Чернобыль воспитал в украинцах чувство обреченности

Сегодня Украина и весь мир отмечают 25-ю годовщину одной из самых масштабных трагедий прошлого века — взрыва на Чернобыльской АЭС. За этот отрезок времени государство не создало ни одного социально-психологического центра помощи пострадавшим от аварии на ЧАЕС. Те центры, которые действуют сегодня, образовались благодаря усилиям международных организаций ЮНЕСКО и ООН. Их деятельность была эффективной, но не могла охватить всех масштабов катастрофы. О последствиях непродуманной государственной политики и возможных вариантах преодоления социально-психологических последствий Чернобыльской трагедии “Комментарии” расспросили заведующего отделом социальных экспертиз Института социологии НАН Украины Юрия Саенко.

- Прошло 25 лет после трагического взрыва на Чернобыльской АЭС. Насколько сильно страх аварии закрепился в ментальности современных людей?

— Проблема в том, что все это время мы лечили “железо” и тело. Мы думали о том, чтобы закрыть Чернобыльскую станцию или сделать ее безопасной, чистили окружающую среду, лечили тело, а вот про душу забыли. Социально-культурный и психологический аспект трагедии был полностью упущен с самого начала ликвидации последствий аварии.

Мы оставили на произвол судьбы более трех миллионов украинцев. Бедность и полное безразличие со стороны власти, можно сказать, создало новую субкультуру — безнадежной жизни. Наплевательское отношение государства привело к тому, что все пострадавшие в той или иной степени имеют психические расстройства, которые отразились на воспитании их детей и внуков. А это очень страшно, потому что после Чернобыля уже подрастает второе поколение украинцев, которые несут в себе чувство обреченности, которое в них заложили родители.

- То есть, постчернобыльское поколение не видит для себя будущего?

— Нет, это не совсем так. Если говорить о людях старшего поколения, то 80-85 % пострадавших считают, что трагедия фатально отразилась на всей их жизни. Это привело к формированию комплекса жертвы — отрешенности от окружающего мира, отсутствия жизненных перспектив и желания что-то делать. Если говорить о молодом поколении, то здесь ситуация лучше. Если в 1992 году 47% населения Украины боялось последствий Чернобыля, то в 2010 году их осталось всего 15 %. К счастью, время залечивает раны и страх постепенно проходит. Но комплекс жертвы и комплекс отсутствия будущего, чувство безнадежности и обреченности приводят к формированию безответственности за свою жизнь. Это самые страшные последствия укоренения постчернобыльского мышления.

- Наверное, такие психологические расстройства характерны при переживании любых катастроф?

— Нет. Это особенности последствий именно Чернобыльской катастрофы. Мы проводили исследование с пострадавшими от наводнений на Закарпатье — разница колоссальная. Если на вопросы “Вам что-то нужно изменить в вашей жизни?”, “Если ли у вас школы и нужно строить новые?”, “Есть ли у вас церкви и нужно ли строить новые?” закарпатцы отвечали “Да, нужно”, то большинство пострадавшие от Чернобыльской катастрофы отвечали “Нет, нам ничего не нужно”. Еще одна особенностью пострадавших от чернобыльской аварии — странное отношение к власти. С одной стороны, уровень доверия катастрофический мал (2-3%), но с другой стороны они хотят, чтобы именно власть заботилась о них: обеспечивала едой, лекарствами, деньгами и всевозможными льготами. То есть, видим абсолютную безынициативность, безысходность и бесперспективность.

- Вы проводили сравнительные исследования социально-психологических последствий катастрофы между теми, кто остался жить в зоне, и эвакуированными людьми?

— Да, конечно. Наш институт с 1992 года занимается различными исследованиями последствий аварии. Эвакуированные — это люди, которые психологически пострадали больше всего. Во-первых, это колоссальный стресс — людей “оторвали” от дома и “кинули” в абсолютно неизвестное место. Земля, дом, имущество — все, к чему человек привязывается на протяжении всей жизни — все нужно было оставить. Во-вторых, отношение коренных жителей тех мест, куда приезжали переселенцы, было крайне негативным. К “чужим” всегда относятся с настороженностью в любом коллективе, а тут еще наложилась элементарная людская зависть: эвакуированных бесплатно кормили, обеспечивали лекарствами, давали им жилье и работу. Почти 80% переселенцев в первые годы хотели вернуться назад, но вернулись лишь 2-3%. Но переселенцы довольно давно адаптировались и сейчас находятся в лучших условиях, чем те, кто остался жить в зоне заражения.

- Можно ли теперь что-то сделать, чтобы изменить мышление пострадавших?

— Когда прошло четверть века, начинать что-то делать слишком поздно. Но это не означает, что делать ничего не нужно. Сейчас кое-как действуют пять реабилитационных центров (в Славутиче, Коростене, Бородянке, Боярке и Иванкове), созданных ЮНЕСКО и ООН еще в первые годы аварии. Девять лет действовала программа ООН-Чернобыль “Возрождение и развитие жизни на пострадавших территориях”. За это время было проведено 202 проекта, направленных на стимуляцию к активной жизни населения, проживающего в чернобыльских зонах. Программа работала прекрасно: согласно последним данным, у 35% населения этих зон проявился интерес к жизни. Эти люди хотят жить и работать, заниматься фермерством и бизнесом, у них появилось стремление к будущему. Но Украина не создала ни одного социально-психологического реабилитационного центра, более того — не в состоянии поддерживать того, что досталось в наследство от международных организаций. С недавних пор ЮНЕСКО прекратило финансирование программ и передало центры на баланс государства, а оно переложило заботы по содержанию центров на плечи местных властей. Хорошо, что в 2009 году спасать наши реабилитационные центры начало ЮНИСЕФ.

- Как вы считаете, существуют ли методы эффективной социально-психологической помощи пострадавшим?

— Конечно, существовали и существуют. Самое минимальное, что нужно было делать — это информировать население о правилах жизни в радиоактивных зонах. Нашему государству удалось провалить и эту сторону реабилитации. Около 80% пострадавших сегодня не знают как себя нужно вести на радиационное загрязненных территориях: как вести хозяйство, какие последствия радиации ожидают их потомков, на какие государственные льготы они могут рассчитывать. Это другая катастрофа — информационная. Я вижу только один выход: для того, чтобы реально решать проблемы ликвидации чернобыльской катастрофы необходимо объединить усилия радиологов, медиков и социологов. В каждой из зон поражения необходимо взять группу специалистов, которые будут работать сообща. Одни будут исследовать изменения окружающей среды, другие — заниматься здоровьем людей, ну а мы, социологи, будем врачевать душу. До сих пор все исследователи работают по отдельности. Это неправильно. Только объединившись мы сможем составить полноценную картину и сделать правильные выводы.

Ольга МОСКАЛЕНКО