Первый в Небесной сотне

Мне было 20 лет, на календаре — 4 сентября 2000 года, начался четвертый курс Института журналистики. Мы стояли на крыльце гигантского здания бывшей Высшей партийной школы, которое стало домом для самого престижного вуза страны — Института международных отношений. Но, благодаря родственным связям первого директора Института журналистики Анатолия Москаленко с первым президентом Украины Леонидом Кравчуком, наш факультет тоже получил прописку в этом здании. Между двумя институтами была незаметная и взаимная нелюбовь, но мы научились сосуществовать, учась в две смены.

Это был понедельник, первый день после каникул, когда все делились воспоминаниями о том, как мы провели лето. Лето для журналистов — это был особый период — мы пытались устроиться на летнюю практику в какую-то редакцию, чтобы остаться потом там работать. Я ходил на “Новый канал”. Но моя попытка закрепиться была не очень успешной — сюжеты, которые я снимал, так и не смонтировали, и единственное, на что я мог рассчитывать — это выполнять технические функции, принимать перегоны сюжетов от журналистов из областных центров.

Одним словом, по итогам лета хвастаться было нечем, и когда после третьей пары, в полседьмого вечера мы вышли на улицу, я больше слушал других. Рядом оказался мой сокурсник Денис Самыгин, неунывающий одессит, который рассказывал, что устроился работать журналистом на новый сайт — “Чемпион”. “Чемпион” — это спортивный сайт, который создал Гонгадзе. А Гонгадзе — это тот, который запустил сайт “Украинская правда”, — объяснял Денис.

На тот момент “Украинской правде” уже было полгода — они стартовали в апреле 2000 года, в день референдума Кучмы, который пытался получить дополнительные авторитарные полномочия, не предусмотренные Конституцией. В мае-июне 2000-го сайт уже начали читать — аудитория подбиралась к тысяче человек. Летом за Гонгадзе началась слежка, он написал жалобу генпрокурору Потебенько, которую тот с особым цинизмом отправил в прокуратуру Львовской области — хотя слежка велась в Киеве. В августе 2000 года редакция, чтобы переключиться с этого кошмара, ушла на каникулы.

“Серега, но у них есть вакансия в Украинской правде, — сказал мне однокурсник. — У них после летних каникул не осталось журналистов, кто бы писал. Поедь, поговори с Гонгадзе”.

Я поехал в тот же вечер. Дом на Владимирской, если идти вниз от Льва Толстого — он будет последний слева, перед перекрестком с Саксаганского. Офис “Украинской правды” находился на последнем этаже, справа от лифта, в арендованной трехкомнатной квартире. Позвонил в дверь. Уже не помню, кто открыл, но хорошо помню, что было дальше. Сама редакция находилась в двух смежных комнатах, а в третьей жил друг Гонгадзе Коба Алания. Та комната, куда позвал Гонгадзе, была прямо напротив входных дверей. И там не было света. На улице были уже сумерки, и мы сидели в темноте. Гонгадзе небрежно бросил — мол, ерунда, поговорим и так. Тем более падали блики от компьютера.

Разговор длился минут пять. Спросил, интересуюсь ли я политикой и готов ли работать журналистом на новостях. Объяснил, что уже начался политический сезон, а рабочих рук в редакции нет — из-за слежки за время каникул ушли трое журналистов. В соседней комнате горел свет, и за компьютером сидела девушка, которая была поглощена текстом на мониторе. Повернувшись в пол оборота, она сказала, что ее зовут Алена Притула, а журналист надо прямо сейчас, начиная с завтрашнего дня. Я согласился, не понимая, что принял, возможно, самое важное решение в жизни. Cпустя 12 дней Гонгадзе исчез, а я проработал в “Украинской правде” 14 лет.

Так вышло, что при всем при этом я видел Гонгадзе всего несколько раз. Я говорил с ним на “Вы”, потому что мы не успели нормально познакомиться. Он — нет, не входил, а врывался в редакцию — после какого-нибудь бурного дня в парламенте. Обильно жестикулируя, шутя, крича, он рассказывал о чем-то, что я тогда понимал в очень общих чертах: депутат Волков — “тот, который директор парламента” (по-нашему это называется “смотрящий”) — не допустил Гонгадзе на встречу с журналистами. Влиятельный тогда депутат был обижен на публикацию Украинской правды. Гонгадзе не подбирал слов, казалось, он готов был наброситься на Волкова, если бы он оказался сейчас под рукой. Но, покурив, успокоился.

Я не знал Гонгадзе, но он сыграл самую главную роль в моей жизни, предложив ту работу. О его исчезновении я услышал 17 сентября из новостей по телевидению. Это был канал Интер, итоговая программа — я только не помню, кто ее вел в то воскресенье — Марина Остапенко или Ирина Геращенко.

Сперва это было похоже на сюрреализм. “Гонгадзе исчез? Да нет, загулял где-то”, — говорили все вокруг. А фабрика лжи в администрации президента уже продуцировала фейки, зная наверняка о его смерти — то Гонгадзе видели в баре “У Эрика”, то на его имя купили железнодорожный билет в России, то советовали его поискать на территории грузинского посольства. Это безумие продолжалось полтора месяца. А потом был день, когда Алена не появилась утром в офисе. А когда появилась, стало понятно, что случилась катастрофа. В Тараще нашли обезглавленное тело. Еще через две недели мы услышали голос Кучмы: “Подонок, грузин, бля, грузин...”. Потом было то, о чем уже знает вся страна...

Он оставил после себя не просто сайт, который вы сейчас читаете — а украинский интернет как несломленный бастион свободы слова. Он оставил после себя двух дочерей, уже девушек, Соломию и Нану, с которыми я познакомился несколько лет назад — у них, очень похожих на отца, будет блестящее будущее. Он оставил после себя страну, которая после его смерти уже никогда не была такой, как прежде.

Гонгадзе был первый в Небесной сотне.

Спасибо, Георгий, что взял меня тогда на работу.