Украина полна новостей. Интерес к ним сверхвысокий в силу как затрагиваемых тем, так и содержания. Тем более что это содержание не всегда однозначно, а многие резонные вопросы остаются без ответа.
Прогноз — не цель
Озвученная цель по ускорению нашей экономики до 5—7% в год, безусловно, одна из ведущих. Причем не только для Украины. Обещание премьера увеличить ВВП за пять лет на 40% резко повысило цену варрантов, выпущенных Украиной в 2015 г. в ходе реструктуризации части ее госдолга.
По сути, впервые за многие годы, если не за десятилетие глава украинского правительства заговорил о целевых темпах роста. Не о прогнозе, который никого ни к чему не обязывал, а о цели с надеждой выбраться из нашего бесконечно темного тоннеля.
Депрессивные 3% роста, закладываемые в планы и бюджеты прошлых лет, не могли решить перезревших проблем ни самого бюджета, ни всей страны. Ибо весь окружающий мир растет более высокими темпами 3,6—3,8% (2017—2018), а развивающиеся экономики — и того быстрее (4,5—4,8%). На этом фоне уже сам такой прогноз — фактор хронического отставания, превратившего нас в очаг европейской бедности и обманутых надежд.
Амбициозна ли новая цель? По отечественным меркам, да, по международным — не слишком. Поскольку при устойчивых 5% мы, скорее всего, лишь удержим свое место на сырьевой периферии, а при 7% — сможем там удобнее обустроиться. Для того же, чтобы всерьез наверстывать упущенное, потребуются все 10%. Однако и с ними на одно лишь “упущенное” уйдут десятилетия, так как наши среднедушевые доходы сегодня в 3—9 раз ниже доходов европейских коллег по бывшему соцлагерю.
Так что какой бы высокой ни казалась озвученная цель, накопленных за 30 лет проблем она не решит. Хотя и ее достижение отнюдь не очевидно. Так, Россия, замахнувшаяся в нулевых на удвоение своего ВВП за десять лет, сделать это, как известно, не смогла. А ведь это и были те самые 7% в год. Сейчас там амбиции вдвое меньше — 3,3% к 2023 г. Но насколько они реалистичны, никто не знает. Поэтому, если сумеем достичь 5—7%, для начала будет совсем неплохо.
Цены, ставки, рост
Между тем на пути этих планов “неожиданно” возник Нацбанк. По мнению президента и премьера, у того чересчур жесткая монетарная политика — его учетная ставка под корень рубит кредиты бизнесу. Цена гривневых займов, согласно НБУ, действительно составляет 20%. Учитывая же, что сам Нацбанк пять лет кряду рекламирует привязку банковских ставок к своей учетной, вопрос об ее уровне вполне логичен. Тем более что с марта прошлого года она варьируется в диапазоне 18,0—16,5%, а кредиты, предоставленные бизнесу, упали за это время на 12% — с пиковых 914 млрд грн до 801 млрд. То есть до уровня, который наблюдался пять лет назад — в августе 2014-го.
С учетом же накопленной с тех пор инфляции реальный кредитный портфель бизнеса “усох” в 2,3 раза.
Результат, признаться, гнетущий. Ясно, что никакие 5—7% экономического роста с такой статистикой нам не светят.
Реакция Нацбанка на это предсказуема: додавим инфляцию, и все встанет на свои места. Тем более что в законе о НБУ его приоритетная цель так и прописана — “достижение и поддержание ценовой стабильности”. Кредиты, экономический рост, сохранность банковской системы — все это вопросы второй, третей и четвертой важности. Так что пока Нацбанк не добьет инфляцию до “ценовой стабильности” (5±1%), ни о каком экономическом росте речь вести не будет.
Можно сколько угодно спорить о действиях НБУ, однако формально он защищен буквой закона. Хотите другую букву? Меняйте закон.
Клинч
Вместе с тем ситуация не так уж и проста. Хотя бы уже потому, что судить Нацбанк за желание снизить инфляцию абсурдно. Но многие ли задумывались о том, какой экономический рост он при этом планирует? А зря — 4% в год. Да-да, целых 4% — меньше, чем сегодня демонстрируют наши конкуренты из развивающихся стран.
Откуда это известно? Из регулярных аналитических обзоров НБУ, где из года в год подчеркивается, что, снизив инфляцию до целевых 5±1%, мы достигнем 4% роста нашего потенциального ВВП. При этом слово “потенциального” означает примерно то же, что и “максимально возможного”.
Так что сегодня мы имеем парадоксальный клинч — как только правительство озаботилось экономическим ростом, выяснилось, что его установки противоречат представлениям Нацбанка. И хотя цель по росту (5—7%) не так уж велика, она в полтора раза больше амбиций НБУ (4%), которые не столько решают наши экономические проблемы, сколько консервируют их сегодняшние изъяны.
Возникает естественный вопрос: за что же мы тогда все эти годы боремся? Вопрос, признаться, не нов. Он неоднократно поднимался и в печати, и в публичных дискуссиях. Однако сколько-нибудь серьезного внимания к себе так и не привлек: правительство довольствовалось тем, что экономика худо-бедно росла, а не падала. Центральный же банк от этой темы вообще отстранился, ссылаясь на свою независимость и приоритетную цель — ценовую стабильность. Хотя ее отсутствие тут же объяснял заботой… об экономическом росте.
“Магические” 4%
Откуда взялись эти 4%? Трудно сказать. Но, похоже, это те проценты, в которых МВФ видит успех наших с ним программ: с 2014 г. почти все наши меморандумы содержат этот самый потолок роста в 4%. Примечательно, что практически такой же результат Фонд предусматривает для Албании, Анголы, Аргентины, Афганистана, Сейшельских Островов, Молдовы, Сомали. Сколь бы разными ни были эти страны, все они после выполнения программ Фонда должны достичь 3—4% роста ВВП.
Говорить об уникальности таких расчетов довольно сложно. Скорее, это некий трафарет. Безусловно, он был бы уместен, если бы речь шла о простом оживлении больной экономики. Однако еще в 1992 г. тогдашний глава МВФ М.Камдессю характеризовал 4% как “нормальный экономический рост”: именно его он обещал бывшему Союзу вместе с помощью в 100 млрд долл. После чего, как известно, не сложилось ни с тем, ни с другим.
На этом фоне последние упреки Фонда в адрес нашего вялого роста просто курьезны: его темпы, в общем-то, не отличаются от целевых установок самого МВФ. Тем более что в январе 2019-го он их даже снизил до 3,3%. И это с учетом “эффекта” рынка земли. Доверься бы Китай таким рецептам, и не имел бы он ни 10% ежегодного роста в течение 30 лет, ни ошеломляющего технологического рывка. Почему же мы должны довольствоваться 3—4-процентным дном? Загадка. Причем не меньшая, чем целевая связка НБУ “учетная ставка — инфляция — рост”. Тем более что он вдруг заговорил о возможности резкого снижения учетной ставки до 9% в следующем году и 8% — в 2021-м.
Ставка преткновений
В принципе, за экономический рост отвечает Кабмин. И все сказанное, поэтому, относится к нему не меньше, чем к Нацбанку. Однако триада целевой инфляции, экономического роста и учетной ставки невольно выводит на первый план центральный банк. Особенно когда он планирует ее двукратное снижение с текущих 16,5%. Нюанс, однако, в том, что последствия такого шага НБУ с Кабмином, похоже, не обсуждают.
Между тем учетная ставка сегодня сродни пылесосу, с помощью которого Нацбанк убирает с рынка денежную ликвидность, — привязав к ней доходность своих депозитных сертификатов (до 16,5% и выше), он годами соблазняет банки их покупкой вместо кредитования экономики. Те же не могут устоять, так как в обычных условиях такой доход требует немалых усилий: проверить кредитную историю заемщика, его потенциальные риски, оценить возможные неплатежи, свои операционные расходы, судебные издержки и т.д. С депозитными же сертификатами все предельно просто — вечером купил, утром получил выручку. Весомо, надежно и не хлопотно. И так изо дня в день, из года в год. Ни пыли, ни шума. И доходность такая, что западные хедж-фонды позавидуют. Экономикой и кредитами в таких условиях заниматься — себе в убыток.
Неудивительно, что наши банки устойчиво держат в депсертификатах НБУ 40—50 млрд грн. Также понятно, что их стоило бы направить на кредитование производства. Однако Нацбанк этого не допускает, опасаясь роста инфляции. Тем более что никак не может снизить ее до целевого уровня.
Формально все упирается в инфляцию. Но на деле ситуация гораздо сложнее, так как резкое снижение учетной ставки переключит интерес банков не столько на кредитный рынок, сколько на рынок ОВГЗ, доходность которых близка к доходности депсертификатов. В этом случае, заняв у Нацбанка гривню под обещанные 8—9% и тут же вложив под 15—16% в ОВГЗ, можно будет делать деньги из воздуха.
Понятно, что такой вираж обрушит доходность гособлигаций. Однако спрос на них сегодня формируют нерезиденты, вложившие в ОВГЗ 97 мдрд грн (4 млрд долл. в эквиваленте). Но будут ли они им интересны при падении доходности, скажем, до 10—11%? Не факт. Поскольку нынешние 15—16% включают плату за наш страновой риск. А он велик — Украина ведь никогда не имела инвестиционных рейтингов, а ее облигации всегда считались “мусорными”.
Повышение их рейтинга агентствами Fitch и Standard& Poor's до “В”, конечно, приятно. Но это лишь на две йоты выше преддефолтных значений. При этом мы на пункт отстаем от Албании и Кении, на два пункта — от Гондураса, на три — от Парагвая, на четыре — от Азербайджана, на пять — от Марокко. Об экономиках с еще более высокими рейтингами (Панама, Перу, Филиппины и т.д.) речь вообще не идет. Не говоря уже о странах первого мира. Можно, конечно, спорить об этих оценках, но Fitch и Moody's считают инвестиции в Украину более рискованными, чем, например, в Папуа-Новую Гвинею. А согласно Moody's, наш рейтинг (Саа1) все еще является преддефолтным.
И что тогда сделают нерезиденты при падении доходности наших ОВГЗ до 10—11%? Естественно, переключат свой спрос на бумаги других стран: в той же Кении, Нигерии или Турции доходность 10-летних бондов 12—14%, а их рейтинги выше наших бумаг. Уходя из Украины, нерезиденты будут выводить и валюту. Спрос на нее вырастет, а предложение упадет. Гривня снова начнет обесцениваться, так как без валюты покупающих ОВГЗ нерезидентов у нас бы уже сегодня был ее дефицит. Девальвация потянет за собой рост цен. И центробанк будет вынужден… повысить учетную ставку. Круг замкнется в исходной точке. Причем замкнуться он может еще быстрее, если за нерезидентами из страны потянется отечественный капитал, “благо”, ему сегодня в этом помогают открытые щели, окна и двери валютной либерализации. Хотя, возможно, он уже и сегодня рядится в “офшорные нерезиденты”, грея руки на сверхдоходности наших ОВГЗ. Но тогда возникает резонный вопрос: кому и за какие заслуги так благоволит Минфин и его тощий бюджет?
Насколько правдоподобен такой сценарий? Для ответа достаточно вспомнить 2017 г., когда НБУ снизил учетную ставку до 12,5%, после чего поползли вверх курс гривни с инфляцией. Что затем последовало? Правильно, Нацбанк повысил в несколько заходов учетную ставку до 18%, где она и застыла вплоть до апреля этого года.
Отягчающие обстоятельства
Текущая ситуация усугубляется тем, что у Минфина сложнейший график долговых платежей: в 2019—2022 гг. их объем достигает 40—53% плановых бюджетных доходов. Обстановка реально на грани фола, — для самостоятельных выплат средств нет,резать же бюджет — дразнить кризис объемом вынужденных сокращений.
Возможности Минфина поэтому прямо зависят от продаж облигаций. Так, в январе—июле с.г. отношение его заимствований ко всем бюджетным доходам превысило 50%. Так что с учетом платежей 2020—2022 гг. радикально снизить доходность ОВГЗ Минфин вряд ли сможет, — велика опасность отпугнуть покупателей. Особенно нерезидентов, чьи вложения в ОВГЗ уже почти вдвое превышают суммы обращающихся депсертификатов НБУ. Из-за этой пропорции ведущая роль на финансовом рынке, похоже, перешла к облигациям: резкое уменьшение их доходности грозит не менее резкой девальвацией и ростом цен. Независимое же снижение учетной ставки, как отмечалось, чревато теми же последствиями.
Конечно, Нацбанк мог бы поддержать курс гривни резервами. Но системно он делать этого не будет. Во-первых, из принципа, подчеркивая свою независимость и гибкость курса. А во-вторых, потому что ему банально не хватит резервов на три предстоящих года.Последний октябрьский рывок доллара — наглядный пример хрупкости нашей гривни: всего за три дня ее наличный курс потерял все, что копил почти два предшествующих месяца.
Игра одной рукой
Безусловно, неуемное рвение Нацбанка свести монетарную политику к одной учетной ставке — отдельный разговор. Тем более что закон наделил его широким спектром механизмов и инструментов. В связи с этим свобода вывода капитала из страны, которая воюет, теряет территории и годами стоит на коленях с протянутой рукой перед внешними кредиторами, заслуживает специального анализа. Как и офшорные счета политиков, лоббировавших такую валютную либерализацию. С учетом этого интерес правоохранителей к ее деталям и целям на предприятиях “Укроборонпрома” вряд ли случаен.
Но если НБУ вяжет себе руки, ограничивая денежно-кредитную политику одной учетной ставкой, то Кабмин, похоже, не осознал, что ее движение зависит от долговых проблем Минфина и доходности ОВГЗ, которые находятся в его ведении. И что, не решив этих проблем, он не может рассчитывать ни на дешевые кредиты Нацбанка, ни на их благотворный эффект. А следовательно, и на 5—7% устойчивого роста. По крайней мере, в рамках нашей текущей политики.
В таких условиях, хочешь — не хочешь, а надо думать о распределении дефицитных финансовых ресурсов. Причем не только на военные цели и связанные с ними нужды. Как ни крути, но базой оборонных разработок все-таки является промышленность, а не торговля с сельским хозяйством. Да и вообще делать ставку в век андроидов на чугунные болванки с кукурузой просто нелепо. Тем более что и аграрное будущее связано с новыми технологиями. Рассчитывать же на то, что нам их кто-то просто так принесет и подарит, верх безрассудства.
Всем известный велосипед
Даже если представить, что НБУ удастся невероятно удачным образом снизить учетную ставку до заявленных им 8—9% и удерживать ее на этом уровне, результат будет далеким от ожиданий правительства. Поскольку большая часть новых кредитов окажется не в производстве технологической продукции, а в торговле (35%) и посреднических операциях с недвижимостью (8%). Увы, таков кредитный портфель наших банков. При этом вес кредитов, направленных на консультирование (4,6%), превысит их долю, связанную с производством компьютеров, электрооборудования, автотранспорта, машин и оборудования (4,0%).
Причина? Уже упомянутый страновой риск, который включает и незащищенность наших кредиторов, и беззащитность их заемщиков — перед братками с битами, судейскими предписаниями и выписками из липовых реестров. Для банка в таких условиях лучшие кредиты — короткие. Не удивительно, что их доля в структуре банковских портфелей доходит почти до половины (48%).
Что в таких случаях делали ныне успешные страны? Прежде всего обеспечивали власть закона. Причем порой не просто жесткими, а откровенно жестокими методами. Попутно они опирались на те или иные институты развития. Глобально их представила Бреттон-Вудская система, в рамках которой были созданы не только МВФ и ГАТТ, но также Международный банк реконструкции и развития (1944). План Маршалла, по сути, также был целевой финансовой платформой послевоенного восстановления Европы. Причем он опирался на сеть национальных институтов развития, включая тот же немецкий банк KfW. В 1959-м был создан Межамериканский банк развития, в 1964-м и 1966-м — Африканский и Азиатский банки развития, в 1991-м — Европейский банк реконструкции и развития.
Сегодня на национальном, региональном и международном уровнях в том или ином виде функционируют более 900 институтов развития. Описывать их опыт нет смысла, поскольку он хорошо известен. Основная цель таких институтов — компенсировать “провалы рынка”: дать национальному бизнесу длинные кредиты; предоставить страховые услуги и гарантии по приемлемой цене; финансировать социально значимые, но рискованные проекты; поддержать перспективные направления развития и т.д.
Все ли институты развития одинаково успешны? Конечно, нет. Вместе с тем общий тренд в их истории — обобщение и адаптация наиболее удачного опыта. Ныне этим путем идет не только Китай в рамках реализации его национальных и международных проектов (включая Азиатский банк инфраструктурных инвестиций), но также ЕС. В последнем случае можно вспомнить и международные институты (ЕБРР, Европейский инвестиционный банк, Банк развития Совета Европы), и национальные банки развития. Их наши европейские соседи создают едва ли не принудительно — для реализации структурных проектов. Но мы этот опыт явно игнорируем, предпочитая что-нибудь попроще типа “приватизация-дерегуляция-либерализация”.
Сами с усами
В общем-то, у нас есть четыре госбанка с активами, превышающими половину показателя всей банковской системы. Только уже это позволяет им играть роль институтов развития. Тем более что Укрэксимбанк и создавался-то для этой цели. Вдобавок еще есть и виртуальное Экспортно-кредитное агентство. Однако оценить их профильный вклад в нашу экономику весьма сложно. Хотя бы потому, что государственный Укргазбанк выдает льготные кредиты (под 10,5%) на приобретение транспорта, сельхозтехники и оборудования… белорусского производства. Вы не ослышались, украинский госбанк продвигает на нашем рынке продукцию страны-конкурента. Не верите? Зайдите на его сайт…
За наших аграриев, конечно, можно порадоваться. Но зачем Кабмин, контролируя все госбанки, выживает с рынка своих же производителей (сельхоз)техники!? Причем небезуспешно: в 2014—2018 гг. выпуск тракторов в Украине сократился на 11%, сеялок — на 14, культиваторов — на 22, плугов — на 32, косилок — на 38%. Выпуск же зерноуборочных комбайнов упал со 100 ед. (2015) до 47 (2018). И все это без учета оккупированных территорий.
Между тем государственный Укрэксимбанк реализует похожую программу — “Белорусский импорт”, предоставляя кредиты на срок до пяти лет для покупки белорусской продукции. Правительство же Беларуси компенсирует “часть процентной ставки по кредиту в размере 2/3 учетной ставки НБУ, но не более 8% годовых”.
Ну чем не досрочное выполнение планов президента и премьера? Тут тебе и длинное финансирование, и учетная ставка НБУ, и доступный кредит бизнесу, и поддержка производства. Одна лишь незадача — делает это все правительство Беларуси для продвижения своей продукции на нашем рынке с помощью наших же госбанков.
Что об этом думает правительство и думает ли об этом вообще, неизвестно. Однако известно, что оно хочет продать госбанки. Но будут ли от этого доступнее кредиты для нашего бизнеса и помогут ли они ему в конкуренции с теми же белорусами, неочевидно. Как и то, каким образом Кабмин снизит цену кредитов для наших заемщиков. Тем более что он отвечает и за госдолг, и за ОВГЗ, и за их доходность, и за госбанки.
Есть многое на свете, друг Горацио…
На этом фоне обещанные Кабмином фермерам для покупки земли 4,4 млрд грн кажутся неким сигналом. Однако сигналом весьма странным, так как неясно, почему обещают только фермерам и только под покупку земли; получит ли кредитную поддержку промышленность; будут ли госгарантии у экспортеров; как быть со страхованием их рисков; готовы ли мы, как белорусы, работать с импортерами нашей продукции.
Также неясно, почему МВФ и Всемирный банк годами блокировали запуск Экспортно-кредитного агентства, которое должно было решить эти вопросы? И отчего у них исчезли возражения, как только речь зашла о рынке земли? Их благосклонность к нашему аграрному будущему очевидна. Неочевидно, каким его видит правительство.
Между тем в той сырьевой нише, которую мы успешно обживаем, уже наблюдался не только рост в 5, 7 и 12% (2002—2007), но также глубочайшие спады в 14,8% (2009). Причем эти взлеты и падения зависели не столько от нас, сколько от политик ведущих стран мира и соответствующей конъюнктуры сырьевых рынков.
Эта зависимость тем симптоматичнее, что в структуре нашего товарного экспорта активно растет доля растениеводства (20,9%, 2018), а также животных и растительных жиров (9,5%); сокращается вес машин и оборудования (9,8%); а процент руд, шлаков и золы (6,4) уже превышает суммарную долю химической продукции (4%) и наземных транспортных средств (1,4%). При этом мы, похоже, не знаем, что делать с “Мотор Сич”, ведущими авиазаводами, “Южмашем” и добивающими остатки автопрома “евробляхами”.
Если бы в таких делах можно было положиться только на рынок, американцы не создавали бы агентство DARPA (Defense Advanced Research Projects Agency), с которым теперь связывают появление интегральных микросхем, технологий “стелс” и Интернета. А Чили — агентство InnovaChile и программу Start-Up Chile, нацеленные на преодоление сырьевой зависимости, экспорта меди и цен на нее. Оба примера тем показательнее, что касаются стран, отстаивающих неолиберальные ценности. Но мы об этом опыте, кажется, даже не слышали.
