Тот, кто больше не “свой”

В 1971 г. он передал газете New York Times секретные материалы о войне во Вьетнаме. Он хотел остановить войну и готов был пойти под суд. Сейчас об Эллсберге вспомнили из-за Wikileaks, теперь его приглашают читать лекции — после одной из них я с ним и поговорил.

В конце 60-х, будучи сотрудником корпорации RAND и находясь на подъеме карьеры, Эллсберг осознал, что власти его страны лгут своему народу. Все доказательства были у него в руках: он, по его словам, должен был сделать выбор между лояльностью организации и верностью конституции. Эллсберг выбрал второе и готов был заплатить за это. Он был талантливым молодым человеком из небогатой семьи, поступил в Гарвард, получил за отличную успеваемость стипендию, позже учился в британском Кембридже, служил в морской пехоте, был на гражданской службе во Вьетнаме, стал доверенным лицом министра обороны и получил секретное задание Белого дома. Работа в RAND, кузнице кадров для силовых ведомств и администрации США, была его счастливым билетом, и он был близок к тому, чтобы забрать выигрыш.

Но от выигрыша пришлось отказаться. В конце концов позиция, занятая судом, помогла ему остаться на свободе, обвинение в шпионаже было с него снято. А дело “Нью-Йорк таймс” против Соединенных Штатов“стало важнейшим прецедентом в истории свободы слова в США. Так что все закончилось хорошо — за исключением того, что из перспективного чиновника Эллсберг превратился в безработного активиста.

Со временем он нашел себя, стал писать книги, но для бывших “своих”, конечно, остался предателем, и с этим ему трудно было справиться. Он говорит, что таких, как он, мало. Говорит, что Брэдли Мэннинг, которого подозревают в передаче секретных дипломатических депеш Wikileaks, — первый продолжатель его дела за 40 лет. Но со стороны-то видно, что таких, как Эллсберг, в Америке скорее много, чем мало. Есть даже закон о защите “разоблачителей” (whisleblowers), которых у нас назвали бы скорее “стукачами”.

О лояльности группе — это, конечно, правда. Очень тяжело любому человеческому существу пойти против своих, даже если свои — преступники (и даже особенно если они преступники!). Нежелание конфликтовать с группой зашито в наше сознание. Психологи называют это конформностью — групповые нормы и ценности для большинства людей почему-то важнее индивидуальных. Но в российском обществе групповая мораль, по-моему, особенно сильна. Я даже думаю, что это главная трудность в борьбе с коррупцией и с неподотчетностью властей.

Российские политические руководители знают, что могут рассчитывать на лояльность “своих”. Групповое обладание тайным знанием сближает и связывает — “повязывает”. Сдавать своих этически плохо, даже если эти свои нарушают все мыслимые нормы этики. Есть как бы две этики — первая для всех, а вторая для тех, кто нарушает первую. Это логика преступных сообществ, и само слово “стучать” — из уголовного словаря. Настучать — значит сдать подельника следователю. Произнося это слово, соглашаясь с его резко негативной окраской, мы невольно перепрыгиваем в эту “вторую” преступную этику, становимся чьими-то “подельниками”. Антикоррупционная кампания Алексея Навального направлена, в частности, и на то, чтобы обществу стало очевидно, какого рода связями скреплена российская власть-собственность. То, что общество откликается с энтузиазмом — признак возможного выздоровления в будущем.

Профессор Михаил Гронас из Дартмутского университета нашел остроумный способ высветить эту культурную особенность. На первой лекции своего курса “Русская цивилизация” он предлагает американским студентам дать моральную оценку двум действиями — списыванию и разоблачению. Списывать, как правило отвечают студенты, очень плохо, а рассказать об этом преподавателю — вполне приемлемо и даже хорошо. Списать — значит пойти против принципа равенства условий, одинаковых для всех правил игры. А рассказать об этом — значит восстановить справедливость. Правила оказываются важнее лояльности группе.

Нужно ли говорить, что в российской аудитории результат будет другим. Списать — приемлемое нарушение, а рассказать об этом — значит “настучать” и потерять доверие товарищей. Лояльность оказывается важнее правил. На том и стоим.

Конечно, здесь есть немалое упрощение. Повышенный уровень конформности — свойство не одной только российской культуры. Но задуматься стоит. Сколько мы знаем всего, что должно быть достоянием общества, и молчим. Как много могли бы рассказать сотрудники крупных компаний, силовики, крупные чиновники. Немыслимо, конечно, ждать от них смертельного номера. Никакой защиты разоблачителям наше правоохранение не обеспечит. При самом хорошем сценарии публичность для участников “игры” означает полный из нее выход: вспомните недавнюю историю предпринимателя Сергея Колесникова, рассказавшего о “дворце Путина”. Хорошо бы просто начать без предубеждения относиться к тем, кто смело ломает круговую поруку. В наших условиях это тяжело, но возможно.

Максим ТРУДОЛЮБОВ