Недобитки

“Мы — горсточка потерянных людей.

Мы затерялись на задворках сада”

Евгений Блажеевский 

Ровно 50 лет назад, к 50-летию Октябрьской революции (тогда еще ни в коем случае не “переворота”), известный советский композитор Вано Мурадели написал на стихи не столь известного советского поэта Юрия Каменецкого песню “Есть у революции начало, нет у революции конца”. От песни в массовой советской культуре уцелело только название, ставшее крылатым выражением.

Причем когда эта песня (и ее текст) писались, отсутствие у революции конца воспринималось как однозначно положительное явление. Спустя еще 50 лет, когда страна победившей революции давно почила в бозе, а на ее месте ничего внятного пока так и не образовалось, эта незаконченность кажется дурной бесконечностью.

Очередные сто лет российской истории — псу под хвост. Столько усилий, реки крови — и такой удручающий результат.

Стоп. Тут и возникает проблема. В каком смысле революция в России не кончилась? И почему текущим состоянием российской государственности недовольны практически все, кто в принципе задумывается о “таком”?

Революция в России не кончилась в том смысле, что мы до сих пор не можем внятно объяснить даже себе, какая страна пришла на смену погибшей Российской империи. Советский Союз, который принято считать главным результатом Октябрьской революции, по историческим меркам распался практически моментально.

69 лет жизни для государства — смехотворный срок. Это даже меньше средней продолжительность жизни в России в 2017 году.

Новая Россия мучительно самоопределяется и пока не знает, кто она. Опять империя или национальное государство в западном смысле слова? Монархия или демократическая республика (то, что написано по этому поводу в Конституции не очень совпадает с тем, что происходит по факту)? Что для нас важнее — достойная жизнь конкретных людей или абстрактное величие нации, поскольку сочетать одно с другим как-то не получается? 

Так что яростные споры с крестными ходами, доносами в прокуратуру и поджогами кинотеатров вокруг секса последнего русского императора и непоследней русской балерины имеют куда более глубокие причины, чем сиюминутное желание одной части провластной элиты отомстить другой ее части или еще сильнее рассорить российское общество.

Даже трудно вообразить, что бы началось, если бы Элем Климов выпускал свой знаменитый фильм “Агония” о реальном разложении двора в конце правления Николая II не в 1974 году, а в наше время.

Там такой образ императора, такое вытворяет с монаршей семьей и самой Российской империей “неграмотный мужик с сумасшедшими глазами” Гришка Распутин, что “Матильда” покажется целомудренным детским мультиком, прославляющим хоть какие-то доблести императора.

Личная жизнь и судьба Николая II внезапно оказалась предметом актуальной российской политики 100 лет спустя, в том числе потому, что революция не закончилась в наших сердцах.

Мы не хотим смириться с тем, что у России опять ничего не вышло.

Что “души прекрасные порывы” в очередной раз ограничились повелительным глаголом “души”. Единственное по-настоящему общее сильное чувство, объединяющее россиян разных взглядов и культур, “крымнашистов” и “либерастов” — это чувство глобального исторического поражения России. Из-за которого, в свою очередь, душа требует не менее глобального реванша. Политической и моральной сатисфакции.

Одни “мы” до сих пор подсознательно чувствуем себя “белыми”. Другие “мы” — красными. Третьи “мы” — жертвами тех и (или) других. И все без исключения — проигравшими.

Коммунисты считают, что проиграл их великий, справедливый, единственно верный советский проект. Сторонники духовных скреп — что проиграла православная Святая Русь. Либералы — что проиграло так и не состоявшееся в России обычное демократическое национальное государство, которое занимается собственным развитием и не лезет в чужие дела.

Причем у первых двух категорий проигравших, составляющих нынешнее путинское большинство, крайне сильно желание не просто взять исторический реванш, но еще и как бы “переиграть историю заново”. Вернуть назад и задним числом изменить прошлое.

Одни хотят вернуть СССР и больше не дать ему уйти. Другие — воскресить мифическую православную империю, ту самую Святую Русь, которая пока в основном жжет кинотеатры. И те, и другие — устроить (не построить, почувствуйте разницу) “русский мир” без границ, чтобы нас одновременно боялись и уважали.

По-человечески это понятно: трудно признать напрасной не только собственную жизнь, но и жизни предыдущих поколений. “За что мы проливали нашу (и чужую) кровь?”.

Это чувство глобального исторического поражения, вселенской обиды, витающее над всей российской жизнью, усугубляется последствиями сталинских репрессий. Из-за насильственной гибели уничтоженных репрессивным государством миллионов лучших людей мы (многие из нас) — кто сознательно, кто подсознательно — чувствуем себя каким-то недобитками. Случайно уцелевшими. И это тоже сильно влияет на российское восприятие мира. Наша цель — не столько жить, сколько выжить (в обоих смыслах этого слова). Причем и у государства, и у отдельных людей.

Россия — страна, живущая внутри длящегося исторического поражения. Поэтому мы так остервенело цепляемся за прошлые победы. Пытаемся приписать их себе. Мы говорим о не своих победах, как о своих.

Мы кричим о не случившемся с нами с такой яростью и страстью, с какой Собакевич описывал Чичикову профессиональные умения своих давно умерших крепостных, продавая мертвые души.

Собственные политические неудачи пытаемся списать на внешних врагов. Причем, объединенные этим чувством поражения, мы расколоты в отношении того, что считать будущей победой. И желаем поражения своим внутренним врагам.

“Бывшие белые” по-прежнему не хотят, чтобы победили “бывшие красные”. И наоборот.

Преодоление чувства исторического поражения, отказ от реванша как стержня национального и государственного строительства стали бы важнейшими шагами к выздоровлению. Признать историю России хотя бы последних 100 лет ушедшей безвозвратно, не пытаться сделать ее современностью — и значит закончить революцию.

Похоронить прошлое с почестями. Гордиться тем, чем можно гордиться. Признать ошибки и преступления, которых в российской истории тоже было немало. Но не превращать ни гордость, ни раскаяние в буквальный строительный материал для сегодняшней российской государственности. Мы можем и должны отвечать за настоящее и ближайшее будущее, но не можем изменить прошлое.

У человека и без того слишком много личных, метафизических причин чувствовать себя растерянным и неприкаянным. Сам факт смерти в определенном смысле заранее превращает каждую человеческую жизнь в неудачу. То же касается и государств. Самые древние из них меняли свое обличье не один раз, исчезали безвозвратно или возрождались в сильно измененном виде. Государство — всего лишь оболочка, форма организации жизни людей. Не первая и не последняя. Ровно поэтому государство и его абстрактные интересы нельзя делать фетишем.

Мы будем проигрывать страну до тех пор, пока не перестанем относиться к государству как к игровому снаряду или орудию устрашения и убийства своих и чужих.

Чтобы закончить революцию в России, надо навсегда отказаться от логики оценки государства в категориях победы и поражения. От насилия как формы достижения абстрактных “геополитических” целей. От войны — холодной, горячей, гибридной, внешней, внутренней, любой — как способа управления людьми.

Государство существует для людей, а не люди для государства. Банальность, конечно. Но до нас почему-то никак не доходит. Поэтому мы такие неприкаянные и потерянные. Поэтому так охотно покупаемся на химеры всеобщего коммунизма или “русского мира”. Поэтому всех вокруг считаем своими врагами. Хватит побеждать и проигрывать. Стоит попробовать просто жить.

Семен НОВОПРУДСКИЙ