Навстречу “Дню открытых убийств”

Вынесение вердикта назначено на 27-е февраля. Хотя, следовало ожидать 25-го. Однако, 25-е, вот незадача, выпадает на субботу. Причем тут 25-е? Вторая годовщина инаугурации Виктора Федоровича Януковича. Учитывая, что Тимошенко арестовали в день рождения Богословской, Диденко — накануне именин Лидера, Корнийчука — в день появления на свет дочери, сомнений относительно того, каким окажется вывод суда по делу Луценко не возникает.

***

Что есть, по большему счету, тюрьма? Среда пребывания. Попав — против своей воли — в замкнутое пространство, в ограниченные условия — человек вынужденно остается наедине с самим собой. Вдумайтесь: наедине с самим собой.

Первые страх, отчаяние, уныние, проходят, остается только внутреннее “я”. То самое, с которым вам точно предстоит прожить всю оставшуюся жизнь. Значит, крайне важно с этим самым “я” пребывать в согласии. На воле есть возможность “глушить”, подавлять свое “я”, занимая сознание будничной суетой, текущими заботами, отгораживаясь от внутреннего мира внешней мишурой. Но, чем более убогий у человека внутренний мир, тем — как правило — напыщеннее, помпезнее внешний (по мере возможностей, разумеется). Отсюда — все эти вертолеты-самолеты-яхты-поместья размером с Монако и т.д.

А вот в тюрьме все наносное стирается достаточно быстро. И, чем дольше срок заключения, тем больше человек раскрывается, предстает “во всей красе”.

На войне, как известно, люди гибнут, в большинстве своем, не от пуль — от изменившихся обстоятельств, принять которые, тем паче — вместить, они не в состоянии. Это-то и делит их на тех, кто умирает в первом же бою и тех, кто идет дальше. На тех, кто, сохраняет в себе человеческое достоинство и тех, кто морально разлагается под гнетом испытаний.

“…Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми… Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали”.

Это — отрывок из “Войны и мира”, фрагмент, описывающий отступление колонн пленных, в которых был и Пьер, от павшей Москвы.

И еще: “В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину — он узнал, что на свете нет ничего страшного”.

То, что одних наповал сражает, для других становится чем-то вроде спасительной соломинки, надежды на просвет.

Аналогично — в тюрьме.

Особенно сложно тем, кто за решетку попадает явно необоснованно. Внутренне цельная личность, в таких обстоятельствах, становится еще сильнее; слабые духом — окончательно ломаются, демонстрируя всю свою ничтожность.

Так, собственно, утверждают те, кто за решеткой побывал. Натуры сильные, волевые, по их словам, отойдя от первого шока и осознав, что срок пленения длительный, начинают размышлять над тем, как провести его с максимально возможной пользой. Проще говоря, как выжить, что предпринимать, дабы вернуться во внешний мир не угнетенным духом, не сломленным, даже окрепшим.

Вспомните многочисленных диссидентов, “узников совести” и т.д. Благо, многие из них оставили подробные воспоминания, дневники, книги.

Впрочем, за примерами далеко ходить не приходится — в дне сегодняшнем, к сожалению, их тоже достаточно.

— Я все равно выживу. Вернусь из тюрьмы, несмотря на то, сколько бы мне не “нарисовали”.

Этот фрагмент выступления Луценко в судебных дебатах, состоявшихся в минувшую среду, не был заготовлен — отчаянное, но уверенное “все равно выживу” вырвалось у экс-министра подсознательно.

Даже через год с лишним заключения, сильно осунувшийся, похудевший, вдребезги больной, он оказался и сильнее, и выше, и состоятельнее тех, чьею “милостью” очутился в Лукьяновке. Да, на нем не было дорого костюма, не было “котлов” за пол-ляма, щеки не мерцали высокогорным загаром. В тесноте клетушки стоял тот самый “Юра”, надо которым многие регионалы прежде потешались, высмеивая его картавость, порою — несуразную прямолинейность; часто — пошловатый, как для министра — юмор; которого упрекали в мелочности, малодушии; подозревали в склонности к “возлияниям”. Но, Боже мой, сколь смешными, ничтожными, глупыми казались эти “предъявы” каждому, кто видел перед собой осунувшегося, постаревшего, но — несломленного, не угнетенного человека в клетке, смотревшего на судейскую тройку, на вальяжную прокурорскую компашку прямо, без заискивания и лизоблюдской учтивости. Осознавал ли он свое над ними — людьми подневольными, сдавшимися в добровольное рабство системе — многократное моральное превосходство? Скорее всего, он об этом не думал — слишком уж мелочный, как для нынешних его обстоятельств — предмет; нет у него нужды самоутверждаться за их счет. Но, сколько очевидным это его превосходство — безусловное, не требующее обоснований — было для всех присутствующих.

Даже для тех, кого по-прежнему поедал червь сомнения. Мол, “Юра и Юля сами виноваты — реформировали б систему, не очутились бы на лавке подсудимых”.

Подобного рода сомнения и есть, пожалуй, самое страшное. Лучшая, собственно, иллюстрация разложения общественного сознания. Которое, в действительности, куда губительнее любых происков власти. Своего рода “стокгольмский синдром”. Люди привыкают жить в страхе. И даже искренне полагают, что это, вообщем-то нормально.

Вы помните процесс Синявского-Даниэля (осень 1965-го — зима 1966-го)? Самое, без преувеличения, громкое “дело писателей” при Советах. Дело, с которого началась вторая волна диссидентского движения в СССР.

Автору повести “Говорит Москва”, Юрию Даниэлю (он же — Николай Аржак) дали — по статье 70 УК РСФСР “антисоветская агитация и пропаганда” — пять лет лагерей.

Жанр повести, ставшей причиной его злоключений, “ненаучная фантастика”. Сюжет прост: в СССР учреждают “День открытых убийств”. День, в который граждане безнаказанно могут убивать других граждан. И ничего им за это не будет. Суть: реакция общества на происходящее; “брожение”, вызванное в умах изданием указа; влияние “воли партии и правительства” на поведение людей, еще вчера казавшихся здравыми и адекватными.

Дадим слово автору.

“… В этот день всем гражданам Советского Союза, достигшим шестнадцатилетнего возраста, предоставляется право свободного умерщвления любых других граждан, за исключением лиц, упомянутых в пункте первом примечаний к настоящему Указу. Действие Указа вступает в силу 10 августа 1960 года в 6 часов 00 минут по московскому времени и прекращается в 24 часа 00 минут. Примечания. Пункт первый. Запрещается убийство: а) детей до 16-ти лет, б) одетых в форму военнослужащих и работников милиции и в) работников транспорта при исполнении служебных обязанностей. Пункт второй. Убийство, совершённое до или после указанного срока, равно как и убийство, совершённое с целью грабежа или являющееся результатом насилия над женщиной, будет рассматриваться как уголовное преступление и караться в соответствии с существующими законами. Москва. Кремль. Председатель Президиума Верховного...

Потом радио сказало:

— Передаем концерт легкой музыки”.

Еще цитата:

“Через день в “Известиях” появилась большая редакционная статья “Навстречу Дню открытых убийств”. В ней очень мало говорилось о сути мероприятия, а повторялся обычный набор: “Растущее благосостояние — семимильными шагами — подлинный демократизм — только в нашей стране все помыслы — впервые в истории — зримые черты — буржуазная пресса... Еще сообщалось, что нельзя будет причинять ущерб народному достоянию, а потому запрещаются поджоги и взрывы. Кроме того, Указ не распространялся на заключенных. Ну, вот. Статью эту читали от корки до корки, никто по-прежнему ничего не понял, но все почему-то успокоились. Вероятно, самый стиль статьи — привычно-торжественный, буднично-высокопарный — внес успокоение. Ничего особенного: “День артиллерии”, “День советской печати”, “День открытых убийств”...

Ничего не напоминает? Действительно, День переноса на неопределенный срок местных выборов 2010-го, День принятия парламентом новой версии закона о ВСЮ, День отмены КСУ Конституции, День вынесения приговора Тимошенко, День открытых убийств, наконец. “Пипл”, как говорят, хавает. Так, почему бы нет?

Как горько, в данном контексте, прозвучало луценковское:

— Эту страну можно обокрасть, но невозможно купить. Этот народ можно обмануть, но невозможно вынудить забыть победный Майдан.

Полностью с речью Юрия Витальевича можно ознакомиться здесь и нет нужды повторятся с цитатами. Кроме, разве, тех, что свидетельствуют: главная проблема — не в установившемся режиме, главная проблема — у нас самих в голове.

— Нам нужно не просто сменить Президента, а изменить страну. Людям необходим альтернативный оптимистический план евроремонта. … Почему германские племена рвались через Рейн на территорию Римской империи? Вовсе не для того, чтоб просто ограбить, как часто думают, Рим. Массовое переселение народов в пределы Римской империи было присоединением к масштабному цивилизационному плану.

“А в Прибалтике никого не убили.

— Как никого не убили?!

— А так! Не убили — и баста!

— Да ведь это демонстрация!

— И еще какая! Игнорировали Указ, и все. В письме ЦК устанавливается недостаточность политико-воспитательной работы в Прибалтике. Тоже кого-то сняли”

— Массовая ностальгия по авторитарному порядку, готовность обменять свободу на колбасу, нежелание отбросить имперские мифы свидетельствует: проблема национального возрождения оказалась куда глубже, преодоления сопротивления “бывших”.

“Я думаю, что написанное мною могло быть написано любым другим человеком моего поколения, моей судьбы, так же, как и я любящим эту проклятую, эту прекрасную страну. Я судил о ней и о ее людях, и о себе самом лучше и хуже, чем следовало бы судить. Но кто упрекнет меня за это?

Я иду и говорю себе: “Это — твой мир, твоя жизнь, и ты — клетка, частица ее. Ты не должен позволять запугать себя. Ты должен сам за себя отвечать, и этим — ты в ответе за других”.

До 27-го числа времени остается все меньше…

Соня КОШКИНА