О, старый мир! Пока ты не погиб,
Пока томишься мукой сладкой,
Остановись, премудрый, как Эдип,
Пред Сфинксом с древнею загадкой!
Россия — Сфинкс. Ликуя и скорбя,
И обливаясь черной кровью,
Она глядит, глядит, глядит в тебя
И с ненавистью, и с любовью!..
Да, так любить, как любит наша кровь,
Никто из вас давно не любит!
Забыли вы, что в мире есть любовь,
Которая и жжет, и губит!
…
Мы любим плоть — и вкус ее, и цвет,
И душный, смертный плоти запах…
Виновны ль мы, коль хрустнет ваш скелет
В тяжелых, нежных наших лапах?
А. Блок. Скифы. 1918
На пороге катастрофы
Уважаемый читатель, если в этот час ваше сердце нуждается в простоте и черно-белой картине мира, лучше отложите в сторону этот текст, скорее всего его время для вас еще не пришло. Если же у вас есть решимость мыслить — приглашаю вас в долгий путь.
Цель нашего мысленного пути — попытаться выяснить, что происходит в мире модерна (учитывая постмодерн как стадию модерна), наблюдающего руzzко-украинскую войну из “мета-позиции”, то есть не внутри ситуации, а “за ней”. Не найдя ответа на вопрос, что происходит сейчас, мы будем обречены лишь доводить цикл катастроф до предела.
Невозможно двигаться дальше по дороге истории, надеясь на лучший поворот, не разобравшись, как и почему личность или культура оказались в положении катастрофы — и в чем заключается как видимая, так и скрытая ее часть. Худшее, что может делать человек — врать намеренно. Не менее разрушительна бессознательная ложь, которая возникла еще до того, как мысль началась. Прямое преступление мыслителя — в самые тяжелые моменты истории “говорить приятное” ради того, чтобы понравиться публике. Желание ограничиться елейными возлияниями понятно, ведь не каждое послание человек в состоянии вынести и принять, но это не повод изменять истине.
Вопреки интуитивному представлению, здесь нет самоочевидности, за исключением скрытого предчувствия, что в поисках ответов придется двигаться в глубину — к самой сути вещей, ибо поверхностный ответ не может помочь. Завершается эпоха длиною в пятьсот лет, а в каком-то смысле и более глубокая. Заблуждения времени вросли в мысль и практику жизни настолько, что разглядеть картину целиком не может никто. Мы находимся внутри неизвестно-мерной фигуры в плотном дыму и тумане, в то время как лучшие из нас способны увидеть одну лишь грань и потом настаивать, что она — все-что-есть.
Ужас к жизни и привлекательность не-бытия
Война в Украине была бы невозможна без особой религии. Религии, родившейся из христианства, как насмешка над ним. У нее появилось множество имен разной степени точности: кто-то называет ее рашизмом (самый неудачный, на мой взгляд, выбор), евразийство, имперство, “русский мир” и так далее.
Почему тот или иной термин признается неудачным? Вопрос не в том, включает ли он в себя некоторый аспект наблюдаемого феномена (да, носителем этой веры является Российская Федерация, но является ли место религиозной практики определяющей частью этой религии?). Вопрос в том, насколько понятие отражает сущностные, а не случайные, акцидентальные, признаки описываемого явления. И по этой мерке, имперство — пустое понятие (чего общего между нынешним злом и, например, Британской, Французской, Германской или Австро-Венгерской империями XIX века, или империей династией Тан?). Само слово рашизм отсылает к “-измам” модерна (либерализму, коммунизму, национализму и фашизму), с которыми у зла, обрушившегося своей ненавистью на Украину, общее только опосредованное: новая религия — это маска над гораздо более древней пустотой.
Тем не менее сущность этой веры уже замечена и описана. Это — особое стремление к разрушению, обожествление суицида и смерти, и возведение их в ранг добродетели. Певцами этой веры выступают люди разной степени интеллектуального таланта и степени “религиозности”, но есть среди них и искренние верующие. Отмечу тут имя Александра Дугина и предоставлю ему слово, ибо кто лучше жреца отразит ядро собственной доктрины:
“…Надо думать не о том, наступит или не наступит конец мира, нам надо думать, как его осуществить. Это наша задача. Сам по себе он не наступит. На голову ничего не упадет. Мы сами должны принять это решение. Мы, более того, должны найти способ, как закрыть эту историю … люди с обостренной философией думают, как бы что-то сделать такое в духе глобального потепления, чтобы это, наконец, залило или сожгло. Просто перестало существовать. Потому что ценность этого всего по факту никем еще не доказана, не продемонстрирована, не аргументирована. Нет даже диссертаций, защищенных корректно о том, почему человечеству надо выживать. Никто об этом не думает. Никаких аргументов … поэтому вопрос о том, как же закончить мир, как избавиться от иллюзий…”.
На что похоже это мироощущение? На то, что Зигмунд Фрейд называл “Царством Матерей” — сопротивление реальности в предельной форме, то есть регрессия к фетальному состоянию, полной поглощенности материнской утробой. Изнутри это состояние воспринимается как максимальное наслаждение. А правда в том, что это ад в чистой, предельно страшной форме. Чудовищная гравитация блаженного небытия, аморфной бессмертной родовой плазмы. Сохранить блаженное небытие любой ценой — вот единственная мотивация этих сил. Здесь вступает в свои права определенный парадокс нашего сознания: стремление к саморазрушению указывает не на страх смерти, но на страх жизни. Страх смерти или страх перед травмой — боязнь высоты, ожогов, воды и так далее — не менее парадоксальным образом приводит неразвитое сознание в нежелание, а даже паталогический ужас, самой жизни. В более легкой форме ужас к жизни проявляется, например, в виде отказа от путешествий — вследствие необходимости лететь самолетом. В более тяжелом варианте вполне можно встретить случаи, когда человек совершает самоубийство из страха смерти, так как любое бытие, любая трансгрессия, выход за пределы этой иллюзии “утробы” воспринимается адептом такого мироощущения как смертельная опасность, которую необходимо устранить.
Религия Дугина — это вера нигилизма, и ее патриарх — не Владимир Путин. Новая государственная (в том смысле, что эта преонтология исповедуется, кажется, совершенно искренне на государственном уровне) религия путинской России — это вера Джокера из фильма “Темный Рыцарь”. А если еще раньше — то полковника Уолтера Курца из картины “Апокалипсис сегодня”: “Мы учим юношей убивать других людей, но их командиры никогда не позволят написать матерное слово на самолете, потому что это неприлично”, персонажа из глубин западной культуры.
Символ этой веры теперь начертан на знамени и поднят на щит. Россия, действительно, не проповедует счастья, любви, разнообразия смыслов и перспективы, но она проповедует радость ножа, радость разрушения, наслаждение видеть мир в огне.
Тут есть соблазн остановить мысль. Мы увидели зло, описали его, успокоились, что мы не такие и дали злу бой (или не дали — но мы не такие). И если реакция мира на войну в Украине будет такова — зло победит, а мир проиграет. Как проиграл он в 1945 году, не выучив уроков Второй мировой войны.
Религия смерти — и Джокера, и России — возникает не в вакууме. Ее адепты не прилетели из космоса, но суть плоть от плоти христианского и постхристианского мира. Они — протест против похабности и лицемерия, возведенных в норму жизни. Десятилетиями мы позволяли коррупции разъедать доверие, отрицали существование смыслов, достойных того, чтобы за них бороться, делали вид, что нам “не все равно”, хотя все, что нас волновало — очередная распродажа. Мы говорили о высокой культуре, но закрывали глаза, что в соседнем квартале, а то и в соседней стране уже существует черная дыра беззакония, отчаяния и безнадежности. То, что должно испугать мир по-настоящему, — это осознание, что Путин это не “сбой программы” современного мира, а его неотъемлемый результат.
Его режим и его религия возникли и достигли успеха именно что играя по реальным правилам: жадности, отрицания этики и морали. Точно это сформулировал Вячеслав Морозов: “Пыточные конвейеры в Саратове и Иркутске, Гуантанамо и Абу-Грейб, „воспитательные лагеря“ для уйгуров, сирийский мальчик лицом вниз на гальке — это все было фоном для уютных баров, элитных школ и престижных вузов. Россия показывает, как попытка создать режим апартеида в одной стране, отгородившись от „глубинного народа“, расселив обслугу по бетонным коробкам в Южном Бутово и Девяткино, с треском провалилась. Окраина продолжает надвигаться на центр”.
Владимир Путин — не зверь, который внезапно вышел из лесов Сибири, но политик, что 22 года правил страной на виду всего мира и с одобрением и поддержкой этого самого мира. Он купил мировые финансовые элиты Европы и США, его приближенные получили шанс обогащаться в мире, где до последнего месяца никого не смущала кровь на их деньгах. И всем все было нормально: правительства и корпорации по Западного мира целовались в десна с теми, кого теперь они стремятся объявить источником зла.
И сейчас Россия организовала Западу встречу с собственной Тенью в юнгианском смысле — череду установок и практик жизни, которые не могут быть осознанно приняты личностью из-за несовместимости с сознательным представлением о себе! Ведь страшная правда в том, что Анти-жизнь — это не только философия России и Дугина, но и философия Запада. Просто Россия являет ее нагло и с плохим объяснением, а Запад, как это в большинстве случаев и бывает, боится признаться самому себе в существовании этой тени.
Анти- жизнь Запада: “Одиночество в Сети”
Было бы проще, если бы вся критика существующего в постхристианском мире культурного кризиса была бы лишь ложью и миражом больного воображения людей, сделавших карьеру на ненависти к Европе и США. Но истина дороже: кризис, действительно, есть. Причем он усиливается от поколения к поколению.
Так называемое “Поколение Z” (рожденные после 1998—2010 годов — воистину, история не лишена своих ироний) — это самое депрессивное, циничное, отчаявшееся и лишенное интереса и жажды к жизни поколение в известной нам истории. Одновременно, это поколение, не верящее в массе своей ни во что, кроме как в самые радикальные идеологии, главной из которых является так называемая “социальная справедливость”. С корабля современности сброшены капитализм, либерализм, рационализм, любая традиционная религия, в конце концов, вера в самих себя, и только политический экстремизм рождает хоть какой-то эмоциональный отклик в их сердцах. Но даже этот экстремизм — лишь пародия на “живую веру”.
Это экстремизм культуры постмодерна, то есть идеология, построенная на философии, целью которой является разрушение идеи самой идеи, но которая создала, тем не менее, культуру, настолько нетерпимую к мысли, радикальности которой позавидовали бы пуританские секты XVI века. И часть своих задач постмодернизм выполнил — ему удалось разрушить любые культурные опоры, на которые можно было бы опираться. И “внезапно” оказалось, что жить в таком мире совершенно некомфортно. Ведь реальность никто не отменял. Человек по-прежнему живет в мире, полном хаоса, непредсказуемости и неопределенности, мире в котором перемены внезапны, и который неизбежно заканчивается смертью.
Культурно только “живая вера” помогала людям мириться с трагизмом бытия сознательного субъекта в мире. Убрать саму идею смысла из жизни молодых людей означает — убрать их способность верить во что-либо, кроме того страдания, что испытывают они сами, каждый в отдельности; создать нарциссическую воронку саморазрушения.
Человек оказывается беспомощной песчинкой, обреченной на самолюбование своей болью. Борьба с ожирением — fatshaming, попытка построить карьеру — участие в системе угнетения, призыв к добродетели и достоинству — cringe. Человек обречен быть носителем групповой характеристики, отранжированной по иерархии угнетения и не более того: читаешь — “задрот”, ходишь в спортзал — “качок”, работаешь над собой — поддерживаешь патриархат (что справедливо как для юношей, так и для девушек). И как логичный финал — немыслимый для культур прошлого массовый отказ молодого поколения от самой доступной формы бессмертия — продолжения рода, ведь “дети наносят ущерб окружающей среде”.
Цена описанного выше пути — эпидемия одиночества в мире, где каждый утюг подключен к интернету (то есть в мире технологии, которая позволяет людям быть на связи друг с другом в максимальной степени). Еще Фрейд отмечал, что для человека по-настоящему важны две вещи — семья и призвание (для большинства последнее — всегда работа).
Мир работы, соразмерной человеку, разрушили глобализация, технологический прогресс и гиперконкуренция (сегодня 20-летний человек выходит на рынок труда, где он оказывается в соревновании примерно в десять раз более жестоком, чем его дед). Мир семьи разрушен онлайн-рынком знакомств (“Tinder”). Уже только ленивый не отметил тренд растущего добровольного отказа молодыми мужчинами от идеи семейной жизни как таковой и взрывной рост суррогатных сервисов — сайтов, предлагающих возможность покупки поминутного внимания со стороны противоположного пола (“Onlyfans”).
По сути — это порнография, вышедшая на новый уровень, на котором дофаминовые практики доведены до совершенства. Плоды уже пожинаются: статистически, на Западе самой неудовлетворенной жизнью демографической группой оказались 42-летние незамужние женщины без детей с успешной карьерой (врачи и юристы). Самой счастливой — 39-летний мужчина в браке, с одним ребенком, доходом от 200 000 долларов год и женой, для которой работа — это скорее хобби.
Технологический шок создал абсолютно новую реальность, в которой у каждого появился шанс добиться максимальной выгоды в каждый момент времени, но на практике удержать психическое здоровье в такой системе удается только меньшинству, которое было бы успешным при любой системе. И цена этой “перегрузки” — выбор молодежью анти-жизни в ситуации, когда гиперконкуренция лишает их надежды на достойную трудовую жизнь, а практики социальных медиа подрывают саму социальную среду, в которой только и может жить человек.
Например, силу эффекта “Instagram” — невозможно не видеть жизнь успешных по отношению к тебе сообществ без возможности в массе своей что-то либо изменить, если вы, конечно, не часть уже успешной элиты. А из психологии известно, что напряжение создает не неравенство как таковое, а неравенство относительное. Мы сравниваем себя с предыдущим поколением. Для самосохранения психики важно, чтобы индивид жил так же хорошо относительно всего сообщества, как его родители, в противном случае в душе начинают копиться гнев, апатия и желание к разрушению.
Что сделал “Instagram” и социальные сети в целом: перенесли то сообщество, с которым по умолчанию все себя сравнивают с уровня локального (деревня, район города) до глобального — жизнь обеспеченных жителей Майами, Конча Заспы, Рублевки или южного побережья Испании видна всему миру — каждому индийцу, китайцу или россиянину. И как можно быть удовлетворенным собственной жизнью, или, что важнее, собственным партнёром, когда идеальная жизнь находится (иллюзорно, конечно) в досягаемости клика. Особенно, если можно получить личное откровенное фото любого стримера за вознаграждение.
Как выглядит предел антижизни развитого общества? В поведении хикикомори — подростков-отшельников из Японии. Да Япония не западная культура, но в плане приближения к крайней точке Западного проекта эта страна оказалась учеником, превзошедшем учителя. Хикикомори — люди, в расцвете жизненных сил, которые выбрали социальную изоляцию (буквально заперлись в своих комнатах) и отказались от социальной жизни. Их материальное существование поддерживается за счет родственников. Увы, но этот образ — воплощение кризиса обессмысленного бытия индивида в постмодерне и неолиберальной экономической системе.
Эпидемия одиночества рождает саморазрушение. Еще до пандемии в США депрессию, состояние тревоги или иное расстройство психики диагностировали у примерно 20% молодежи возрастом до 20 лет. А на фоне пандемии COVID — 19, 40% американцев признались в проблемах с психическим здоровьем или злоупотреблением медикаментами. С 2000-х годов неуклонно растет число самоубийств — тревожная тенденция, “тень” и фигура умолчания современного благополучия, так как в странах с высокими доходами на душу населения, в среднем этот показатель даже выше, чем в бедных. На данный момент, в мире, в целом, от суицида погибает людей больше, чем от войн, терактов и убийств вместе взятых.
И это, на секунду, в мире, где провозглашен культ безопасности и защита от любого минимального риска. Только вместо мира комфорта был создан мир, в котором группы обезличенных (но формально — избираемых) бюрократов устанавливают правила, оторванные от реальных потребностей человека, от которых в силу технологических возможностей государства, не убежать. В дисциплинарном обществе риска эксперты на службе тираний — новая каста жрецов, служащих богу пустого множества и собственных личных амбиций.
Описание внутреннего мира в душе человека, помещенного с детства в подобные условия, находим у Джорджа Оруэлла: “Я вспомнил, как однажды жестоко обошёлся с осой. Она ела джем с блюдечка, а я ножом разрубил её пополам. Не обратив на это внимания, она продолжала пировать, и сладкая струйка сочилась из её рассечённого брюшка. Но вот она собралась взлететь, и только тут ей стал понятен весь ужас её положения. То же самое происходит с современным человеком. Ему отсекли душу, а он долго — пожалуй, лет двадцать — этого просто не замечал”. Или, как сказано в одной африканской пословице: “Если молодым нет места в деревне, они ее сожгут, чтобы ощутить тепло”.
Сатанодицея Войны
Так проступают контуры драмы дня сегодняшнего. Есть две антижизни, и они не упали на нас с неба. Христианский мир выбрал их сам, сломавшись под тяжестью своей ноши (и мощи). Катастрофа выбора культурой пост-христианства антижизни — это не начало истории, это не вспышка молнии в 2022 году, а плод трагедии длиною в века — трагедии выбора имитации и притворства вместо жизни не по лжи. Христианская культура выбрала имитацию, когда институты наших культур в массе своей не прошли мимо искушений.
На Западе радости, свободе и ответственности предпочли контроль, дисциплину и экспертизу. На Востоке выбрали равнодушие, ресентимент и апатию перед лицом тирании вместо достоинства и любви. Итогом этой драмы стал мир пост-Ялты: похабный мир, построенный на пустоте и умолчании, оторванный от своих трансцендентных источников. И коллективное бессознательное мечется с тех пор в ловушке из трех вариантов ответа.
Первый путь предлагает убежать в место, которого нет — в утопию. Это путь западных революций, которые внешне оптимистичны, но пусты внутри, ведь есть только одно несуществующее место — мир мертвых и смерти, то самое Ничто.
Второй путь предполагает глубинное понимание, что проблема нерешаема без смены основ, но создает при этом иллюзию нормальности и счастья. Это вечно закрытые глаза, на все, что трагично, и отрицание проблемы потерянного смысла как такового. Есть просто отдельные злые-гении, безумцы — достаточно лишь избавить мир от них и наступит покой. Это путь ребенка, что передал ответственность за свою судьбу другому. Это путь бесконечного поиска козла отпущения, чтобы дальше жить в теплой ванне в ожидании конца. Путь неолиберального мира “конца истории”.
И третий путь — восстание против похабного мира. Но это восстание не любви к жизни, а воплощенной ненависти, зависти и обиды. Восстание блоковских скифов из эпиграфа, полюбивших разрушение и думающих этой извращенной любовью мир спасти, обратив его уже в окончательное Ничто. Сейчас на Украину напало это восстание, имя ему — сатанодицея войны.
Она видит мир надломленным, но вместо руки помощи предлагает уголовный принцип “падающего — подтолкни”, исповедует радость ножа. Это религия, в которой жертва и палач слиты воедино: мучитель убивает безвинного человека, но тем самым все грехи, совершенные последним в жизни, с него снимаются, и как невинные мученики, он идет прямо в рай. В романе Владимира Шарова “Царство Агамемнона” так отображен этот парадокс зла: “…Вот он, Сталин, соорудил огромный алтарь и, очищая нас, приносит жертву за жертвой, необходимы гекатомбы очистительных жертв, чтобы искупить наши грехи. …Он делает все, чтобы нас спасти. Невинные, которые гибнут, станут нашими заступниками и молитвенниками перед Господом, оттого и нам необходимо, пока мир не отстал от антихриста, помочь им спастись от греха, то есть места на земле им так и так нет. Главное же — они, приняв страдания здесь, будут избавлены от мук Страшного суда”. И заметим, что лучшая искупительная жертва — это свои же люди, чтобы потом, обнявшись с ними, вместе войти в Рай.
Подсознание не обмануть, и произнося в 2018 году печально известные слова: “Агрессор должен знать, что возмездие неизбежно, что он будет уничтожен. Мы жертвы агрессии, мы как мученики попадем в Рай. А они просто сдохнут. Потому что даже раскаяться не успеют!”, Владимир Путин выразил свою теологию, свой символ веры, которые в условиях тирании стали государственным девизом. Своим ожидаемым страданием он рассчитывает войти в Рай, и таким образом, я думаю, искупить в огне этот лицемерный мир.
Для реализации этой цели, ее теологам, как мне видится, нужно, чтобы кто-то внешний взял на себя роль палача. Ведь как заметил Михаил Эпштейн: “Здесь — именно вращение жерновов: убивая тебя, я тебя спасаю, а значит, хоть я и убийца, сам буду спасен. Эта чудотворная логика возможна только на христианской почве, но при полном попрании ее. Это поворот еще более радикальный, чем от Ветхого Завета к Новому. Это уже не ненависть в ответ на ненависть и не любовь в ответ на ненависть, а ненависть как высшее проявление любви. Врагов нужно любить и благословлять, а значит, творить милость, уничтожая их. Убийца в объятиях убиенного вместе возносятся к блаженной жизни. Жестокость — это и есть милосердие”.
Решение напасть на Украину — лишь обыгрывание и приглашение мира к тому же сценарию, но уже со сменой ролей, где в позиции жертвы станет его “Историческая Россия”.
Описанное выше ужасает, но мы предадим погибших в кровавой бане в Украине, если просто ужаснемся или выберем проводника этого ужаса новым “козлом отпущения” и снова соврем. Ведь чего стоит наш прогрессивный и уютный мир, если хватило “кучки безумцев”, дабы обрушить его на границу Ада. Пока мы внутри модерна, мы обречены метаться между утопией, иллюзией и сатанодицеей, но сейчас эти метания довели нас до предела.
То, что происходит сегодня — это даже не гражданская война внутри Модерна на потеху и увеселение другим Историям, а спектакль коллективного бессознательного постхристианского мира, стремящегося к самоубийству различными дорогами, пересекшимися в точке нашего настоящего. Сатанодицею не победить полумерами из апатии, цинизма и “мертвой веры” — громких слов, что не служат побуждением к реальным поступкам. Только пламя ценностей нелицемерных, этики, связанной с Источником Бытия, может стать той почвой, из которого прорастут корни мира, не боящегося жизни. А иначе все мы — прах, носимый ветром, и не устоим на суде Истории.
В заключение
Так не проглядим же в огне нынешней катастрофы надежду, что может подарить встреча с нашими Тенями: право и возможность, взглянув в зеркало, снова совершить выбор! Суть грядущих лет: “Выбери снова. И неси ответственность за свой выбор”. Кто-то выберет нацию, кто-то человечество, кто-то свободу, кто-то силу, кто-то жизнь, а кто-то и смерть, и может, кто-то — любовь. Но никто не сможет не выбирать и не понести ответственность за свой выбор. Цена бессубъектности — Освенцим, Сонгми и Буча, и только через обращение к свободному и ответственному выбору может родиться субъект — единственное противоядие против рессентимента.
Так открывается путь надежды — он не неизбежен, но есть шанс пройти его с открытыми глазами. Путь не в постмодерн — мир, где насмешка возведена в абсолют и скрывает страх нашкодившего ребенка. Путь не в до-модерн, в архаику, в желание вернуть все вспять, в “золотой век”, в желание “сделать себя великим опять”. Но путь в после-модерн. Это одновременно и возвращение к Богу, и возвращение к себе, путь достоинства и радости, даже если она со слезами на глазах.
Павел ЩЕЛИН
