Власть трусов

Таких черных улиц, черных городов было достаточно в Советском Союзе — туристы, приезжающие сегодня в разноцветную яркую Ригу, даже и представить себе не могут всей черноты и закопченности, всей неустроенности ее советского прошлого. И это в Прибалтике, заслуженно гордившейся своей советской “европейскостью”!

Что уж говорить о городе, в котором до перестройки не было ни одного уличного кафе, ни одной по-настоящему европейской улицы, в которой самой продвинутой точкой общественного питания было нечто, размещавшееся на Крещатике и называвшееся “Гарячим молоком” — и там действительно можно было купить горячее молоко с бубликом, а при желании заскочить с соседний хлебный (там теперь “Бенеттон”, кажется) и заесть молоко свежайшей паляницей — тогда она еще была настоящей. Словом, когда великий Басов снимал на Андреевском свои “Дни Турбиных”, декорации ему не понадобились — улица была как будто застывшей во временах Гражданской войны.

А потом произошло чудо — спуск ожил, раскрасился, стал одной из самых примечательных и оживленных улиц Киева. Не сам разумеется — была проведения если не реставрация, то хотя бы раскраска домов. На улице появились художники, туристы, рестораторы... Но самое главное — на ней появились влюбленные. Это было...это было как предчувствие какой-то другой жизни, о которой мы тогда мало что знали: улица, по которой можно просто гулять, радуясь окружающему миру, любуясь домиками и вспоминая страницы любимых книг...

Имя Ивана Салия тогда было известно не только каждому киевлянину — рискну сказать, что он был всесоюзно известным политиком. А ведь был он всего лишь первым секретарем Подольского райкома партии, подумать только! Но Салий воспринимался за границами Подола как губернатор Андреевского спуска — и это звание дорогого стоило. Еще не было Арбата и других пешеходных зон в советских столицах, еще стоял нереставрированным старый Таллин, а Андреевский стал образцовой улицей —каменистым доказательством того, что можно жить по-человечески. Именно тогда он стал для киевлян частью их восприятия города, частью их душевного пространства.

Но с течением времени с Андреевским стало происходить то же, что и со всей остальной Украиной: он опрощался. Спуск с его театрами, художественными мастерскими, музеями потихоньку превратился в улицу-ларек, бойкое место по распродаже кича, за которым уже и не видно было картин и облупляющихся фасадов.

Каждая новая власть говорила о необходимости реконструкции Андреевского — но все это превращалось в попытки снять еще немного денег с торгующих на Андреевском или разбазарить выделяемые на ремонт деньги. Прогулки по Андреевскому превратились в настоящее испытание, преодоление колдобин, выбор наиболее безопасного для ног маршрута. Зимой брусчатка покрывалась коркой льда — и улица умирала. Мы прогуливались скорее по собственной памяти, упрямо не желая замечать, что ничего европейского в Андреевском спуске больше нет.

И вот пришли они. Решительная, смелая власть, умеющая доводить дело до конца — но по-своему. Окружили улицу заборами — и стали уничтожать — безоглядно, беспощадно, чтобы выстроить все по своему безумному вкусу, вкусу обитателей люмпенизированных рабочих поселков, дорвавшихся до югославских люстр и румынской мебели. Андреевский начал умирать — и если бы они не разрушили несколько зданий напоказ, уверовав в наше безразличие к собственному прошлому, они бы его добили.

Теперь они, на время перепугавшись, обещают восстановить все назад, сделать краше прежнего.

Краше прежнего! Я уже наблюдал этот кошмар в Москве, когда горело, кем-то подожженное как раз в ночь подведения президентских выборов, великое здание Манежа — а потом оборотистый Лужков воссоздал на его месте муляж краше прежнего. Я видел, как умирала старая Москва, застраиваемая обезличенными коробами офисных центров. Я помню, что сказал один из застройщиков, когда его упрекнули в том, что возводимый в районе московского Андреевского — Арбата — торговый центр может поколебать фундамент великого творения мировой архитектуры — дома Мельникова. “Если бы мы прислушивались к подобным советам,— уверенно вещал сытый варвар,— то до сих пор ездили бы на бричках и жили бы в деревянных домах”. Я не москвич, но до сих пор у меня сжимается сердце, когда я прохожу по переулкам, в которых все еще помню каждый дом и каждый камень — и вижу вместо облика улицы уродливую пародию на нее.

С таким же чувством, вероятно, нам придется ходить по Андреевскому, когда застройщики снимут заборы и предъявят нам новое архитектурное Межигорье в масштабе прогулочной улицы.

Не сомневаюсь, что президенту, олигархам и назначенному ими хозяину города понравится. А нам? Нужен ли нам спуск краше прежнего? Или все же нам нужен Андреевский спуск?

Старинная улица тем и отличается от новодела, возводимого в угодьях новых повелителей жизни, что у нее — в отличие от этих вилл и их жителей — есть душа. И эта душа требует бережного подхода. Не разрушения, а созидания, восстановления, внимательного отношения к каждому дому, к каждому камню.

Андреевский спуск — такой, какой он сложился, и не Попову с Ахметовым решать, каким ему быть. В конце концов, это просто объяснить — в виллах и поместьях, которые украинские “олигархи” покупают во Франции или Италии, им никто не даст покуситься на сложившийся архитектурный облик, если речь идет об исторических постройках. И им и в голову не приходит ослушаться.Почему же там, на чужбине, они способны уважать прошлое и закон, способный понять, что речь идет о национальном достоянии, а не только об их собственности, а здесь, если не у себя дома (я не думаю, что кто-то из них, от президента до последнего министра или депутата, думает, что здесь он дома), то хотя бы в стране, которая приносит им деньги, они не способны вести себя по-человечески?

Ясно почему — потому что мы им об этой необходимости не напоминаем. Достаточно было даже минимального общественного сопротивления, нескольких сотен людей, пришедших к ахметовскому офису, чтобы они перепугались, вызвали “Беркут”, заелозили, признали ошибки. Это — власть трусов-временщиков, которые просто проверяют нас на готовность сопротивляться. И если мы будем сопротивляться, то властью в этой стране будем мы и мы будем гулять по еще неуничтоженным улицам Киева, Львова, Харькова или Донецка. А если мы будем терпеть — властью останутся они и мы будем жить на руинах нашей памяти.

Виталий ПОРТНИКОВ