Собор на скорую руку

Во-первых, из-за непривычного для церковной жизни темпа. Ведь в церкви редко что-то делается быстро, да и Поместный собор — махина изрядная. А если учесть тот факт, что в УПЦ собственно Поместного собора еще не бывало, тем более можно было ожидать сначала долгих дебатов по его созыву, а потом — не менее долгой подготовки. Однако все произошло очень быстро — от момента принятия решения до собственно собора не прошло и месяца. Во-вторых, этот собор вызвал примерно поровну надежд и опасений, связанных с возможностью автокефалии УПЦ. Следствием стал информационный взрыв, раскрывший всю глубину, главным образом, опасений: критики спешили разделать под орех сам собор и его решения еще до того, как программа собора была окончательно сформулирована и опубликована. У страха глаза велики — и наблюдатели невольно затаили дыхание, ожидая от собора чего-то сенсационного.

Эта тактика отчасти оказалась эффективной — все, что мельче автокефалии или, наоборот, возвращения в статус экзархата, уже не захватывало дух. В результате сам собор показался довольно серым, а его решения вызвали разве что пожимание плечами: стоило ли созывать Поместный собор, чтобы в который раз подтвердить свою верность каноническому единству с РПЦ, напомнить государству “за имущество”, а раскольникам — “за покаяние”? Стоило на билеты для делегатов тратиться? Фактически все самое интересное — для широкой публики — было сказано и сделано до, а не во время, собора.

На соборе не было не то что сенсационных решений — не было даже более-менее прилично разыгранной интриги. Что-то похожее на борьбу замышлялось вокруг пос­ледней редакции Устава УПЦ. Но когда поправки к нему так и не приняли, пресс-секретарь УПЦ в своем комментарии рассказал, что “устав — это не так уж важно для церкви”. Но если для церкви это “не важно” — зачем вопрос планировали вынести на Поместный собор?

Впрочем, не вынесли ведь. Все вопросы, которые могли вызвать даже видимость конфликта на юбилейном всеукраинском соборе, были сняты с повестки дня Архи­ерейским собором, состоявшимся накануне. Причем реакция на некоторые пункты повестки показалась просто чрезмерной. Ведь сам по себе устав в редакции 2007 года, уже однажды утвержденный Архиерейским собором и, в общем, не нуждающийся еще в одном утверждении, содержит в себе все необходимое для обеспечения пресловутой “широкой автономии”. Поправки, которые предлагалось в него внести, имеют довольно узкую направленность и в целом погоды не делают, то есть ради них созывать Поместный собор и смысла не было.

Впрочем, именно из поправок сделали место страсти. Что, возможно, сработало в качестве отвод­ного канала для эмоций и позволило в целом принять устав в той редакции, которая в свое время вызвала скандал в кругах, близких к Московской патриархии. Устав УПЦ тогда был признан слишком “самостийным”, роль Московского патриарха — слишком декоративной. Возможно, поправки, а по сути одна из них, касающаяся расширения Священного синода, а еще точнее — фигуры архиепископа Александра Драбинко, одного из трех архиереев, введенных в синод, и стала предметом скандала. Именно на него обрушилась волна критики и инсинуаций — от “оранжевых” настроений до стремления узурпировать власть в УПЦ, став местоблюстителем митрополичьего престола при живом предстоятеле.

Так или иначе, поправки к уставу были сняты с повестки дня в последний момент. Что легко было предвидеть. Митрополиты Одес­ский, Донецкий и архиепис­коп Тульчинский пообещали демарш — эти активные защитники всего московского в украинской церкви уже давно ничего более креативного, чем “а вот мы встанем и уйдем”, не предлагают. Этот их шаг было легко предвидеть, а потому трудно предположить, что организаторы собора не были к этому готовы. Поправки сняли с повестки дня, приняв решение создать комиссию, которая “изучит”, “доработает”, “проверит на соответствие” и т.п. Логичным кажется вопрос — а может, стоило изучить, доработать и проверить до проведения собора? Зато проголосовали за устав в редакции 2007-го и утвердили. Любопытная деталь — главой комиссии по доработке Устава назначен как раз митрополит Донецкий и Мариу­польский Илларион. Он, кстати, также числится в списке архиереев, которые должны войти в Свя­щенный синод, буде комиссия, им возглавляемая, одобрит поправку о расширении синода.

Какой бы ни была цена, Устав УПЦ был утвержден Поместным собором этой церкви. Вопрос о том, должен ли этот документ одобрить патриарх Московский, повис в воздухе: если УПЦ — самоуправляемая церковь, то ее высший орган принятия решений — Поместный собор. Кажется, только теперь, после собора, это осознали — и в адрес патриарха понеслись призывы “признать недействительным”, а в адрес священноначалия УПЦ — обвинения в манипулировании делегатами. Одна­ко решение принято. И теперь остается ждать реакции патриарха Московского. Если он попробует вмешаться в решения Поместного собора УПЦ, это сразу и недвусмысленно продемонстрирует реальное положение с “широкой автономией УПЦ”, как ее видят из Москвы.

Вот только хватит ли им смелости закрутить гайки? Ведь одно дело — управлять двумя-тремя архиереями и парой “спонсоров”, выдавая их демарши и высказывания за “чаяния большинства украинских верных”, совсем другое — столкнуться с реальными чаяниями верных, большинство из которых сыто геополитическими проектами и манипуляциями и хочет видеть в своей церкви только церковь — свою и Христову. А также с чаяниями украинской власти, наскучившей комплексом неполноценности и ролью вечного вассала. И тут сценарии могут оказаться самыми неожиданными. Но, тем не менее, придающими событиям вокруг собора некоторую логику.

Например, вопрос: зачем было проводить Поместный собор, если на него не было вынесено ни одного судьбоносного и свежего предложения? Официальный ответ обескураживал: все равно люди съедутся на 45-летие архиерейской хиротонии предстоятеля, так почему бы заодно собор не провести? Потому, мол, все так быстро и произошло — мысль удачная возникла, и ее сразу реализовали. Но в таком случае, почему в Москве устроили такую истерику — не­ужели не знали, что все так без­обидно? Ведь даже виновника торжества не пожалели, не говоря уже о его гостях, чуть ли не в маразме заподозренных. Не стоит недооценивать Московскую патриархию, особенно в том, что касается информированности о событиях в Украине, в том числе в ее высоких кабинетах. Раз так занервничали — повод был. Потому и выплеснулись на страницы и экраны российские подсознательные страхи, связанные с украинской церковью.

Наверное, если бы не этот обвал критики будущего собора в российских СМИ, не “антисоборные” акции и публикации в Украине, легенда о чисто “итоговой” и “поздравительной” функции собора показалась бы вполне правдоподобной. Но русские эксперты всерьез взялись за анализ Устава УПЦ, “патриарший миссионер” Андрей Кураев внимательно перебрал список делегатов собора и не удержался от комментариев, Наталья Витренко обратилась к священноначалию от имени “православных женщин”, а Киевский горком КПУ предоставил помещение для “альтернативного собора”. Кажется, в действие были приведены все неофициальные силы, пугающие то ли нас, то ли друг друга почти неминуемой автокефалией УПЦ. Официально патриарх Кирилл обратился к собору с призывом крепить единство русской церкви, то есть оказался таким же неоригинальным, как и участники предсоборной истерии.

Интересно, кто первый обмолвился о том, что этот собор чреват автокефалией? Произошло это по недомыслию или по двумыслию? В России или в Украине? Почему это предположение возникло — вдруг, без видимых для того оснований? Ведь всем известна и умеренность митрополита Владимира, и позиция влиятельных юго-восточных архиереев. Ни одна поправка к уставу, предложенная в повестке дня и якобы вызвавшая скандал на Архиерейском соборе, не была настолько существенной, чтобы произвести эффект разорвавшейся бомбы. Значит, не поправки сами по себе напугали московское начальство и заставили его задействовать все свои силы в Украине? Оно могло так занервничать только в одном случае — если действительно почувствовало, что украинская земля уходит из-под ног.

Что ж, не только церковное начальство в последнее время может чувствовать нечто подобное. У скоропостижности собора, его обещанной сенсационности может быть и вполне политическая подоплека. Она укладывает церковные события в одну плоскость с совместными учениями с НАТО и активизацией работы над соглашением о зоне свободной торговли с ЕС. Ее причина — усложнение взаимоотношений нынешней украинской власти с Россией. По-види­мому, украинская власть взяла паузу в заигрывании с Россией и со всем русским. Это помогло им получить поддержку на выборах и стало неактуальным после победы. Если правда то, что Виктор Ющенко хотел видеть в Украине поместную церковь из чисто романтических чувств, то правда и то, что прагматики (а именно так позиционирует и, видимо, хочет думать о себе нынешняя власть) не могут не понимать ценности собственной церкви в собственной стране. Не увидеть того, что российское влияние распространяется по Украине по церковным каналам и инспирируется Московской патриархией, может только слепец. И уж конечно не человек, который в свое время сам этим пользовался. Нужно ли ему это влияние, ставшее опасным для его власти, теперь?

Как это ни смешно, самоуправляемая (а лучше вовсе автокефальная) церковь всегда будет в интересах украинской верхушки, под какими бы лозунгами она к власти ни пришла. Со своим главой церкви всегда договориться проще, чем с главой церкви соседней страны, исполняющим политический заказ властей соседней страны.

С этой точки зрения не должно вызывать удивления то, что основную часть обращения собора занимал перечень всего, что церковь хотела бы получить от украинской власти, — от имущества до доступа в школы и армию. Да и звание Героя Украины митрополит Владимир, с оглядкой на нынешние внешнеполитические тенденции, вряд ли получил только за то, что подтвердил свое единство с Русской православной церковью. Скорее, партнеры ведут переговоры и делают друг другу авансы.

Если собор действительно имел подобный политический подтекст, то это веский повод задуматься — не столько руководству РФ, сколько руководству Мос­ковской патриархии. Ведь УПЦ — это не просто часть РПЦ. Это та ее часть, которая легитимизирует ее высокие притязания. Без УПЦ РПЦ — далеко не самая многочисленная православная церковь. Киев для РПЦ — это древность крещения и легендарное апостольское благословение. Это сердце “Святой Руси”, любимого геополитического мифа патриарха Кирилла. Он и его кремлевские партнеры должны понять: то, на что не хватило деловой сметки и решительности у “романтика поместности” Виктора Ющенко, вполне может стать реальностью в руках нынешних “прагматиков”. Свой первый опыт — попытку поставить вопрос ребром прямо на Поместном соборе — они могут рассматривать как первый блин. Команда нынешнего президента вообще отличается пристрастием к простым решениям. Но они поймут, что в церкви так нельзя. Они научатся.

Если за смелостью предсоборных решений действительно стоят гарантии украинской власти, кто-то мог почувствовать себя разочарованным тем, что радикальные решения не были приняты. Но это так только на первый и весьма поверхностный взгляд. Самое главное, что было сделано, — сам созыв собора. Это, возможно, и был для кого-то реальный повод запаниковать. То, что было сделано двадцать лет назад для сохранения Украины в орбите РПЦ — номинальная церковная структура с плохо прописанным “правом широкой автономии”, — все более становится для Украины реальностью. Собор УПЦ не нуждался в скандальных решениях — он сам по себе достаточно показателен: решение о Поместном соборе было принято без каких-либо санкций и разрешений, по “внут­ренней потребности церкви”. Созывом собора УПЦ де-факто подтвердила свой статус самоуправляемой поместной церкви. Который до сих пор был разве что фигурой речи в разговорах патриарха Кирилла с президентом Ющенко. Кто хочет, может успокаивать себя ритуальной фразой о нерушимом “каноническом единстве”. До тех пор, пока это единство не мешает, оно будет оставаться “оптимальным на данный момент”.

Собственно революционных решений и не стоило ожидать от этого собора. Кажется, давно и хорошо известно, что митрополит Владимир — не сторонник революционных шагов. Раскол — достаточно сильная травма, чтобы всю оставшуюся жизнь дуть на воду. Какие бы идеи — автокефалии, украинизации или, наоборот, возвращения в статус экзархата РПЦ — ни бродили в церкви, он не форсировал проведения какой-либо из них в жизнь. Нередко вызывая критику с обеих сторон. Однако эта позиция позволяет церкви прий­ти постепенно к определенным выводам, некоему самосознанию, естественным образом вырасти в поместность. Если независимость государства может состояться в результате переговоров нескольких человек, то церкви не творятся волевым решением земных владык. Пример тому — УПЦ КП, вполне “национальная”, но так до сих пор и не ставшая собственно поместной церковью для украинских православных. Возможно, революционный путь к Украинской поместной церкви патриарха Фи­ларета и эволюционный путь митрополита Владимира когда-нибудь пересекутся. Пока удовольствуемся тем, что эти два пути больше не напоминают параллельные прямые в евклидовом пространстве.

Екатерина ЩЁТКИНА