Свои как чужие

После южно-осетинских и приднестровских выборных бунтов Кремль чувствует себя обманутым. Взамен за сомнительное удовольствие нести ответственность за непризнанные территории он не получает ничего.

Выборы в Приднестровье, намеченные на воскресенье, 11 декабря, спустя две недели после второго тура выборов в Южной Осетии, видимо, пополнят перечень неудач Кремля на дружественных непризнанных территориях. Однако совпадения во времени сколь выразительны, столь и случайны. Цхинвали и Тирасполь почти синхронизировались будто бы специально для того, чтобы вспомнилась в связи с этим и выпадающая из этого временного ряда Абхазия, путь которой вроде решила повторить Южная Осетия.

Единство жанра, в котором разыгрались эти действа, соблазнительно объяснить только непреклонностью кремлевских технологов, раз за разом повторяющих свои отчаянные подходы. Однако при всей справедливости такой оценки было бы не совсем честным не заметить, что во фронде, наблюдаемой там, где Москва воспринимает ее как вопиющую неблагодарность, скрывается и другая философия. Эта фронда — точно вычисленная степень достигнутой свободы. Только в крайне лукавом ее выражении.

Абхазии, конечно, само сравнение уровня ее независимости с южно-осетинским может показаться обидным. А Приднестровье и вовсе нашло такую форму своего суверенитета, в рамках которого сборная Молдавии не стесняется проводить международные матчи в Тирасполе, а приднестровцы не считают зазорным отправлять своих красавиц на молдавские конкурсы красоты. Молдавский паспорт здесь является такой же непреходящей ценностью, как российский или украинский, а то и болгарский. Словом, можно было бы со всей справедливостью отметить, что такая независимость только для того и существует, чтобы в нужный момент пригодиться ставшему суверенным чиновнику. Если бы в другой нужный момент протест против бесспорного благодетеля не становился искренним и общенародным.

С административной, чиновной и финансовой точки зрения все, что происходит во всех этих краях, для не слишком пристального взгляда выглядит такой банальной общероссийской обыденностью.

Модель отношений с Москвой у той же Абхазии не слишком отличается от трансферно-дотационного устройства жизни Дагестана или Тамбовщины. С точки зрения порождаемых такой моделью искушений абхазский чиновник не слишком отличается от приморского или московского, потому что главная радость чиновного бытия что здесь, что там одинакова — близость к финансовым потокам.

Но в случае с Абхазией, и даже с Южной Осетией, и даже с Приднестровьем в этой системе формулировок имеется некая недоговоренность. С российской провинцией контракт понятен и прозрачен: элита вольна распоряжаться сданной ей в аренду территорией как угодно, от нее в качестве арендной платы требуются только правильные результаты на выборах, внутриполитическая благочинность, ну и откаты. В соответствии с этим устроена система поощрений и система наказаний, среди которых самой фатальной является утрата доверия со всеми последствиями.

Но Южная Осетия, Абхазия и даже Приднестровье, можно было бы сказать, обречены на нарушение конвенции, если бы они эту конвенцию заключали. Здесь и кроется главное противоречие между ними и Москвой, которая была уверена, что эти контракты подписаны на вечные времена. Оказалось, что нет. И пришло время — сначала в Сухуми, потом в Цхинвали, а в ближайшие дни, похоже, придет оно и в Тирасполе — этим воспользоваться. И теперь, естественно,

Кремль чувствует себя обманутым. За сомнительное удовольствие нести за эти территории ответственность, ненамного меньшую, чем за собственные, но намного более болезненную и, как выясняется, довольно бессмысленную, Кремль не получает ровным счетом ничего.

А Игорь Смирнов и вовсе не упускает в последнее время случая показать, что помощь и поддержка Украины ему даже интереснее.

Строго говоря, Россия в таком положении оказывается не одна — не ей одной приходится выдавать себя за страну, ответственную за соседей. Скажем, албанцы вопреки модной убежденности в неотвратимости великой Албании довольно быстро устали от пассионарности косовских родственников. Даже в Карабахе, который в военно-административном смысле уже фактически инкорпорирован в Армению, еще не расстались со своим законным правом раздражаться из-за навязчивости Еревана, с которой он который назначает здесь своего президента, и совершенно не очевидно, что этот опыт удастся повторять раза разом. А уж россиянам, у которых единственным признаком родства с Южной Осетией является ненависть к ушедшей Грузии, потребовалось совсем немного времени, чтобы спросить себя: зачем все это? Зачем был август 2008-го, зачем бездонный бюджет на разворованное восстановление, зачем, в конце концов, отстаивать своего ставленника на выборах так, будто бы и в самом деле речь идет о глобальных геополитических рисках?

Дело не только в кремлевской готовности настаивать на праве повтора ошибок. Дело в самом устройстве подобных обществ. Все они пережили гарнизонный этап, когда не было никаких сомнений в том, что только сплоченность и единство позволят удержать завоеванное. Власти так нравится такое общественное согласие, что она не замечает, как оно перестает действовать, население обнаруживает, что жить можно совсем по-другому. Это открытие везде приводило к конфликту, который принципиально менял жизнь: так было и в Карабахе, и в Абхазии, постепенно так случилось в Приднестровье, и вот теперь в Южной Осетии.

Пересмотр привычных взглядов приводит к отрезвлению и в отношении к стране, которую еще вчера было принято благодарить даже за хорошую погоду.

Но в таких обществах, где все друг друга знают, есть еще одна особенность: и тоталитаризм, и демократия здесь устроены по-семейному. То есть если деспотия, то это деспотия самодура-отца, с которым ничего не сделаешь, пока не подрастут сыновья. Если демократия, то она не очень нуждается в представительности, она почти прямого действия. Но самое главное, что в силу этой семейности в обоих случаях давление извне бессмысленно.

И это и есть та самая независимость в условиях непризнанности. У этих носителей отчаянного суверенитета очень многого нет и не предвидится. И потому им только и остается жить так, будто бы они нарушают конвенцию. Хотя в том и проблема, что от этой конвенции они свободны.

Такое государство может состояться, только когда сумеет отказаться от части этой свободы — при условии, что кого-то эта часть заинтересует. С этим более или менее повезло Карабаху и Абхазии, хотя ресурс этого везения все равно неумолимо ограничен. Можно по-другому, как в Приднестровье: жизнерадостно отстаивать эту свободу, давно на самом деле ее обменяв на таможенные преференции. А можно как в Южной Осетии, у которой Москва никаких прав и вольностей выкупать не собирается, справедливо полагая, что деваться им все равно некуда, а озвученный наконец в Цхинвали вопрос “зачем?” так и останется фактом печальной истории Южной Осетии. И уже совершенно не важно, кто станет президентом, покорится Южная Осетия или отстоит свою последнюю свободу. Свободу как крайнюю форму безысходности.

Вадим ДУБНОВ