Скандал с журналистами Громадського, обвиняемыми в “публикации деталей позиций сил АТО, которые могут стать ориентирами для врага” в Авдеевке, в очередной раз показал, что силовые структуры и чиновники так и не научились работать со СМИ, а работники прессы — предвидеть реакцию Генштаба на сюжеты и репортажи из зоны боевых действий и определять те границы профессиональной этики, за которые выходить не стоит.
Самая крайняя точка, на которой мне довелось работать в расположении сил ВСУ — позиция “Зенит” и небольшая высота, дот неподалеку от “Зенита” с видом на разрушенный Донецкий аэропорт. Тогда я готовила репортаж об эвакуации “двухсотых”. Забрать тела должны были поисковики, район, где им предстояло работать — Спартак — уже не подконтрольная Украине территория.
Возвышенности, тропки, сгоревшая техника, остатки зданий в этом районе — как на ладони. С точки зрения ценности фото и видео — клондайк для журналиста. С этической точки зрения такое априори не снимаем и не показываем, чтобы не “светить” позиции ВСУ. А вот бункер “Зенита” — пожалуйста. Для нас там устроили небольшую экскурсию. Наверху — исковерканные в щепки деревья, бочки с водой, указатели с названиями городов на одном из уцелевших тополей — все это было отснято без возражений со стороны военных.
Останки найденных во время поисковой миссии тел я снимать не стала, разве что черные мешки, которые перекладывали из машины в машину, но без крупных планов.
Помню, как на тренинге для журналистов (как раз посвященном вопросам этики в условиях войны) нам показали сюжет одного из ведущих иностранных информагенств. Это был спецвыезд группы сепаратистов и представителей международных миссий в терминал ДАПа уже после того, как его покинули украинские подразделения. Но тела украинских бойцов там еще оставались. Одно из них поднимали из-под обломков: уже окоченевшие останки, которые тянули с помощью какого-то троса. Весь процесс был показан дотошно: крупные планы, следы разложения на оголенном из-под задравшейся куртки теле… Я помню, как возмутил меня этот сюжет. В нем не было ни капли уважения к погибшему. Снято все было как-то слишком технично, как на съемочной площадке. Будь я на месте выпускающего редактора, такое бы не пропустила.
Вообще, все, что попадает в кадр или может стать достоянием публичности, будь то цитата высокопоставленного военного чина или закопанный в “зеленке” БТР, — это предмет постоянных внутренних споров.
Когда ты знакомишься с военнослужащими впервые, да еще приезжаешь не один, а с волонтерами или офицерами другого подразделения ВСУ, проблем со съемкой, как правило, не бывает. На твою пресс-карту для работы в зоне АТО никто даже не смотрит. А вот если кому-то что-то вдруг оказалось не по нраву, та же пресс-карта тебе ну никак не поможет: начнутся разговоры с пристрастием и вопросы вроде “а согласовали ли вы со всеми службами на КПВВ ваше появление?”, притом, что, согласно правилам работы в зоне АТО, ты обязан сообщить о датах нахождения там, маршруте, транспортном средстве, на котором передвигаешься, но никак не собирать стопку разрешительных документов от пограничников до фискалов о том, что тебе надо поговорить с людьми в очереди на КПВВ.
Но когда попадаешь на позиции, на самый край, то всегда интересуешься, что можно показать, а что — нет. Обычно добродушно машут рукой: блокпосты не снимай, панораму на 360 градусов не делай, к окну вот там не подходи, может снять снайпер; кто-то просит не фотографировать лицо, больше ради домашних, чтобы не переживали, что человек стоит на “нуле”. Но в целом ограничений особых нет. Учишься быстро, сам понимаешь, что можно показывать, а чего показывать не стоит.
Помню, как-то мы попросили у комбрига 92-й бригады под Счастьем разрешения снять быт солдат — где и как живут. Он выделил бойца и велел ему провести экскурсию. Но даже после этой санкционированной съемки в редакции мы проделали свою селекцию этих фото, чтобы не показать лишнего и не навредить.
Но бывает, что работать приходится с военнослужащими, которые изначально считают прессу врагом, если только та не готова публиковать материалы в стиле генштабовских пресс-релизов.
Вот разговариваешь, допустим, с генералом, просишь: если есть информация не под запись, уточните это. Идет война, генерал должен сам решить, что говорить на публику, а что объяснить просто для вашего понимания. И вот вы вроде договариваетесь, и он рассказывает массу интересных вещей, лишь пару раз воспользовавшись своим правом офф-рекорд, и вы делаете отличное интервью. Вы анонсируете его на сайте. И этот анонс с цитатами генерала тоже согласован. Но вот генерал звонит вам и говорит по какой-то одному ему известной причине: “А давайте на этом остановимся, не будем публиковать весь текст”. И вы объясняете, что так нельзя, что анонс вышел, проделана немалая работа, а читателя дурить — как бы нехорошо и неэтично. Генерал со скрипом соглашается. Но ваш текст, отправленный на согласование, возвращается к вам в настолько выхолощенной и нечитабельной форме, а вместо ваших вполне жизненных вопросов там вписаны другие (!), которые вы даже не думали задавать, к примеру, о том, как чудно сотрудничать с международными миссиями, не правда ли, товарищ генерал? Да, чудно, отвечает товарищ генерал. И вот начинается словесный дипломатический пинг-понг, ты отстаиваешь каждую историю, каждую деталь, которую по доброй воле и без принуждения рассказал тебе генерал. И в чем-то уступаешь, помня о принципе “не навреди”. И вот текст выходит, а тебя вдруг за эту публикацию обвиняют чуть ли не в государственной измене.
Из собственного опыта знаю, что чем выше чины, тем, как правило, сложнее с ними работать. Думаю, в военных академиях и в рамках курса молодого бойца перед отправкой на фронт лекции о том, как сотрудничать со СМИ, должны быть в обязательном порядке. Журналисты — не враги украинским военным, но сколько же за эту войну было историй, когда командование пыталось манипулировать данными, а попытки докопаться до истины сразу превращали в очередную “измену родине”.
А если уж быть до конца честными с самими собой, то уровень нынешних технологий позволяет узнать точные позиции и расположение частей противника и без мониторинга СМИ. Дроны, ДРГ, засланные казачки, которые переодевшись в гражданское, свободно передвигаются по подконтрольной Украине территории, — да мало ли сегодня способов узнать о противнике максимум информации. Для этого вовсе не обязательно с нетерпением ждать сюжета в выпуске новостей на “Плюсах” или на “Громадськом”.
Буквально 11 июля была годовщина трагедии в Зеленополье, когда два года назад, в 2014 году, под прицельными ударами российской артиллерии оказались выставленные, словно на автостоянке, и упакованные техникой, боекомплектом и личным составом подразделения ВСУ. Те, кто был там, и с кем мне удалось пообщаться, уверены — били настолько точно, что сразу стало очевидно — координаты сдали, и сдали, похоже, свои же.
Так может не стоит опять спускать всех собак на журналистов, и украинских, и российских, которые, кстати, получили аккредитацию для работы в зоне АТО по всем установленным правилам? Может, для начала стоит поискать “крыс” среди своих? Уверена, от этих вреда намного больше. Эти могут на раз договориться о прекращении огня с той стороной, если надо быстренько протащить через линию фронта контрабанду. А вот толпа переговорщиков, собравшихся за все это время вокруг Минских соглашений и наблюдательные миссии, не может.
Украинское командование упрекает журналистов и обвиняет в “сдаче позиций ВСУ”, а мне рассказывали о другом играющем на руку сепаратистам сюжете — о том, который передает камера видеонаблюдения, установленная в Авдеевке благодаря миссии ОБСЕ в офис этой же миссии в Донецке, чтобы фиксировать, откуда идут обстрелы. Камера то не работает, то работает, но бойцы уверяют — когда работает и отворачивается в сторону, по “слепой” для нее зоне начинают бить с неподконтрольных территорий. Украинские военные под Авдеевкой считают, что камера просто “сдает” позиции ВСУ противнику.
Безусловно, на войне с любой информацией следует обходиться крайне осторожно. Но в этой войне ты нередко встречаешь другого врага, внутреннего, который мимикрирует, который уже умеет решать любые вопросы, который, сунься ты в зону его военизированного комфорта, идентифицирует тебя как “проблему, которую надо устранить”. И такие истории я слышала от своих коллег, пытавшихся докопаться до правды. Это были прямые угрозы: не успокоишься — домой живым не вернешься.
Мы уже слышали обвинения в измене по отношению к тем журналистам, которые получали аккредитацию так называемой ДНР. И вот очередная кампания, которая похожа на закручивание гаек. Но в этой стране у всех давно выработан рефлекс — если должностное лицо пытается в чем-то тебя обвинить, или что-то от тебя скрыть, как правило, это не потому, что, мол, военная или государственная тайна, а потому, что кто-то опять что-то решает в полях, далеких от правовых, в полях, где все — по волчьим законам.
Яна СЕДОВА
