие процесс растущего потребления и комфорта: кино- и теле- деятели, представители шоу-бизнеса, бизнеса моды, различных искусств, в том числе связанных с компьютером и Интернет, и, конечно же, журналисты.

Классовый лозунг креативщиков: технологии — на службу комфорту и удовольствиям. Такой подход подхлестывает технологический прогресс, но, как показывает история, на очень краткий период времени.

Креативный класс это вырожденная форма среднего класса — получающие знаниевую ренту представители среднего класса. Ведь знаниевая рента не может быть получена непосредственно, поскольку для постиндустриальных снобов существование индустриального мира является главным условием.

Кризис начала XXI века показал, что при падении индустриального производства креативный класс не просто начинает получать меньше, а деклассируется, причем рынок его услуг вообще исчезает.

Лишь когда уставшая изобретательность и фантазия креативного класса начала иссякать, собственно и начался кризис перепотребления начала XXI века. К этому времени духовные мотивации творчества были частью маргинализированы, частью разрушены.

Теперь перед лицом всемирной опасности восстановление этих разрушенных духовных мотиваций является необыкновенно сложной задачей, решать которую придется в условиях цейтнота.

Самыми самоуверенными среди всех на рубеже ХХ-XXI веков оказались философы, поскольку были убеждены в незыблемости своих мыслительных установок.

Постмодернизм как определенные мыслительные установки проник в содержание всех направлений философии: в аналитическую философию, в феноменологию, в системную методологию и особенно сильно — в фундаментальную философию, которая даже стала сомневаться в необходимости своей тотальной фундаментальности.

Постмодернизм как первая глобальная философия в человеческой истории оказался весьма привлекательным для существования потребительской цивилизации. То, что потребительская цивилизация множество раз критиковалась многими постмодернистскими философами, ничего не значит.

Важна не критика как таковая, важны установки мышления.

В самих установках мышления постмодернизма содержатся условия для торжества потребительской культуры. В постмодернизме нет ни новых цивилизационных целей, ни новых смыслов, ни новых мотиваций, поскольку их существование означало бы онтологическую тотальность, в постмодернизме высокомерно отрицаемую.

Постмодернизм в самом своем названии несет родовую травму неопределенной по сути и привязанной к “следованию после модернизма” концепции.

Цивилизационные аспекты постмодернистской философии оказались просто ошибочными. Конец “холодной войны” и философский самообман Фукуямы в виде “конца истории” обозначил в то же время и “пиррову победу” западного способа жизни.

Постмодернизм как глобальная философия сегодня уже почти мертв, и нет никакой причины для самоуверенности философов в их всепонимании происходящего. Нужна новая философия.

Как перейти к восходящему тренду?

Единственными невиновными в происходящем мировом кризисе являются обыватели. Они делали все, как им говорили в телевизоре. Они жили и продолжают жить как социальные животные, поэтому именно они, глупые и невиновные, будут принесены в жертву за просчеты философской, научной, политической, экономической и креативной элиты.

Такова цивилизационная функция обывателей — быть телом цивилизации и пушечным мясом истории.

Канализацию социальной энергии в процесс потребления обеспечивали бизнесмены и обслуживающие их экономисты. По разным оценкам — до 95% социальной энергии непосредственно перед кризисом уходило на процесс потребления.

Кризис не изменил эту ситуацию, но сделал ее еще более опасной — процесс потребления замедлился гораздо сильнее, нежели процесс производства эмоционально-сексуальной энергии.

Такой дисбаланс обычно ведет к войне.

Понятно, что переход из нисходящего тренда к восходящему будет сильно зависеть от развитости той или иной страны мира.

В западных странах, конечно же, попытаются выйти из кризиса за счет научной, политической, и экономической культур, которые у них достаточно развиты. Эта попытка, конечно же, ничего не даст, пока философия не предложила новых перспектив и новых источников социальной энергии, а искусство не начало осваивать эти новые источники энергии.

Политика вообще будет неспособна справляться с цивилизационном кризисом, а экономики без высокой социальной энергии хватит лишь на то, чтобы поддерживать материальное выживание.

Соответственно институциональная наука в ее нынешнем виде сама по себе кризисы своих горизонтов развития и проблемы мотиваций ученых не способна преодолеть.

Может так оказаться, что именно в тех странах, где политическая, экономическая и научная культуры являются умеренными, философия и искусство смогут выскользнуть из-под их опеки и осуществить прорыв.

Могут ли таковыми странами стать постсоветские страны? Наверное, могли бы, но им мешает религия. Христианство, а в нем, прежде всего, православие имеет очень низкий цивилизационный потенциал. Без реформации православие вообще не способно осуществлять какие-либо цивилизационные действия.

Глобальный кризис, с которым столкнулось человечество, — очень непростой. Он принципиально не похож на кризис 1929-1939 (1945) годов.

Это кризис, который не только поменяет эпистему современного времени и завершит эпоху модерна вместе с его постмодернистской проблематизацией.

Он, прежде всего, поменяет когнитему (картина мира, отражающая способ познания) человечества, существующую с осевого времени — VI-V века до нашей эры)

Скорее всего, восходящих трендов в этом мире уже не будет. Чтобы перейти к восходящему тренду, мир нужно фундаментально преобразовать.

Перед человечеством стоят масштабные задачи, возникающие раз в 500-600 лет — VI-V век до н.э., I век н.э., VII, XII-XIII, XIV-XVI, XXI века.

Преобразования должны коснуться не только мировоззрения, но и самого материально-биологического статуса человечества. Изменится все — структура идентичности большинства, суть государства, мир в целом и представления о нем.

Восходящий тренд человечества — трансгуманистический, как бы странно это сегодня ни звучало.

Сергей ДАЦЮК