Наперекор забвению. Трагедия Бабьего Яра в фильме Сергея Лозницы

Советская Украина, лето-осень 1941 года. Поспешно готовится оборона, но вот уже армия отступает, тянутся колонны пленных красноармейцев, на берегу Днепра брошены грузовики, немецкие войска уничтожают дома из огнеметов, а где-то захватчиков встречают цветами и праздничными шествиями. Срывают портреты Сталина, появляются флажки со свастиками и плакаты “Гитлер — освободитель”.

Львов: трупы казненных в тюрьме НКВД перед отступлением советских войск и еврейский погром. Киев: кинокамера случайно фиксирует первые взрывы на Крещатике, и вот уже центр города лежит в руинах. Ответом на организованное НКВД и советскими саперами минирование города стало стремительное уничтожение еврейского населения Киева. Десятки тысяч людей были убиты за два дня.

В фильме Сергея Лозницы “Бабий Яр. Контекст” собраны документальные свидетельства событий, которые привели к трагедии сентября 1941 года. В российских и немецких архивах хранятся фото- и видеоматериалы первых месяцев войны, как известные, так и неизученные, работы профессиональных операторов и любительские кадры. Фильм, снятый при поддержке Мемориального центра Холокоста “Бабий Яр”, продолжает цикл документальных картин Сергея Лозницы, посвященных советской истории: “Событие” (Ленинград в дни путча 1991 года), “Процесс” (суд по делу Промпартии), “Государственные похороны” (всенародное оплакивание Сталина).

Чувствительные кинозрители, которые стремятся оградить себя от дискомфортных переживаний, вряд ли смогут провести два часа в кинозале, где показывают этот фильм, посвященный неописуемым злодеяниям и обстоятельствам, превратившим людей в чудовищ. Нет никаких комментариев, только кадры кинохроники и фотографии. За 1941 годом следует 1943-й, немцы покидают Киев, со стен срывают плакаты “Гитлер — освободитель”, для иностранных корреспондентов проводят экскурсию по местам массовых расстрелов, и готовится возмездие. На Киевском процессе звучат душераздирающие показания об убийствах евреев, в том числе свидетельство актрисы Дины Проничевой, а затем на главной площади города проводят публичную казнь подсудимых. Многим организаторам расстрелов удается уйти от ответственности, но и советская власть не стремится их разыскивать и наказывать. Антисемитизм становится государственной политикой, решение о создании памятника жертвам массовых убийств отменяют, и в овраг начинают сбрасывать отходы кирпичных заводов. Пульпа, заполнившая Бабий Яр, станет причиной еще одной трагедии, прорыва дамбы и гибели сотен людей в 1961 году.

Премьера фильма прошла 11 июля на Каннском кинофестивале. В интервью Радио Свобода Сергей Лозница говорит, что “Бабий Яр. Контекст” — фильм о беспамятстве, забвении и прошлом, которое может стать настоящим:

— Я давно готовился к фильму “Бабий Яр”, я в этом материале уже 8 лет. В последние годы в Киеве начал активно работать Мемориальный центр Холокоста “Бабий Яр” и его художественный руководитель Илья Хржановский предложили мне участвовать в работе. Мне удалось найти в архивах материалы, которые касаются этой темы: не все есть в фильме, и я их использую в будущем. Мне удалось показать в картине некоторые эпизоды нашей уже давней — три поколения прошло — истории, которая оказалась совсем недавней и даже насущной.

— Вы планировали снять игровой фильм “Бабий Яр”, сценарий уже готов. “Бабий Яр. Контекст” — это заменитель фильма или пролог к нему?

— Эти две картины будут дополнять друг друга. Сценарий игрового фильма написан по воспоминаниям. В документальном фильме собрано то, что возможно было снять в ту пору. Может быть, что-то еще сняли, но это не сохранилось или хранится в архивах, к которым у нас нет возможности достучаться. Игровой фильм будет показывать другую сторону — механизмы, как это все выстраивается, почему люди попадают в ситуацию, из которой никакого выхода нет. Важно понимать, что и как происходило, важно понимать это именно сейчас, потому что кажется, что история свершилась и где-то там осталась. Нет, ничуть. Существует противодействие созданию мемориала “Бабий Яр”. За 50 советских и 30 постсоветских лет не было создано мемориала. Три поколения прошло, а эта трагедия до сих пор болезненна и не высказана полностью. До сих пор нет по этому поводу единого взгляда, консенсуса, нет рефлексии, и это очень опасно.

— Я смотрел ваш фильм и думал, что человечество за 80 лет не так уж далеко ушло от 1941 года. На нашей с вами памяти произошли подобные события в Руанде, в Сребренице, в Чечне...

— И сейчас происходят в Беларуси. Какие-то группы в масках выскакивают из автобусов, кого-то хватают. Это же пролог, это первые шаги, а дальше что будет? Полная безнаказанность влечет следующие шаги, это так не останавливается. Очень важно понимать механизмы. В то время эти механизмы себя проявили в полной мере. Сейчас, с дистанции, мы можем проанализировать, что происходило тогда, увидеть, как одно событие сцепляется с другим, как резкие неверные шаги ведут в абсолютную пропасть. Я посетил много мемориалов, где рассказывают, что происходило в том или ином бывшем концлагере, но никто не говорит, что нам делать в такой ситуации, если это вдруг вернется? Что делать человеку, когда линчуют на его глазах? Как остановить погром, как себя вести? Как вести себя в таких ситуациях, от которых никто не застрахован? Когда идет война, настолько тонким становится этот культурный слой, который оберегает нас от варварства и дикости. Важно сказать правду до конца, важно об этом думать, понимать причины.

Вещи убитых в Бабьем Яре, снимок Йоханнеса Хеле, 1941

 

 

 

 

— Еще один вывод, который может сделать зритель вашего фильма, — мизантропический. Если говорить словами Артура Кестлера, что человек — это ошибка эволюции. Вам близка такая точка зрения?

— Нет, не близка. Если бы я так думал, я бы этот фильм не делал. Ошибка эволюции, тут уже ничего не поделаешь. А я все-таки надеюсь, что можно достучаться. Я разделяю взгляд Хичкока на любой криминал — это определенное состояние. Он его определил в фильме, который так и называется — Psycho. Это состояние, когда человек совершает ужасные вещи: он впадает в это состояние и потом из этого состояния выходит, он уже не тот, который совершал эти кошмарные вещи. Это такая странность человеческого существования. Так что все-таки есть возможности удержать людей. Прежде всего, это образование, воспитание. Я не думаю, что в Европе можно такое легко развернуть. Там, где существует общественная жизнь, есть социум, все это сделать гораздо сложнее, а может быть, — я очень в это верю — невозможно, если люди в большинстве своем достигли определенного сознания и понимают, как ими манипулируют. По собственной инициативе и по собственной воле они бы никогда не пошли на такое. Это не снимает ответственность с человека, человек должен развиваться до такой степени, чтобы не стать таким никогда.

— Германия и была такой цивилизованной страной с общественной жизнью.

— Когда Карла Густава Юнга спросили, что делать с немцами, он сказал, что большую часть нации нужно лечить. Бывают впадения в такое состояние. Но Германия вышла из этого состояния, это было помутнение. А все, что называлось Советским Союзом, впав в это жуткое состояние еще в Гражданскую, не вышло из него. Люди оттуда выбираются с огромным трудом. Даже не было анализа, как это произошло. Есть историки, которые замечательно об этом говорят, но большинству населения Советского Союза это и не нужно, и этого не хочет верхушка. Зачем открывать архивы, их лучше запечатать до 2048-го, а желательно до 3000-го. И вот это на самом деле страшно. И современные события один в один повторяют эту историю. Все возвращается, потому что никакого урока не было извлечено.

— Вы в фильме ничего не комментируете, не предлагаете никаких политических или историософских интерпретаций, но политизированные зрители наверняка найдут в кадрах хроники подтверждения своим идеям. Кто-то скажет: посмотрите, вот режимы Гитлера и Сталина одинаковые. Кто-то скажет: а вот бандеровцы во всем виноваты. Вы поддержите кого-то в этих спорах?

— Я в фильме ничего не комментирую намеренно — это метод. Важно дать возможность зрителю самому попасть в это время, почувствовать его кожей, постараться увидеть, что происходит. У меня такая прививка от советского пропагандистского кино, и я всячески избегаю и музыкального, и словесного, и какого бы то ни было комментария. Хотя, конечно, в фильме мое мнение присутствует, оно существует на более тонком уровне в монтаже, в том, каким образом я сопоставляю каждый эпизод. Сопоставление этих эпизодов создает смысл или подталкивает к размышлению на эту тему.

— В материалах, из которых вы собирали фильм, присутствует официальная хроника, которая делалась для пропагандистских киножурналов, но значительная часть снята любителями. Есть портреты евреев в Лубнах перед убийством, есть цветные снимки вещей убитых в Бабьем Яре, это известные кадры. Где вы нашли и как отбирали материалы? Есть ли в фильме что-то совсем неизвестное?

— Наверное, есть. Например, такой редкий материал, как первый взрыв на Крещатике 24 сентября 1941 года, он был снят случайно немецким офицером и находится в Штутгарте в Земельном архиве. Это очень важный материал, думаю, что его никто не видел. Есть материалы из Яд Вашем, из американских архивов, а основная масса — материалы Красногорского архива и Бундесархива. В Бундесархиве частично это пропагандистский материал из “Дойче Вохеншау”. Они снимали довольно активно, камера была на передовой. Другое дело, как они монтировали, как обильно поливали музыкой и текстом. Но можно убрать и музыку, и текст, взять только кадры, перемонтировать их, и они обретут иной смысл. Есть материалы, которые снимались советскими пропагандистами в Киеве и Тернополе. Очень мало советского материала первых месяцев войны, а немцы снимали активно. Фотографии, которые вы упомянули, — это пленки фотографа Йоханнеса Хеле, они обнаружились в Германии, Гамбургский институт социологии получил их от жены фотографа. Это известные кадры Бабьего Яра, которые уже стали иконическими. И перед расстрелом в Лубнах целая пленка: сняты евреи, которых согнали на поле, и они ждут своей участи. Я эти пленки отсканировал в очень хорошем разрешении и почистил, сейчас они выглядят идеально, вы можете делать выставку из этих фотографий. Эти фотографии довольно серьезно впечатляют, когда вы на них внимательно смотрите. Есть у меня в фильме материал из частного архива Карла Хопкинса. Один такой потрясающий материал цветной, я думаю, что его никто не видел: первые месяцы войны, сожженная деревня, пленные идут, немецкие войска мимо проезжают, лица изможденные. Вы могли бы встретить такую сцену в фильме Германа. Снято очень хорошо, это потрясающий материал. Есть уникальный материал, снятый во время киевского процесса в январе 1946 года. Из этого материала был сделан советский журнал об этом процессе, пропагандистский, разумеется. В этом журнале ни разу не упоминается слово “еврей”, всё вырезали. Я нашел этот материал в Красногорском архиве весь — три часа. Из этого я делаю сейчас следующую картину — “Киевский процесс”. 1946 год, когда еще позволяли говорить, цензура уже потом наступала. Я полностью восстановил речь Дины Проничевой, 8,5 минут, это женщина, которую дважды в Бабий Яр привозили, и она спаслась. Ее история описана в книге “Бабий Яр” Кузнецова, есть целая глава, посвященная ей.

Взрывы на Крещатике, сентябрь 1941 года

— Еще одна сцена, которая производит сильное впечатление, — казнь приговоренных немцев после этого процесса.

— Наверное, хотели делать фильм про Киевский процесс, не получилось, дали им отмашку оставить в покое. Сцену казни они сняли довольно подробно. Она, конечно, поражает библейским размахом. Все происходит на майдане, сейчас это площадь Независимости, когда-то была площадь Калинина. Видны руины взорванного советской властью в сентябре 1941 года Крещатика. Двести тысяч человек, покрывающие руины вокруг этой сцены, поражают воображение. Я не знаю, можно ли это назвать кульминацией картины. Скорее, это постскриптум. Мне важно было закончить так, как я закончил. Финал картины — это то, о чем этот фильм.

— О забвении?

— О забвении, да. Вот армии пошли туда, армии пошли сюда, кто-то погиб в бою, а потом какой-то народ просто уничтожили, сейчас построим дома на этом месте и новую жизнь начнем. Просто забвение. И это в принципе тоже паттерн, определенная структура человеческого существования. Мысль этим заканчивается, а дальше уже история за кадром: о проектах советских памятников, о том, что сейчас там происходит.

Открытие синагоги в Бабьем Яре, май 2021 года

 

— Хочу вас спросить о том, что происходит сейчас. Фильм имеет отношение к новому Мемориальному центру, в котором работает очень сильная команда. Вокруг этого проекта поначалу было много противоречий, теперь голоса критиков слегка утихли. Что происходит сейчас?

— Все в порядке, проект продолжается. Много интересных творцов, ученых, исследователей, историков делают свое дело. Полностью создали модель Бабьего Яра, нашли места, где проходили расстрелы. До этого были разные мнения, сейчас это сделано. Участвовали в этом геологи, даже бывший глава Скотленд-Ярда. Есть потрясающий проект самого здания, так, чтобы не трогать территорию, не рыть котлован, скоро его явят публике. Открыли синагогу — это очень интересное архитектурное сооружение, важное символическое место. Туда приезжают люди и молятся. Там же не было места, где можно было почтить память погибших, не у советского же памятника это делать. Тем не менее, те, кто не желал бы видеть мемориал таким, существуют и очень активно действуют, занимаясь в том числе и клеветой на тех, кто работает. Но это уже другая история, кто за этим стоит, что это за движение. Дело в том, что существует еще одна концепция, когда, например, называют Бабий Яр не местом, где было 29—30 сентября 1941 года убито 33 тысячи евреев, а говорят о том, что это место, где погибли люди разной этнической принадлежности, вот такой эвфемизм.

— В самом деле там убивали не только евреев.

— Это в самом деле так, но Бабий Яр известен тем, что там убивали евреев, потому что они евреи. Это символ Холокоста на территории Советского Союза. Когда кто-то говорит, что это украинская национальная трагедия, для меня это странно звучит. Потому что в тот момент был Советский Союз, Украина как страна появилась позже, в 1991 году. Когда кто-то говорит, что Дина Проничева — “украинская актриса еврейского происхождения”, это странно звучит. Дина Проничева родилась в Российской империи, умерла в 1977 году в Советском Союзе. Что имеют в виду, когда говорят “украинская актриса еврейского происхождения”? Я этого не понимаю. Мне непонятно, что это за эвфемизмы, почему они появляются. Нужно называть вещи своими именами.

— В “Аустерлице” вы показываете, как бывшие нацистские концлагеря превратились в туристические объекты, которые посещают группы экскурсантов как некие достопримечательности. Думаю, что вы тоже задавались вопросом: должны ли документальные материалы о геноциде превращаться в кино, которое мы смотрим на Каннском фестивале?

— Да, действительно, этот вопрос возникает. Но он гораздо шире: существует ли граница у документального кино, может ли касаться документальное кино всего серьезного, что потрясает, или нет? Мне кажется, что ответ на этот вопрос заключается в том, как вы это делаете, насколько вы эту границу пересекаете в фильме. Конечно, у меня был материал, который уже выводил за рамки художественного повествования, и такой материал я в картину включить не мог. Важная проблема заключается в том, что к изображению нельзя относиться так, как вы относитесь к объекту в жизни, потому что это нечто другое. Оно очень похоже на жизнь, но жизнью не является. В этом вся хитрость документального кино. Это на самом деле вопрос очень простой и непростой, зависит от того, как вы это воспринимаете. Моя задача — вовлечь и приблизить всё то, что происходит там, и я это делаю художественными методами. У меня есть ряд инструментов: звук, монтаж, цветокоррекция и так далее. Я не думаю, что можно смешивать произошедшее с изображением произошедшего. Даже если они очень похожи, это разные вещи.

Дмитрий ВОЛЧЕК