Серая зона. Про хозяев и людей

После ухода “Тайфуна” — капитана Владимира Кияна, решившего провести собственное расследование расстрела мобильной группы “Эндрю”, — 29 дней. После заявления нынешнего губернатора Луганской области Георгия Туки, обвинившего в расправе над волонтерами украинских военных и давшего власти на справедливое расследование две недели, прошло 24 дня. 

“Георгий Борисович, в интервью вы говорили о тестовых двух неделях для власти. Прошло почти четыре. Вы не хотите прокомментировать?”. “Нет, еще не время. Идет следствие”. Я верю. И еще — знаю, что эти люди сделали заступ, вошли в зону, где за лишние знания убивают. 

В этой же зоне приходится постоянно обитать моему нынешнему собеседнику — бизнесмену, предприятие которого, платя налоги украинскому государству, каждый день проходит по замкнутому кругу войны, поборов и коррупции.

Сегодня никто не хочет говорить об этом открыто. Никто не хочет называть фамилии, суммы и любые другие факты. Во-первых, из страха за собственную жизнь. Во-вторых, из-за стыда за собственную страну. Некоторые знающие люди переходят на шепот, намекая, что, мол, дело совсем не в том, что на линии пересечения присутствует коррупция и контрабанда, и что многие группы товаров и продукции идут прямиком в Россию. 

Дело в “особенностях” этой контрабанды. “Да черт с ними — с углем, колбасой и инсулином! Если бы сейчас кто-то узнал правду о масштабе отлаженных каналов поставок оружия, наркотиков и валюты, которые проходят через серую зону АТО, то и к России, и к Украине в мире возник бы ряд совершенно других вопросов”.

В последнее время, общаясь с людьми, которые были на Майдане, а потом и на Востоке, с теми из них, кто думает и анализирует, я столкнулась с неприятным ощущением некой круговой поруки. Лжи во имя спасения. Они знают больше, чем мы. У них есть свои ответы на вопросы, почему не расследуется убийство Небесной сотни. Почему динамят Одессу. Почему война превратилась в бизнес, и до каких масштабов все это разрослось. Но: “Говорить пока рано, мы слишком слабы…”, “Я не думаю сейчас об этом, потому что надо удержать государство”, “За этой чертой — пропасть, надо сначала прорваться, а потом мы сами без них все разрулим…”

Вот и я писала эти строки и не знала, позвонит ли мне мой герой, и разрулим ли мы в итоге текст, который я отправила ему на согласование. “В таком виде точно нельзя…” — “Но у меня летит статья”. — “А меня убьют”. Но он позвонил.

Я не ожидала, что когда-нибудь мне придется вымарывать целые абзацы текста, оставляя самое важное в голове и душе, и в итоге еще благодарить человека за то, что он нашел в себе смелость оставить хотя бы эти крохи…

— Почему вы согласились рассказать свою историю?

— Думаю, потому, что она во многом типична для нашего региона. Разница — в деталях… Возможно, кому-то в стране еще интересно знать, как живут и выживают люди и бизнес на временно оккупированных территориях. Об этом предпочитают умалчивать. Это же не в тренде сегодня...

— Давайте вместе постараемся не осуждать, а аргументировать.

— Наш бизнес формировался достаточно давно, в середине 90-х. Практически с чистого листа. К началу известных событий 2014 года, связанных с АТО, в бизнесе были заняты сотни человек. Это было достаточно стабильное и доходное предприятие. За апрель-август прошлого года бизнес оказался не просто в зоне АТО, а непосредственно в зоне боевых действий. Таким образом, хорошо выстроенная диверсифицированная компания с логистическими цепями и интеграционными связками оказалась разрезанной по живому.

Здесь важно сказать, что на момент начала событий я, возможно, недооценил всю серьезность происходящего. То есть смотрел на появляющихся на блокпостах людей — не слишком опрятно одетых и явно не занятых работой — как на какой-то сюрреалистический процесс и не придавал ему большого значения. Главное для меня на тот момент было — сохранить коллектив от разрушения. Прежде всего, в головах. Объяснял. Рассказывал. Даже когда начались первые захваты административных зданий, я придерживался этой стратегии. 

Первый звонок с той стороны произошел еще в начале апреля, когда остановили на блокпосту, но уже люди с оружием. За отказ досмотреть машину чуть не убили. Люди были неадекватные. Кричали, размахивали руками, направляли оружие в лицо, щелкали затворами. Это был день. Мимо проезжали другие машины с мирными людьми. Может это и спасло. Второй звонок не заставил себя долго ждать. На предприятие приехал мелкий криминал. На битой-перебитой машине, но с автоматами. Потребовали встречи, на которую я, естественно, не пошел. С того момента за мной и за моей семьей началась охота. Целенаправленная, которая шла достаточно долго. Я был вынужден покинуть свой дом. Уехал в центр. Какое-то время находился там уже безвыездно. Угрозы поступали постоянно. Милиция уже не имела влияния на “активистов” подобного рода.

— Вы уже тогда поняли всю серьезность положения?

— Когда дело начало касаться близких, то все перешло в область реальных событий. Тем более что на тот момент и в центре стало небезопасно. Начались массовые грабежи домов, отжим бизнеса и собственности. С моего бизнеса и семьи прицел не убрали. Дважды о засаде на дороге меня успели предупредить знакомые. Чуть позже случились события, которые полностью отрезвили. Был разгромлен офис компании. Часть людей, находившихся на рабочем месте, получили такие психоэмоциональные травмы, что впоследствии так и не пришли в себя. Многие после этого больше никогда на работу не вышли. Некоторые вообще эмигрировали.

Вынужден был выехать из города. Выехал, в чем был — в пиджаке. В надежде, что на пару месяцев. Остались машины. Когда водитель приехал их забрать, ему приставили к виску пистолет с глушителем. Все отдали. А как еще? Но мы еще надеялись, что все нормализуется. 

Одним из самых трудных было время перед подписанием Минских соглашений. 

— Первого Минска?

— Да. Четко помню, что мы сидели до полуночи, радостно вздохнули. На тот момент мы уже имели серьезные проблемы с бизнесом. Связанные как с боевыми действиями, так и с бандитами. То есть июль-август прошлого года можно охарактеризовать, как тотальный беспредел со стороны боевиков в городах и поселках, оказавшихся в оккупации. Расстреливали машины, грабили кассы, задерживали людей… В итоге производство несколько раз горело, в ходе постоянных обстрелов погибли наши работники, вышло из строя оборудование. Да все будущее вышло из строя… Общая атмосфера соответствовала. Стали пропадать бизнесмены, насовсем. Пошла информация об убийствах и пытках. Жизнь и ее ощущение резко скатились к средневековью. Казалось, что у всех одновременно съехала крыша, что люди превратились в скотов. Факты пыток, которые описывались на тот момент, в голову нормального человека не укладываются. 

Параллельно стали заметны неадекватные процессы, происходящие на украинской стороне. Я тогда впервые подумал о том, что для меня — бизнесмена легального, прозрачного, всю жизнь работающего, созидающего и создающего рабочие места, никогда не участвовавшего ни в распиле бюджета, ни в каких-то политических баталиях, — абсолютно все равно, кто, с какой социальной программой и под каким флагом придет меня грабить или убивать. 

С одной стороны, я уже четко знал и понимал, как и для чего пришло так называемое “ополчение”. С другой, меня жестко выталкивали из Украины. В обществе активно формировался образ врага. Все, кто остался на оккупированных территориях, в буферной зоне, очень быстро превратились в “террористов” и “сепаратистов”. Повторяю — все. Армию и батальоны мотивировали. Заработала пропаганда. Украине предложили дискурс о героях. А нам навязали бой с их тенью.

— Что вы имеете в виду?

— Вещи, которые не принято озвучивать. Я сразу понял, что по разные стороны баррикад оказались люди, по ментальности где-то схожие. Кто пошел воевать в так называемое “ополчение”? Незанятые, не нашедшие себя представители люмпенизированных слоев и мелкий криминал. Когда я беседовал с людьми на Западной Украине, они говорили то же самое.

Да, есть множество искренних, патриотично настроенных людей, взявшихся за оружие, чтобы защитить Родину. Я не говорю о мобилизованных ребятах. Но объявилась и масса примазавшихся. Именно эти, последние, диктовали здесь правила игры и формировали мнение об Украине. С “врагами” не церемонились. “Герои” тоже убивали и грабили. В соседних зданиях, на одних улицах стояли очереди военных с упакованным трофеем — посылки домой, и ограбленных ими жителей — за хлебом. Это реальность, о которой, естественно, не говорила ни пропаганда, ни критично долгое время — СМИ.

— Украина сегодня отчасти признала этот факт. Идут расследования.

— При этом никто не меняет дискурс. И, по сути, не меняет ситуацию. Произошла на самом деле поразительная вещь. В ту ночь, в феврале, ожидая подписания соглашений в Минске, я думал: лишь бы перестали стрелять, потому что обстрелы — это самое страшное. Думал, что если стрелять перестанут, то все наладится. Под постоянными обстрелами, в атмосфере страха за свою жизнь из последних сил держались остатки производства. Я несколько раз собирал людей и предлагал разойтись, потому что не мог гарантировать им безопасность. Но все время слышал одинаковый ответ: “Работа, это единственное, что нас заставляет держаться и пережить происходящее”. И они все пережили — и обстрелы, и экстренные ситуации, и гибель сослуживцев в цеху, на их глазах.

Однако главный удар я и мои люди получили позже. Как раз после того, как активные боевые действия прекратились. И мы были уверены, что теперь все переживем.

На самом деле со времени формирования линии соприкосновения (январь-февраль) начали происходить не просто неприятные, а недопустимые вещи. Вначале мы эту линию практически не ощутили. А потом она начала добивать и доразрушать то, что и так было уже разрушено. В отношении людей. Линия теперь уже абсолютно конкретно разделила на своих и чужих, четко обозначив, где враги. Моим работникам, оказавшимся за линией разграничения, приходится преодолевать украинские блокпосты. И каждый раз тебя досматривают и унижают, советуя “засунуть куда подальше украинский паспорт и предъявить пропуск”. При этом идентифицировать, кто тебя досматривает и унижает, включить какие-то свои права — невозможно. Я специально как-то посчитал, сколько статей Конституции при этом нарушается — не менее полутора десятков! Те, кто стоят на блокпостах, не представляются. Они прячутся за позывными или просто отмалчиваются. 

Сформировалась целая прослойка людей, живущих войной. Они оказались не просто востребованными на войне, они пребывают на острие социальных вопросов. При этом прекрасно понимают, что когда война закончится, они опять будут, скорее всего, никому не нужны. Более того, есть же еще военные, которые раньше не были востребованы, а теперь вроде как главные. То есть это целая каста, слой людей, который активно включился, начал социализироваться и зарабатывать. Но они по своей сути разрушители, а не созидатели.

Посудите сами, боец батальона может получить десять тысяч за пропуск груза. Факты поборов превратились в систему. 

— Как это касается конкретно вашего бизнеса?

— Наш бизнес сталкивается со случаями вымогательства, начиная с самого мелкого и заканчивая системными вещами. У нас была своя рыночная ниша в Украине. Теперь наши партнеры на украинской территории не хотят с нами работать. С одной стороны, партнеры, которые находятся в Черкассах или во Львове, дезориентированы созданным образом врага. С другой — нам разрезали интеграционные и экономические связи. У них сегодня нет прозрачного механизма сотрудничества с нами. 

— Но есть же разрешительные списки.

— Но то, что написано в Порядке, и то, что происходит на блокпостах — это совершенно разные вещи. На любом блокпосту любой желающий, обремененный властью военный или чиновник, может по своему личному усмотрению притормозить груз.

— Начинаете решать вопрос?

— Да. Потому что правды не добьешься. Люди с автоматами обезличены, ты и твой груз — никто и ничто. Снимать и фиксировать на камеру ничего не можешь. Это блокпост. Ты — в поле, наедине с вооруженными людьми…Случаи были самые вопиющие.

— Так почему все-таки разорвались интеграционные связи с партнерами?

— Потому что весь их транспорт тоже попадал в систему поборов. Они просто перестали с нами работать. А зачем им это? Сначала оформить массу документов на проезд, специальные разрешения, заключить с нами контракт — не зная, какая будет реакция на него у контрольных органов и пр. Доходило до того, что партнерам говорили: если вы хотите работать с этим предприятием, то будете снимать налоговые накладные с налогового кредита. А это сразу 20% потерь. Абсолютно незаконные требования. Потом еще 6—8 часов простоять на блокпостах — и все это для того, чтобы проехать и еще отдать либо часть продукции, либо деньги. 

— А сегодня?

— Подвергаемся серьезнейшей ценовой дискриминации. Чисто экономически для производства нужно понести примерно на 20% больше затрат (длина маршрута, время, бензин, оформление документов), плюс поборы. А потом тебе еще нужно это продать. А там уже понимают, что тебе деться некуда, поэтому нагибают по цене. Или вообще отказываются сотрудничать. 

— И как вы выживаете? Сколько людей потеряли? Какая атмосфера на предприятии? 

— Потеряли массу работников, в первую очередь — профессионалов. Ситуация с поборами стабильна, даже перешла на новый уровень. Методы стали более изощренные. Образ врага — тоже. Для так называемого “ополчения” мы “укропы”, а для Украины — “сепаратисты”. И те, и другие, по сути, пытаются нас уничтожить. Но если так называемое “ополчение” делает это чисто физически, обстреливая, то Украина уничтожает нас другими методами — блокадой, поборами, политическими инсинуациями. Получается, что Украина гнобит меня сегодня за то, что так называемые “ополченцы” меня не убили раньше. Я живу с этим ощущением. За то, что сохранил бизнес, за то, что удерживаю людей. Не только в материальном смысле — работа, зарплата, но еще и в моральном —пытаюсь сохранить надежду по отношению к своей стране. А вы только представьте себе, что завтра утром люди останутся без работы. У них нет дохода, нет возможности переехать, потому что единственное, что они создали — это их несчастные дома и квартиры. И куда они пойдут? В “ополчение”? Или, думаете, будут продолжать любить Украину? То есть Украина сегодня не просто, к сожалению, не реформирует свою армию, она параллельно и достаточно активно формирует армию своего противника.

— На что вы надеетесь? 

— Я надеюсь на здравый смысл. Что власть реально определится с тем, каким она видит совместное будущее с временно оккупированными территориями, и видит ли она его вообще? И честно скажет об этом и стране, и своим зарубежным партнерам. Подумает над тем, за что, наконец, она борется и собирается продолжать бороться — за квадратные километры или за людей их населяющих? Может быть, тогда ей придет в голову как-то дифференцировать мирных жителей от боевиков на оккупированной территории и настоящих героев и государственников от лжепатриотов и воров — на своей, перекрыв коррупцию на линии разграничения. Перестать прикрываться ложным тезисом о полезности экономической блокады. Которая, во-первых, разрушает оставшиеся там бизнес и предприятия. Во-вторых, бьет по своему же бюджету. В-третьих, не оставляет никакого выбора оставшемуся там населению. В-четвертых, экономико-социально переориентирует людей на чужой рынок.

На оккупированной территории сегодня проживают около трех миллионов людей. Прошлым летом — на момент жестких обстрелов большинство выехало, и оставалось до 40% населения. Но сейчас большинство возвращается. И это плохой сигнал для Украины. Она на самом деле их не приняла. Ни сердцем, ни конкретной государственной программой. Сейчас многим и в “ДНР”, и в “ЛНР” морально плохо, но они в своих домах. Сначала я был поражен, что часть интеллигенции там осталась. Теперь я понимаю почему.

Меня все время мучает вопрос: почему никогда и нигде не звучит, а что будет с жителями оккупированных территорий, когда вернется украинский закон? Кого, кто и как будет судить и наказывать? Какую страну им собираются предложить? Есть ли на самом деле людям Донбасса, бизнесу Донбасса место в Украине?

…Сегодня на оккупированной территории и в буферной зоне только в Донецкой области находится более 4,5 тыс. предприятий, которые зарегистрированы в Украине и по состоянию на первое полугодие 2015 г. платили налоги в бюджет. Надо ли объяснять, что сотни тысяч работников этих предприятий и их семей живут с подобными ощущениями? Что они делятся своими знаниями и страхами с соседями, знакомыми, с людьми, которые по ту сторону и которых мы, называя “ватой”, продолжаем обвинять в предательстве Украины.

Политика непрозрачности, неопределенности, зависания, избранная властью по отношению к Донбассу, показала, как обитатели Печерских холмов способствовали тому, что за полтора года на линии разграничения сформировались мощные каналы коррупции и контрабанды.

В результате экономическая блокада оказалась всего лишь прикрытием организованных потоков. Больших, маленьких, разных. Все разработанные порядки и правила в рамках правительственных распоряжений и приказов руководства АТО, как попытка ввести в хоть какое-то законное русло такой подход, оказались фикцией, так и не переместившись с бумаги в реальную жизнь. Все, кто пытался публично высказываться на этот счет, а также насчет пагубности подобной “блокады” — сняты со своих постов. Губернаторы в том числе. 

По стоянию на 16 сентября 2015 г. в разрешительных списках предприятий и компаний, которым можно пересекать линию разграничений в обе стороны — всего 154 названия. Причем большинство из них производят промышленную продукцию и относятся к сфере интересов известных промышленников. А где остальные тысячи? Те, что помельче? Уже закрылись и пополнили армию “любителей Украины” или вынуждены решать вопросы на месте? За то, чтобы попасть в список — плати. Попал, но чтобы потом проехать — плати. Или плати сразу и не надо никаких списков? 

Система оказалась настолько спрессована и монолитна, что не допускает никаких сбоев в виде результативных расследований даже резонансных преступлений, которые невозможно было скрыть по причине смертей конкретных людей. Масштаб прикрытия бизнеса на блокаде достиг не вмещающихся в голову нормального человека размеров. Хозяева просто открыли охоту на людей. Причем людей, вдруг почувствовавших себя хозяевами, оказалось на порядок больше, чем хозяев, пытающихся остаться людьми. 

Потому очевиден еще один ключевой результат случившегося с нами в рамках этой истории. Здесь позволю себе привести незаметно прозвучавшую в медиа, не побоюсь этого слова — цитату года от Романа Доника (волонтера, члена одной из сводных мобильных групп): “…Самая большая опасность в том, что коррупционная составляющая появляется там, где год назад ее не было. Участники этой коррупции новые. Те, кто вчера был обычным человеком. Работал или служил за зарплату. Да, возможно, подворовывал при случае или зарплату в конверте получал. Или утаивал. Или прибыль не показывал. Как все, в общем. Но сейчас они участники новых схем. Получают на руки деньги, которых никогда не видели. И возможно не увидят. Они становятся коррупционерами на войне. На линии размежевания. И когда после войны эта зараза расползется по всей Украине, то мы будем не просто иметь целые полчища потенциальных коррупционеров, которые будут искать способы обогащения. Мы будем иметь полчища неприкасаемых коррупционеров. АТОшников и героев. Многих с наградами. Многих с ранениями”.

“Мы потом все сами  разрулим”, — говорите? Не факт. 

Инна ВЕДЕРНИКОВА