Кому помогли “традиционные ценности”

Современная Россия позиционирует себя как страна “циви­лизованного консерватизма” и защитница “традиционных духовно-нравст­венных ценностей”. Сле­дование последним закреплено как элемент государственной политики в Доктрине национальной безопасности, подписанной президентом в последний день прошлого года. Довольно часто над самой идеей “традиционных ценностей” посмеиваются — прежде всего потому, что история нередко делала традицион­ные ценности преступными, а затем осу­ждала и те, которые успевали сфор­мироваться за время, пока прежние традиции оказывались забыты. Однако нас сейчас интересует другой вопрос, так как “традиционные ценности” в их рос­сийской трактовке выглядят достаточно понятными (сильная власть, тради­ционная семья, значительное вли­яние государства на общество и экономику, следование религиозным канонам, умеренный национализм, подчер­кивание всей полноты сувере­нитета и опора на силу в международной политике). Вопрос заключается в том, кому и когда четкое следование “традиционным ценностям” приносило успехи и процветание?

Все общества рано или поздно меняются — технологически, социально, ин­теллектуально. Вся история представляет собой борьбу нового со старым в рамках отдельных стран и противостояние более и менее современных госу­дарств в мировой политике. И всегда новое выигрывает у старого как “дома”, так и в глобальном масштабе.

Подтверждений тому масса. Самые успешные державы приходили в упадок, когда зацикливались на традиции, вне зависимости от того, какой именно. Китай, самая мощная в экономическом отношении держава сред­не­векового мира (32% глобального ВВП по состоянию на начало XVII века, по оценкам А. Мэддисона), увлекшись консерватизмом и автаркией в период расцвета империи Мин, фактически порвал свои отношения с миром и пребывал в счаст­ливом созерцании своих ценностей более трехсот лет. За это он заплатил пора­жением в войнах с западными державами, “опиумным колониали­змом”, зависимос­тью от Японии и последовавшей коммунистической диктатурой, к концу которой доля страны в глобальной экономике сократилась до 1,7%. Зато всего за сорок лет с начала усвоения принципов современного мира страна вернула себе ранг крупнейшей экономики на планете и обрела невидан­ный прежде статус второй глобальной сверхдержавы. В другой части мира “кон­сер­ва­тив­ные” исламские государства — сначала арабские страны, а затем Оттоманская империя — последовательно отторгая все новое, уже к середине XIX века опустились на самое “дно” в экономическом и культу­р­ном отноше­нии. Потребовались революция Ататюрка в Турции и (неудав­шиеся) либеральные ре­формы в Иране, чтобы начать возвращение этих стран в современность. Сегодня цена “традиции” заметна здесь еще больше: неотличимые по стилю жизни от западных стран Объединенные Арабские Эмираты, Катар или Кувейт яв­ляются одними из самых богатых стран мира, тогда как Афганистан или Сомали — самыми бедными.

Отдельно можно поговорить о разного рода авторитарных режимах, кото­рые во всех случаях — от фашизма до коммунизма — заботились о нравствен­ных принципах, идеологической чистоте и доминировании государства над обществом, а общественного — над личным. Ни в одном регионе такие стра­ны не удерживали лидирующих позиций на протяжении более чем пары де­сятилетий. В Европе Испания, которая в 1930-е годы имела уровень ВВП на душу населения, составлявший около 65% от британского, подошла к концу эпохи Франко с на треть худшим показателем. Аргентина в 1920-е годы бы­ла самой благополучной страной Латинской Америки, в то время как к началу 1980-х, после череды военных диктатур, откатилась по подушевому ВВП на пятое место в регионе. Примеры диктатур на Кубе, в Северной Корее и многих других странах показывают, что под лозунгом отрицания нового и в услови­ях “диктатуры патриотизма” страна легко может дойти до разрухи и голода, приблизившись к национальной катастрофе.

Приверженность “традиции” опасна еще и потому, что не все госу­дарства, развивающиеся наряду с вашим, следуют этой доктрине. Франция, например, остановившись в совершенствовании военного дела, испытала это в 1871 и 1940 годах. Китай, о чем мы уже говорили, потерпел сокрушите­льное поражение от небольших экспедиционных корпусов европейских дер­жав в 1840—1890-х гг. Россия была разбита начавшей модернизацию всего на полвека раньше Японией в войне 1904—1905 гг. Еще раньше Россия потерпела поражение в первой Крымской войне 1855 года, продемонстрировав безумное отставание от западных стран. Сегодня как никогда очевидно, что экономика автаркии не способна создать современную военную промышленнос­ть: можно сколь угодно тешить себя тем, что советская или российская тех­ника продавались и продаются во многие страны мира, но стоит помнить, какие возможности она показала, например, в войне Египта с Израилем в 1973 году или в ходе операции “Буря в пустыне” в 1991 году.

В России опыт борьбы консерваторов и прогрессистов также весьма обши­рен и поучителен. Один из наиболее почитаемых сегодня государей, Иван Грозный, известен взятием Казани и началом покорения Сибири, то есть по­бедами над отстававшими в своем развитии государствами или общинными племенами, но при этом потерпел страшное поражение в Ливонской войне с Великим княжеством Литовским, Речью Посполитой и Швецией, что в конечном счете предопределило Смуту и долгую полосу упадка страны. Самый консервативный император XIX века, Ни­колай I, настолько ввел в застой не только политику, но и экономику страны, что разрыв в подушевых доходах в России и Британии вырос за 30 лет его правления более чем в полтора раза (о проигрыше Крымской войны мы уже говорили). Александр III, сейчас представляемый как один из лучших пра­вите­лей России, заложил основы того “традиционализма”, следуя которому российская политическая элита по сути “проспала” приближение революции и ввергла страну в самую большую катастрофу в ее истории. После каждой консерва­тивной эпохи каждой стране приходится тратить большие усилия для воз­враще­ния своего технологического и социального динамизма и обес­пе­чения конкурентоспособности в глобальных политике и экономике.

Консерватизм приносит еще меньше результатов, когда речь заходит об общественном сознании, культуре и науке. Религия, которая всегда претен­дует на то, чтобы делать людей чище и лучше, в исключительно редкие исторические моменты делала их умнее и образованнее, в большинстве случа­ев стоя на пути интеллектуального прогресса. Но нигде и никогда “списки запрещенных книг”, суды инквизиции или проповеди традиционной мора­ли не останавливали развитие знания и изменение форм социа­льного обще­жития. То же самое можно сказать о влиянии тоталитарного “консерватизма” на культуру и науку — от “чисток” интеллектуалов в гитле­ровской Германии, от которых немецкая наука так и не оправилась, до отно­шения к генетике или кибернетике в Советском Союзе, ставшего залогом нашего радикального научного отставания в последующие десятилетия.

Более того, даже в “самом святом”, нравственном аспекте возвеличивание “традиционных ценностей” не приносит большого результата. Сегодня в чрезвычайно “нравственной” России насчитывается до 2 тыс. воспитываемых государством брошенных родителями детей на 1 млн жителей, тогда как в странах “гейропы” — менее 10. Число инфицированных ВИЧ в на­шей стране превышает 800 тыс., в то время как среди граждан превосходящего нас по населению более чем втрое Европейского союза при гораздо бо­лее совершенной диагностике их всего 490 тысяч. Смертность от нар­комании в са­мых “нетрадиционных” Нидерландах на 100 тыс. населения в 14,5 раза меньше, чем во все более “моральной” России. Все это го­ворится вовсе не для того, чтобы выставить в непривлекательном виде имен­но нашу страну: столь же разительны отличия, существующие между “прогрессистскими” и “тра­диционалистскими” штатами в современной Америке. Если сравнить показатели числа абортов, статистики под­ростковой беременности, изнасилований, преступлений с применением ору­жия в штатах так называемого “библейского пояса” (Алабама, Джорджия, Теннесси, Техас, Луизиана, Южная Каролина и др.) со статистикой по самым “либеральным” штатам — Массачу­сетсу и Калифорнии, то окажет­ся, что по всем приведенным показателям более “воцерковленные” сообщества опережают менее верующие в 4—11 (!) раз. Таким образом, оказывается, что “следование традиционным морально-нравственным ценностям” вовсе не гарантирует социальной солидарности, безопасности и процветания.

Поклонение “традиционным ценностям” в современном обществе имеет только одну цель. Состоит она в стремлении общества или власти отказать отдельным гражданам в праве на экспериментирование в частной и профес­сиональной жизни. Последнее может быть обусловлено как страхом перед будущим, который может быть по объективным причинам распространен в обществе, так и желанием политической элиты управлять менее инициати­в­ными и более предсказуемыми подданными. Однако, чем бы ни диктовалось само подобное желание, оно порождает один и тот же набор результатов: мы видим растущий социальный инфантилизм, интеллектуальную ограничен­ность, неадекватное восприятие действительности, усиление религиозных и националистических предрассудков и в конечном счете непримиримость “морального большинства” ко всему необычному и новому. Последнее ста­новится предпосылкой торможения социального и интеллектуального прог­ресса, эмиграции и невозможности в полной мере использовать потенциал нации для решения задач ее развития.

История и современность показывают, что запреты — исходящие от нормо­творчества государства или от поддержания строгих императивов самим обществом — никогда и нигде не способствуют развитию. Между тем сейчас именно степени свободы и уровень благосостояния человека являются интегра­льным показателем успешности общества. Если посмотреть на миграционные по­токи в современном мире, можно увидеть, что все они ведут из более традиционных обществ в менее традиционные, и надеяться на смену векто­ра, по-моему, бесполезно. Все это справедливо уже сейчас, но в ближайшие годы “консерватизм” и “традиционные ценности” окажутся еще ме­нее сов­местимы с прогрессом, по мере того как биотехнологии позволят совершенс­твовать “венец творения” на генетическом уровне; компьютерные возможности предложат новые варианты социализации в виртуальной реа­льности; а мно­гие существующие и по сей день поведенческие табу будут окончательно отвергнуты.

В заключение стоит спросить себя: действительно ли нужно говорить о “традиционных ценностях” столь однозначно; неужели в мире нет того, к чему люди стремились и что они ценили всегда и везде? Если задуматься об этом, то, конечно, такую подлинно традиционную ценность можно найти — и называется она свободой: именно за нее люди боролись и умирали в любые исторические эпохи — и в ходе восстаний римских рабов, и в годы войн за не­зависимость, и даже противостоя собственным правительствам. Нет основа­ний сомневаться, что такая традиция продолжится и в будущем — но только для сторонников “традиционных ценностей” в российском прочтении это не слишком хорошая новость.

Владислав ИНОЗЕМЦЕВ