Пережить Путина и выбрать украинский путь. Дмитрий Травин о том, как России преодолеть стагнацию

28 лет назад, 8 декабря 1991 года, были подписаны Беловежские соглашения, где Россия, Беларусь и Украина, формальные учредители СССР, прекратили существование этого политического проекта. Поскольку проект был амбициозным по декларированным целям, то был ли, на ваш взгляд, СССР модернизирующейся страной?

— Советский Союз плохо модернизировался. Из ключевых процессов, которые отмечают в процессе модернизации, можно назвать только урбанизацию. Это важный момент, но не ключевой. Союз не переходил к рыночной экономике, точнее, пытался в последние три года перед Беловежской пущей. За эти три года переход к рынку был ужасающим. Непрофессиональные реформы были осуществлены под руководством Николая Рыжкова — председателя Совмина во времена Михаила Горбачева. Демократизация в последние три года шла плохо, с большими ограничениями. Общество хотело жить по-другому, но плохо понимало как. Общество жило в мечтах и фантазиях о жизни на Западе, полученными преимущественно из кинолент.

И когда в СССР возник политический кризис августа 1991 года, вся эта система развалилась очень быстро. После чего начали строить новую жизнь с большими противоречиями, разными стратегиями. Попытка что-то изменить была, но плохо осмыслена.

— А вот этот термин “советская модернизация” — насколько он корректен? Она вообще была?

— Слово “модернизация” имеет два смысла. Первый — бытовой. Это изменения в лучшую сторону. Скажем, модернизация железный дороги или канализации. Мы же говорим о втором смысле — социологическом. Это модернизация, которая преобразовывает общество, в результате чего оно приобретает черты наиболее современных обществ. Такая модернизация предполагает переход от административного народного хозяйства к рыночной экономике. Рыночная экономика бывает разной. Бывает рыночная экономика почти несвободная, как в нынешней России, бывает свободная. Модернизация — это и преобразование политический системы в сторону демократии, и появление нового поколения людей, способных адаптироваться к постоянным переменам в обществе. Вот если мы все эти моменты имеем в виду и возвращаемся к “советской модернизации”, “сталинской модернизации”, “петровской модернизации”, то мы увидим, что в основном все это не было модернизацией.

— А что же?

— Это были перемены. Причем при Сталине в худшую сторону, так как сворачивались некоторые процессы, которые развивались еще при Российской империи. Была урбанизация, а во всех остальных смыслах модернизации не было. И даже во времена Петра І не было модернизации в полном смысле второго значения.

— Можно ли утверждать, что попытка модернизировать Советский Союз и привела к его коллапсу?

— Для ответа нужно вспомнить еще и о Российской империи. Вот империя была модернизирующейся, но потерпела крах. Но это не российская особенность. Революция — это проявление сложности перехода к модерну. Великая французская революция произошла во Франции как раз во время начала модернизации. Потом во Франции произошло еще несколько революций. В Германии и Австро-Венгрии революции произошли почти одновременно с Россией. То есть это не только проблема России.

В Европе на пальцах можно пересчитать страны, где не было таких проблем.

— Почему так происходит?

— Потому что в ходе модернизации общество быстро меняется. Переход к демократии, переезд в город становятся культурным шоком для человека, вот в результате таких шоков происходят столкновения разных групп, необязательно это классовые столкновения, хотя и они есть. Но, кроме марксистского столкновения классов, нужно помнить еще о столкновениях между этносами, нациями, между жителями разных регионов, между представителями господствующих классов. В России 1917 года конфликт между представителями господствующих классов был очень сильным. Николая II “попросили” отречься именно представили господствующих классов. Очень сложно приспособиться к модернизации, отсюда и такие катаклизмы. Это не особенность России, это во всех странах. Но чем больше страна, чем больше в ней различных конфликтов, тем больше вероятность того, что революция будет более ощутимой и сильной.

А Советский Союз — это продолжение тех же проблем, которые не были решены столетием раньше.

Как только СССР стал размораживаться, выяснилось, что не решены проблемы, которые революция обещала решить: общество бедное, сильно отстает от многих стран, конфликты между различными группами серьезные. Капиталистов формально нет, но есть советская бюрократия, с одной стороны, и простые граждане — с другой. Есть конфликты между народами, несмотря на слова о “советском братстве”, многие хотят создать свои национальные государства. Все эти конфликты были заморожены до перестройки. Как только они разморозились, выяснилось, что проблем еще больше! Оказалось, что демонтаж Союза и переход к рыночной экономике и демократии были неизбежны.

— Демонтаж СССР уже прошел, а насколько решен вопрос перехода к рыночной экономике и демократии уже в рамках национальных государств?

— Постсоветские страны практически все находятся в состоянии перехода. Это именно модернизация, процесс. Нельзя сказать, что какая-то из стран уже полностью модернизировалась, стала развитой, живет как развитая страна. Наибольших успехов достигли страны Балтии. Россия и Казахстан формально находятся на уровне Балтии, но только благодаря нефтедолларам. В реформах же балтийские государства лидируют: Эстония и Литва впереди, Латвия чуть позади. Средняя Азия — Киргизия, Туркменистан, Таджикистан, Узбекистан — довольно сильно отстают. С поправкой на природные богатства Туркменистана, но уровень жизни и там низкий.

Все постсоветские страны в процессе модернизации. Лидируют те, кто раньше внедрил рыночные начала. Страны, где с экономикой так себе, но больше демократии, как Украина или Грузия, также имеют возможность модернизироваться. В этих странах многое зависит от конкретного политического курса, способности государства принимать позитивные решения.

В России, Казахстане, Туркменистане сложились типичные автократии.

Российский режим политологи называют “электоральным авторитаризмом”. Но беда в том, что автократия может привести страну к определенному уровню, а дальше происходит остановка. В России был период бурного экономического роста с 1999 по 2009 год. Я имею в виду не реформы, а внешние перемены: люди покупали квартиры и машины. Но автократия не дает возможности развиваться постоянно, поэтому за последние 10 лет у нас экономический рост меньше 1% в год. Это стагнация. И вот перед российским обществом необходимость смены политической системы, чтобы дать шанс экономике дальше развиваться. При Путине такие перемены практически неосуществимы.

— Но ведь модернизацию проводят преимущественно авторитарные режимы, а вовсе не демократии. Вот, к сожалению, украинская демократия тут антипример, а режимы второй половины ХХ века в Сингапуре или Республике Корея — это примеры. Правда ли, что модернизация не любит демократию?

— Это распространенная точка зрения, когда-то и я ее разделял. Но сейчас я так не думаю.

— Почему?

— Авторитарные модернизации в истории встречаются часто. Большинство ведущих демократических стран, которые сейчас являются образцом демократии, какое-то время модернизировались авторитарными методами. Проблема вот в чем. Обычно авторитарная модернизация упирается в какую-то точку. Хоть формально автократы могли бы проводить модернизацию дальше, но многие из них этим не хотят заниматься. Они живут по принципу Людовика XV: после нас хоть потоп. Живут для себя, своих друзей, для правящих групп, помогающих управлять страной, больше их ничего не интересует.

Вот в таких ситуациях возникает вопрос: а как дальше развиваться стране? Авторитарные державы развиваются дальше только в случае конструктивного, мудрого автократа. Такого рода автократии были в некоторый странах Юго-Восточной Азии, но их было не так много, автократиями они оставались недолго. Демократии в такой точке более подходят для продолжения модернизации, так как дают шанс на смену правителя.

Сегодня самые успешные страны мира — это демократии, за исключение арабских мусульманских нефтедобывающих авторитарных государств, где “успех” связан с нефтью и газом.

— Украина хочет в Евросоюз, но ее туда не берут по разным внутренним и внешним причинам. При этом Украина не хочет в интеграционные проекты Владимира Путина, где ее хотели бы видеть. Есть ли возможность модернизации вне больших структур? Можно ли вообще модернизироваться через интеграцию в большие структуры, которые сами находятся на более высоком уровне модернизации?

— Я бы сказал, что Евросоюз не панацея. Евросоюз возник в 1990-е годы, до этого модернизация шла десятилетиями и столетиями. Для модернизации важно не формальное пребывание страны в ЕС, а активизация экономических связей между странами, снятие таможенных барьеров, чтобы Украина могла получать из стран Запада инвестиции, а туда отправлять конкурентоспособные товары. Думаю, Евросоюз в ближайшей перспективе никого уже принимать не будет. Возможно, две или три балканские страны.

ЕС уже перенапрягся и достиг границ, когда трудно переварить существующие страны. Сербию еще они могут взять, а Украину — нет. В России сейчас уже никто и не мечтает, чтобы даже после Путина вступить в Евросоюз. 

— Ясно, что Путин когда-то уйдет. Есть ли шансы у модернизационного нарратива стать доминирующим, чтобы влиять на восприятие того, куда нужно стремиться России после Путина?

— Под уходом мы имеем в ввиду не рокировку. Я считаю, что шансы на демократизацию России после Путина достаточно велики. Нынешний режим в его нынешнем виде нужен очень ограниченному количеству людей, находящихся на самой верхушке. Большая часть людей, даже те 80%, которые поддерживали Путина после Крыма, хотят экономического развития. 

Другое дело, что после смерти Брежнева и Черненко у новых правителей было общее желание модернизации, но очень разное понимание, как это делать. Так будет и после Путина. Шансы на то, что Россия пойдет по украинскому, а не по эстонскому пути, очень велики, хотя мне бы хотелось, чтобы и Украина, и Россия шли по эстонскому пути. Но шансов на это не очень много.

Александр КУРИЛЕНКО