Глава Укргазбанку: Зараз будь-який олігарх 350 разів подумає, чи потрібен йому банк

Государственные банки за последние годы стали одними из самых крупных реципиентов госбюджета. Еще прошлый финансовый кризис показал, что государство — плохой собственник банков.

Под управлением чиновников банки приносят госфинансам больше вреда, чем пользы. Следовательно, лучшим способом избавиться от постоянной потребности в докапитализации госбанков является их приватизация.

Руководителю Укргазбанка Кириллу Шевченко стоит отдать должное: он подготовил банк к приватизации. Частично в капитал учреждения иностранный инвестор может войти уже до конца 2018 года.

Шевченко сменил на должности главы Укргазбанка близкого к Сергею Арбузову банкира Сергея Мамедова. Шевченко был назначен Кабмином Арсения Яценюка, что может говорить о политической зависимости банкира.

Однако позже он был избран на должность номинационным комитетом, в который входили представители иностранных кредиторов.

Укргазбанк нахваливают в банковских кругах. В отличии от коллег по рынку он просил докапитализацию всего раз. Сейчас банк прибыльный. Будет ли он приватизирован? Когда начнет пополнять госбюджет? Зачем ему “зеленая” энергетика? Эти и другие вопросы ЭП задала главе правления банка.

— Приватизация Укргазбанка декларируется не один год. Свершится ли до конца 2018 года сделка о вхождении IFC в капитал банка?

— Таков наш стратегический план. Именно такую цель мы преследовали, подписав в конце 2017 годас Минфином и IFC меморандум о взаимопонимании по поддержке приватизации Укргазбанка. Меморандум состоит из двух частей.

Первая — обязательства банка. Они выполнены. Мы установили ограничения на объем долга госпредприятий, диверсифицировали кредитный портфель, увеличив долю частного бизнеса, улучшили систему контроля за выполнением кредитных договоров, сократили время на рассмотрение кредитных заявок.

Вторая часть — обязательства государства. В основном она касается принятия ряда законов. Это не политические вещи. Это законопроекты, касающиеся работы банковской системы. Мы с нетерпением ждем выполнения этой части.

— Вы говорите о законопроекте об особенностях управления госбанками, который Верховная Рада не поддержала?

— Да, в том числе. Наши международные партнеры смотрят не только на то, выполнен или не выполнен конкретный пункт меморандума. Они хотят видеть прогресс в целом, они хотят видеть курс на качественные изменения.

— Значит, сделку по приватизации блокирует парламент?

— Я не уверен, что парламент воспринимает происходящее именно в том ключе, что он “блокирует сделку по приватизации Укргазбанка”. Парламент просто видит определенные законы, которые ему направляет правительство...

— И не принимает их.

— Не думаю, что корень зла в том, чтобы не пустить IFC в Укргазбанк.

— Дело не в том, что парламент не хочет пустить IFC. Он не заинтересован в изменении правил формирования наблюдательных советов в госбанках.

— Укргазбанка этот проект не касается. Седьмая статья закона о банках и банковской деятельности (определяет, какие банки относятся к государственным и принципы формирования их наблюдательных советов. — ЭП) не распространяется на Укргазбанк. У нас по-другому сформирован набсовет.

Независимые директора в нашем наблюдательном совете появились еще в 2015 году. Корпоративное управление Укргазбанка работает по международным стандартам. Еще три года назад мы понимали, что это цивилизованный путь и пошли по нему. Более того, когда мы начали активно работать с IFC с 2016 года, мы преодолели огромный путь по изменению корпоративного управления.

— Не хотелось бы, чтобы приватизация опять откладывалась. Как IFCоценивает риск срыва приватизации?

— Мы с вами тут абсолютно на одной стороне — нам бы тоже не хотелось, но не мы же продаем. Мы — менеджеры. Менеджмент уже сделал все возможное. Я уже не знаю, чего мы не сделали для того, чтобы это случилось.

Что это означает для банка? Почему я принципиально за? Потому что как только банк получает даже маленькую долю IFC — 5% или 10%, — он сразу же получает другие котировки по привлечению денег на международном рынке.

Это будет первая уникальная сделка в Украине, когда партнерами станут государство и международная финансовая организация. Для банка это доступ к новым деньгам и рынкам. Для банка это просто космический взлет.

Беседу прерывает телефонный звонок. Звонит Степан Иванович.

— Вы только что разговаривали с Кубивым? Укргазбанк сотрудничает с госкомпаниями, кредитует их. Можно ли назвать банк независимым? Несмотря на наличие сформированного наблюдательного совета, связь с правительством все равно тесная.

— То, что я разговаривал со Степаном Ивановичем Кубивым, не означает какого-либо влияния со стороны правительства на Укргазбанк. Общаться нужно со всеми. Государство в большинстве стран — один из лучших клиентов.

— Не в Украине.

— В Укргазбанке уровень NPL по госкомпаниям — ноль! Вопрос в другом. Все механизмы принятия решений — создание независимого наблюдательного совета, лимитирование полномочий — делаются для того, чтобы избежать политического влияния на принятие бизнес-решений. Этот путь мы прошли.

— У нас есть десять хороших государственных компаний, с которыми банкам нравится работать. Остальные свыше трех тысяч сложно назвать хорошими клиентами. Они убыточны, имеют непрозрачные финансовые потоки. Как вы планируете работать с госсектором?

— Если подходить к оценке заемщика-госкомпании с рыночных позиций, то ничего страшного в госсекторе нет. Поверьте: Deutsche Bank с удовольствием будет кредитовать правительство Германии, ведь уровень риска — ноль.

С Украиной точно так же. Конечно, если мы говорим о кредитовании уже ликвидированной компании “Уголь Украины”, то можно получить огромное количество проблем. Если мы говорим о компаниях, которые имеют прозрачную отчетность, понятную бизнес-модель, то мы за работу с такими клиентами.

— Какой у вас объем кредитного портфеля по госсектору?

— В последнее время он сокращается. Сейчас — 40%. Наша основная задача — не избавляться от хороших клиентов из государственного сектора. Наша задача — нарастить здоровый портфель в частном секторе.

—Вы конкурируете в этом сегменте с другими госбанками, например, с Ощадбанком. Его глава Андрей Пышный также говорил, что готов работать с хорошими государственными компаниями.

—У нас нет конкуренции с Ощадбанком. У нас есть профильный бизнес, которым мы занимаемся с 2016 года. У нас есть перечень отраслей, которые мы не финансируем. Это производство оружия, табака, алкоголя, а также все виды производств, которые наносят вред окружающей среде.

Мы работаем как “зеленый” банк. В Украине лишь у нас есть сложная система оценки социальных рисков и влияния на природу. Каждый проект, который приходит в банк, оценивается с точки зрения влияния на природу и социум.

— Вы говорите, что не конкурируете с Ощадбанком, но это не так. Все госбанки хотят работать с успешными госкомпаниями, всем нравится малый и средний бизнес. Насколько важно с точки зрения государственной политики закрепить за каждым госбанком свою нишу?

— С точки зрения управления госбанками тут нужно дорабатывать. Больше разграничивать сферы, в которых работают госбанки.

— Как? Запретить одному госбанку кредитовать сегменты другого?

— Нет, не нужно ничего запрещать! Это реализуется естественным путем через системную имплементацию в ежедневную практику банков всех пунктов стратегических направлений развития госбанков, принятых Кабмином в 2018 году.

“ГОСБАНКИ ВЫНУЖДЕНЫ ДОГОНЯТЬ КОММЕРЧЕСКИЕ БАНКИ ВО ВСЕМ, ЧТО КАСАЕТСЯ ТЕХНОЛОГИЙ”

— Каковы перспективы “зеленого” банкинга в Украине?

— Огромные. В 2015 году, когда на смену Киотскому протоколу было принято Парижское климатическое соглашение, была создана сеть Green Bank Network. Эти банки все государственные, кроме нескольких муниципальных банков США.

Предполагается что посредством этой сети будут финансироваться программы в рамках Парижского соглашения. Речь идет об удержании роста мировой температура в границах 2°С. Для этого на уровне мира до 2040 года нужно инвестировать в “зеленые” проекты свыше 50 трлн долл.

Во всем мире “зеленые” банки делают три вещи: финансируют проекты возобновляемой энергетики, проекты энергосберегающих технологий и проекты, связанные с защитой окружающей среды. Так вот: в мире отставание в финансировании этих проектов составляет 20,7 трлн долл.

Украине, по оценкам IFC, для достижения поставленных целей до 2030 года надо инвестировать 70 млрд долл. Нам все не надо. Мы претендуем на треть рынка.

— Из чего состоит ваш портфель проектов?

— В апреле 2016 года мы подписали с IFC договор о создании на основе Укргазбанка Эко-банка. С тех пор мы выдали более 12,4 млрд грн “зеленых” кредитов. На рассмотрении у нас проекты еще на 17,1 млрд грн.

В 2017 году каждый третий мегаватт, подключенный по “зеленому” тарифу в стране, профинансировал Укргазбанк. В 2018 году мы профинансировали 40% подключений. Наша доля новых проектов на этом рынке приближается к 90%.

У нас в кредитном портфеле — финансирование 60 солнечных станций, четырех ветряных, 18 малых ГЭС. Общая мощность, которую Укргазбанк профинансировал только в сегменте возобновляемой энергетики, — 475 МВт. Это почти половина гигаватта! Мы продолжаем работать в этом направлении.

У нас только на 2018 год есть перспективных проектов на 400 МВт.Мы чувствуем, что на рынок альтернативной энергетики приходят инвесторы — пока осторожно. В Украине “зеленый” тариф самый высокий в Европе. Это им интересно.

В направлении энергоэффективности мы не сконцентрированы лишь на кредитовании физлиц. В 2018 году прирост кредитного эко-портфеля запланирован на более 4,5 млрд грн. Работа будет сосредоточена в ветреных регионах: Одессе, Николаеве, Херсоне, Черновцах, Запорожье, Закарпатье.

Приоритет — рынок мини-ГЭС, совместно с IFC — рынок биогаза.

Укргазбанк — лидер по кредитованию ОСМД. За время действия программы по кредитованию этого сегмента мы выдали 631 кредит на 136 млн грн. Это половина выданных им займов по всей Украине и 60% — по объему финансирования.

— Какие у вас индикаторы по объему наращивания кредитного портфеля?

— Если говорить о структуре кредитного портфеля, то на 1 января 2018 года наибольшая доля — 34,4% — это электроэнергетика. На втором и третьем

местах — аграрии и торговля. Также мы видим себя в кредитовании и лизинге коммунальных предприятий. Нужно выходить и на рынок микрокредитования.

В последние несколько лет мы сильно росли экстенсивно. Если сравнить 1 января 2015 года и 1 января 2018 года, то в 2015 году мы были 17-е по объему активов, а сейчас — четвертые. В 2018 году не планируем таких темпов.

На 2018 год у нас совершенно другие цели. Они касаются улучшения показателей по рентабельности активов, капитала, повышения эффективности работы.

С 2015 года мы ни разу не брали капитал из бюджета. Мы все время докапитализировались исключительно за счет собственной прибыли. Максимизация всех показателей эффективности — это наша основная цель.

— Как планируете закончить 2018 год?

— У меня в плане на год заложено более 500 млн прибыли. За последние три года мы заплатили в бюджеты всех уровней 1,5 млрд грн налогов — не дивидендов. Я считаю, что это очень прилично, мягко говоря.

— Для четвертого банка в стране 500 млн грн прибыли — это немного.

— Мы вынуждены догонять коммерческие банки, особенно в том, что касается технологий. Госбанки никогда не были передовыми с этой точки зрения. У нас есть шанс догнать и перегнать Америку, но для этого нужно увеличить расходы. Развитие технологий — это то, на что мы тратили прибыль в 2016-2017 годах.

— В апреле 2018 года вы подписали в Вашингтоне соглашение с IFC по развитию малого и среднего бизнеса. Как планируете работать с МСБ?

— IFC проанализировала нашу работу по “зеленым” проектам и предложила нам кредитовать малый и средний бизнес. В мире у IFC есть очень успешные программы в сегменте МСБ. Мы же начали развивать это направление с нуля.

Сейчас у нас доля на рынке малого и среднего бизнеса 5%. Это немного. Чтобы ее повысить, нужно делать определенные процедурные и технологические вещи.

— Какие у вас планы по увеличению доли в этом сегменте?

— Мы с IFC посчитали общую доходность рынка. В год оцениваем ее на уровне 5,6 млрд грн. Соответственно, мы хотим немного — 20% к 2020 году.

— Это не “немного”. Это достаточно много за весьма короткий срок. Как планируете достичь этого показателя?

— Нужно проделать очень большой объем работы. Я никогда не был сторонником того, чтобы изобретать желто-голубой велосипед в финансах. Если в мире что-то уже изобретено, то нужно имплементировать это у нас. Да, с учетом национальных особенностей. Это простая, но очень трудоемкая бизнес-модель.

Многое зависит от обучения сотрудников. Мы это проходили, когда начинали заниматься “зелеными” кредитами. Тогда мы много ездили, проводили семинары, чтобы понять, чем отличается “зеленое” кредитование от обычного. Вот вы знаете, чем отличается кредитование энергоэффективного проекта от обычного?

— Расскажите.

— Как работает обычный кредит? Человек приходит, берет у банка деньги, что-то зарабатывает, с заработка платит проценты и возвращает банку кредит.

Как работает энергоэффективное кредитование? Человек берет у нас деньги, вкладывает их в энергоэффективное оборудование, которое позволяет ему тратить меньше. Он экономит и возвращает банку кредит с сэкономленного.

“МЕХАНИЗМ АДМИНИСТРИРОВАНИЯ ЭКОЛОГИЧЕСКОГО СБОРА НУЖНО МЕНЯТЬ”

— Как вы оцениваете перспективы кредитования проектов по защите окружающей среды? Какой у них потенциал?

— В мире это очень большой бизнес. У нас есть над чем работать. Ставка налога на тонну выбросов СО2 в воздух в Украине составляет 41 коп за тонну — 1,4 евроцента. Это то, что платят украинские предприятия за загрязнение природы.

Польша платит за тонну выбросов почти в пять раз больше, причем платят только те предприятия, которые не принимают участия в системе торговли выбросами. В Швейцарии тонна выбросов стоит 118 долл, в Финляндии — 54—68 долл. Швеция объявила, что к 2030 году станет страной с нулевым балансом выбросов.

Швеция не потребляет газ и уголь. Она импортирует мусор для переработки, потому что там не хватает своего. Вы представляете, что такое нулевой баланс? Даже если все машины станут электрическими, выбросы все равно будут.

Чтобы достичь нулевого баланса, СО2 нужно откачивать из воздуха. Сейчас Швеция строит технологию, которая позволит им изымать СО2, а потом перевозить его в специальные хранилища.

Мы обсуждаем с Министерством экологии механизм целевого использования сборов от этого налога на бюджетные программы, облегчающие доступ к кредитным ресурсам по ссудам предприятий на энергоэффективные меры.

— Предполагается повышение налога?

— Проблема даже не в размере налога, а в механизме его администрирования. Мы хотим предложить другой принцип использования этих сборов. По итогам 2017 года поступления этого налога в бюджеты всех уровней составили 4,7 млрд грн.

— Львиная доля этих доходов имеет целевое назначение. Средства поступают в специальный фонд и тратятся на экологические программы.

— Давайте уточним. В госбюджет поступает меньшая их часть — в 2017 году поступило 1,7 млрд грн. Остальное распределилось по местным бюджетам. 1,7 млрд грн — это 65 млн долл. Вы много построите в стране очистных сооружений и фильтров за 65 млн долл? Нет. Поэтому взяли примеры других стран.

В США есть “зеленые” банки, созданные на уровне штатов. В США есть “зеленый” банк Нью-Йорка, “зеленый” банк Коннектикута. Экологический налог у них аккумулируется в специальном фонде и потом направляется на компенсацию процентов или тела “зеленого” кредита.Так появляется мультипликатор.

Направление на компенсацию 10% 1,7 млрд грн означает, что на проекты пойдет 17 млрд грн. Однако чтобы это было экономически выгодно предприятиям, ставка налога на СО2 не должна быть 1,4 евроцента.

— А какой она должна быть?

— Есть разные точки зрения. Я сейчас говорю о том, что мы хотим предложить другой механизм использования поступлений от налога на СО2. Даже если оставить его ставку на текущем уровне, но направить эти средства на компенсацию процентов по кредитам, это даст очень большой эффект.

В этом сегменте мы видим себя как банк, который кредитует. На этом рынке можем работать не только мы. Я не считаю, что у нас должна быть монополия.

“НА РЫНОК АЛЬТЕРНАТИВНОЙ ЭНЕРГЕТИКИ НАЧАЛИ ПРИХОДИТЬ НАСТОЯЩИЕ ИНВЕСТОРЫ”

— В Украине самый высокий в Европе “зеленый” тариф. Это нормально?

— Да. Пока у нас доля выработки в возобновляемой энергетике составляет 1,5%, это нормально.

— “Зеленый” тариф выглядит коррупционно и увеличивает затраты потребителей.

— Не соглашусь, он уж точно не коррупционен. Даже наоборот — это прозрачный способ стимулирования крайне важного для государства рынка на этапе его становления. “Зеленый” тарифне увеличивает затраты потребителей.

Доля электроэнергии, которая производится из возобновляемых источников, составляет 1,5% плюс еще около 5,5% большой гидроэнергетики. Соглашение об ассоциации с ЕС гласит, что к 2020 году доля возобновляемой генерации должна составлять 11%. Понимаете, у нас до 2020 года осталось не так много времени.

Вместе с тем, темпы прироста мощностей очень высокие. В 2016 году к “зеленому” тарифу подключено 126 МВт, в 2017 году — 257 МВт, в первом квартале 2018 года — 159 МВт. Это больше, чем за весь 2016 год! Рынок очень быстро развивается. Повторюсь: на него начали приходить настоящие инвесторы.

— Какие инвесторы приходят? С чем связаны их опасения?

— Инвесторы видят привлекательный тариф. Они решают зайти в Украину. При этом они не понимают, как здесь вообще оперировать.

Им нужен локальный партнер, который готов разделить с ними риски. Этот локальный партнер — мы.

Мы понимаем, как этот рынок работает. У нас часто бывает ситуация: приходит инвестор, он боится. Его участие в проекте и наше кредитное плечо — 30:70.

Потом мощности начинают работать и инвестор “по часам” получает “зеленый” тариф. Он приходит к нам и говорит, что хочет, чтобы все было наоборот. Инвестор хочет финансировать 70% проекта, а нашу долю снизить до 30%.

Хотя у нас ставки по “зеленым” кредитам более привлекательны, чем по остальным, но все равно стоимость денег в мире ниже, чем в Украине.

— Как повлияет потенциальное снижение “зеленого” тарифа на поведение инвесторов? Если он окажется на уровне ЕС, инвесторы уйдут?

— Я не вижу таких рисков. Если тариф будет снижаться параллельно со снижением стоимости денег, то на что это может повлиять? Разве что на сроки окупаемости. Чем ниже окажется тариф, тем больше увеличится срок окупаемости. Если даже он увеличится с пяти лет до десяти, это не смертельно.

“НЕКОТОРЫЕ ДО СИХ ПОР СЧИТАЮТ, ЧТО ДОЛГИ БАНКАМ МОЖНО НЕ ПЛАТИТЬ”

— Укргазбанк активно наращивает кредитный портфель. Не опасаетесь вместе с количеством новых клиентов нарастить и проблемный портфель?

— Давайте не идеализировать ситуацию. Бизнес, в том числе банковский, несет риски, что какие-то кредиты могут оказаться проблемными. Однако если качественно подходить к процессу, то я рисков не вижу.

— Какой у вас объем проблемных активов?

— Уровень NPL — 18%. Это при том, что общая цифра NPL по банковской системе — 59%. В нашем случае 43% проблемного портфеля — это корпоративные кредиты, 55% — розничные, на сектор МСБ приходится всего 2%.

Розничный портфель довольно большой, потому что в нем приличное количество выданной до кризиса 2008-2009 годов валютной ипотеки — около 60% от общего количества залоговой ипотеки, а также значительная цифра кредитов, выданных на временно оккупированных территориях — почти 40% от всего розничного NPL.

В первом случае кейсы попадают под “валютный мораторий”, а во втором мы физически не можем эффективно с ними работать. По остальному объему “проблемки”: более 80% — уже на завершающей стадии, в исполнительном производстве. Дальше — принудительная реализация через СЕТАМ.

— У Ощадбанка до 2014 года тоже был небольшой официальный NPL, но в 2014-2015 годах банку не удалось взыскать более 140 млн доллдолгов с фирм братьев Клюевых. Провал с одним крупным клиентом, смена политической ситуации и уровень проблемных кредитов резко увеличился.

— Почему произошла ситуация с этим проектом в солнечной энергетике? Потому что весь рынок был выстроен под одну группу компаний. Одно изменение в законе привело к тому, что эта группа осталась не у дел. Плюс Крым и другие факторы.

Да, в таких случаях смена политической обстановки или законодательства влияет на проблемный портфель, но в нашем случае каких-то катастрофических последствий и существенных рисков мы не предвидим.

Давайте возьмем всеми любимый малый и средний бизнес. Если компания продает туалетную бумагу в мэрию, а завтра поменялся мэр, у нее могут быть проблемы? Извините за такой пример, но в этом суть вопроса. Если это “белая” и понятная компания с хорошими контрагентами, то смена мэра никак не повлияет.

— В конце 2017 года Укргазбанк выдал кредит на 1 млрд грн гостиничному подразделению VS Energy — компании, подконтрольной российским бизнесменам из “лужниковской группы”. На фоне ее проблемной истории с ВТБ политические риски были аналогичны.

— В истории с VS Energyбыл синдикат. Там участвовал не только Укргазбанк, а несколько банков, которые перекредитовывали группу. ВТБ дал им прекрасный дисконт. В связи с этим общая долговая нагрузка сильно уменьшилась. У VS Energyбыло достаточно бизнеса, чтобы обслужить такой объем займов.

Да, с их стороны была попытка не платить… Да почему была? До сих пор некоторые живут в иллюзии, что долги банкам можно не платить. Банковская система естественным путем выкристаллизовала условно 20 имен таких клиентов. Все понимают, кто с кем работает, кто и как себя вел во время кризиса.

С VS Energyэто был типичный случай. На рынке было много кейсов, когда компании не обслуживали долги перед банками с российским капиталом с целью получения от них дисконта по долгу. Это скорее правило, чем исключение.

“ЗАЩИТА ПРАВ КРЕДИТОРА У НАС НА ПЕЩЕРНОМ УРОВНЕ”

— Согласно стратегии госбанков, в 2020 году Укргазбанк ждет продажа стратегическому инвестору. Кто, по вашему мнению, это может быть? Как вы оцениваете банковский рынок? Будет ли он хотя бы наполовину интересен западным инвесторам так, как был интересен до 2008 года?

— Единственным инвестором госбанков могут быть только международные финансовые организации. Сейчас это единственные интересанты.

Удругих инвесторов нет аппетита к покупке банковских активов в стране. Его нет среди международных банковских групп. Все крупные банковские группы, которые работают в регионе Европы, здесь присутствуют. Кого здесь нет?

— По словам экс-главы НБУ Валерии Гонтаревой, банковская система Украины после очистки 2015-2016 годов — “одна из лучших в мире”. Почему тогда у инвесторов нет аппетита?

— Несложная провокация. Конечно, я уверен, что работаю не просто в одной из лучших, а в лучшей банковской системе мира. (Улыбается).

Аппетита нет по нескольким причинам. По-первых, и я сейчас не шучу, — из-за несовершенства законодательства. Защита прав кредитора у нас все еще на пещерном уровне. Во-вторых — из-за большого количества банков, которые на протяжении последних лет были выведены с рынка.

Этот процесс не воспринимается инвесторами как хороший сигнал. Инвестор, который хочет прийти в страну, думает о покупке маленького актива. Он не купит сразу первый банк в стране. Такие крупные стратеги встречаются крайне редко. Есть еще третий вопрос — вопрос цены. Все имеет свою цену.

— Укргазбанк сколько стоит?

— Укргазбанк стоит столько, сколько стоит его капитал.

— Есть же коэффициенты.

— Если мы вспомним коэффициенты до 2007 года, то сначала они были в одну сторону, потом поменялись в другую. Я считаю, что объективная стоимость Укргазбанка равняется его регуляторному капиталу.

— В 2020 году стратегическим инвестором Укргазбанка может быть только МФО? На частную структуру рассчитывать не стоит?

— В качестве миноритарного инвестора мы рассматриваем IFC. Ни в одной стране мира ни IFC, ни ЕБРР не являются стратегическими инвесторами.

Считаю, что 2020 год — хорошее окно для продажи банка стратегическому инвестору. 2019 год — это год выборов, политической турбулентности, а в 2020 году сформируются все институты власти: президент, парламент, правительство.

Я не могу сейчас гарантировать, что кто-то придет и обязательно купит Укргазбанк, но год для продажи определенно выбран правильно.

— Как бы вы оценили шансы возврата на рынок крупных финансово-промышленных корпораций Украины? Они могут купить госбанк?

— Модель олигархического банкинга выражалась в том, что мы собираем деньги с пенсионеров, физлиц, юрлиц, малого и среднего бизнеса, а кредитуем себя. В действующем регуляторном поле НБУ возврат к такой модели невозможен. Сейчас любой олигарх 350 раз подумает, нужен ли ему банк для такой модели.

Олександр МОЙСЕЄНКО, Галина КАЛАЧОВА