Молитва за Одессу. Город, замерший в ожидании

Мы въезжаем в Украину через Паланку, пограничную с Молдовой. Александр Гарашук, преподаватель французской культуры, ждет нас по ту сторону, под бело-голубым навесом, где проходит поток беженцев. У Александра пронзительный взгляд и взлохмаченная седая шевелюра. Рассказывая о себе, он говорит, что сам не знает, то ли он украинец, то ли поляк, литовец, еврей, немец или француз. Он воплощение того одесского духа, который Пушкин называл счастливым сочетанием космополитизма, вольнодумного юмора и иронии.

За час мы проходим десяток блокпостов: разложенные в шахматном порядке “ежи”, горы набитых песком мешков и бетонные стены. На блокпостах проверяют всех въезжающих. И вот мы с Жилем Эрцогом и Марком Русселем (моими спутниками по команде) в третьем по численности населения городе Украины, самом образованном, самом ярком. Сейчас он замер в ожидании. Мы остановились в скромном доме окнами на море, недалеко от порта, где высятся подъемные краны. Внизу, в конце тропы, извивающейся между акациями, пляж в форме полумесяца. Он весь заминирован. Прямо напротив в бинокль, а в погожие дни и без него, видна русская эскадра. Она держит город в блокаде, ожидая приказа Путина забрасывать его бомбами. Там 14 кораблей, среди которых артиллерийский корабль “Буян”, два десантных корабля типа “Ропуха”, корабли для разминирования и флагман “Москва”.

Первое, что мы делаем: возвращаемся в исторический центр города, к Опере, где в 2014 году, через год после Майдана, я выступал со своей пьесой, в которой призывал принять Украину в Европу. К сожалению, Опера закрыта. К ней ведет Дерибасовская, пешеходная улица, где когда-то было полно народа. Сейчас она пуста. Все соседние улицы — когда-то мне так нравились эти пастельные выцветшие фасады, неоклассические крылечки, возле которых возвышаются платаны, южная расслабленность — усеяны баррикадами и одетыми в форму добровольцами территориальной обороны. Часто это очень молодые люди, никогда в жизни не державшие оружие в руках.

Чувствуется сочетание упорства с волнением, а когда они проверяют иностранного писателя, не имеющего журналистского удостоверения, еще и настороженая тревога. Владимир, бывший бармен, говорящий по-английски и, в отличие от своих товарищей, соглашающийся дать интервью, извиняется: очень много двойных агентов. Конечно, их меньше, чем раньше. К удивлению Кремля, который не сомневался, что русскоязычная Одесса увенчает его колониальную мечту победой, город единодушен как никогда. Однако до сих пор есть те, кому нужен Путин. Они рассчитывают на десантников, много месяцев назад проникших в город, снявших себе квартиры, нашедших работу, растворившихмя в толпе и ждущих сигнала. Подразделение Владимира арестовало двоих сегодня утром. На прошлой неделе нейтрализовали троих в районе вокзала после нескольких часов уличного боя. Он рекомендует мне быть осторожным. Это убийцы. Они везде и нигде.

С Максимом Марченко, главой Одесской военной администрации, мы встречаемся возле памятника Дюку — герцогу де Ришелье. Это потомок кардинала Ришелье времен Людовика XIII. В 1803 году он был первым губернатором города, основанного красной императрицей Екатериной II. Я познакомился с Марченко два года назад на Донбассе, где он командовал 28-й отдельной механизированной бригадой. Он родился в Славянске и похож на центуриона. У него мужицкое лицо. В его облике нет ничего мятежного и бандитского, ничего от ребят Робина Гуда — именно таким был имидж города со времен Бени Крика (героя Исаака Бабеля и “короля Одессы”). Однако президент Зеленский назначил сюда именно Марченко, потому что это хороший боец, который на донбасском фронте принадлежал к командировам, не купившимся на путинскую сказочку о сепаратистах, “угрозе геноцида” и “помощи” российской армии.

Мы подходим к подножию памятника, и Марченко спрашивает: “Видите? Наша молодежь собирала на пляжах песок и камни для этих мешков”. Я действительно вижу, что фигура, возвышающаяся над 192 ступенями славной Потемкинской лестницы, исчезла под кучей белых мешков, образующих словно квадратное ограждение. “Что ж, — продолжает он, — губернатор Марченко следит за губернатором Ришелье, а тот — за Одессой. Я бы хотел, чтобы ваша страна также следила за ситуацией и дала нам оружие, а главное — самолеты. Только они могут отразить неизбежное нападение с моря, с воздуха и суши”. Напоследок он цитирует генерала де Голля: “Разве нет векового соглашения между Одессой и Францией?”

На 120 километров восточнее — город-мученик Николаев уже три недели своим безумным сопротивлением перекрывает путь к Одессе на суше. Мы проходим укрепление. Оно ближе к линии приступа, чем блокпост. Здесь много десантников, некоторые с закрытым лицом. Затем по каменистой равнине идем к другому укреплению. Ждем, что Виталий Ким, героический глава Николаевской ОГА, встретится здесь с нами. К сожалению, телефонный звонок сообщает: бомбардировки усилились, и Ким не может приехать. Он говорит, что и нам нельзя ехать к нему. Так в заброшенном административном здании завязывается разговор — на расстоянии, но невероятно впечатляющий. Ким там: под расстегнутой курткой виден бронежилет. У него приятное лицо администратора-гражданского, который не любит воевать, но вынужден.

Разговор идет под звуковое сопровождение взрывов. “Россияне отступают, — начинает он. — Им не хватает пищи и боеприпасов. Их каналы поставок разрушены. Конечно, у них остается авиация…” Связь плохая, срывается. Я перезваниваю. “Да, они прекратили наступление, а наши батальоны переходят в контрнаступление. С нашей стороны человеческие потери будут страшными. Они без колебаний используют свои новейшие стратегические ракеты. Но мы выиграем это сражение и спасем Одессу…” Будем надеяться на это!

Плохая ночь. Бабушка, ведущая здесь домашнее хозяйство, дважды стучала в нашу дверь. Вой сирен… Набросить одежду… Спуститься в котельную, которая служит бомбоубежищем. Там коробки с продуктами и пластиковые стулья… Очень скоро на экранах своих мобильных видим рассекающие небо огненные хвосты. Похоже, что-то прерывает их полет… Ранним утром совещание с Сергеем Братчуком из штаба ВСУ в Одессе. Выпущенная с моря ракета “Калибр” упала в пригороде и нанесла разрушения. Вторая, выпущенная с воздуха и нацеленная на Великодонское, армейский телекоммуникационный центр, не попала в него. Пять других перехватил украинский железный купол. Если я правильно понимаю, системы противовоздушной обороны 160-й артиллерийской бригады со своими старыми ракетами “земля-воздух” С-300 работают. Возможно, эти непрерывные атаки каждую ночь, во время комендантского часа, служат для того, чтобы их испытывать и выявить их позиции. Однако ужасно не хватает средств уничтожения крылатых ракет, выпущенных с пришедшего из Крыма российского флота. Одесса имеет противокорабельные ракеты Нептун украинского производства. Но они медленные, и их просто нейтрализовать. Они менее эффективны, чем дальнобойные ракеты “Гарпун”, производимые компанией “Боинг”. Их могут предоставить только американцы и англичане. “Гарпуны” для Одессы?

Петр С., один из старых друзей, из Оперы, где меня принимали в 2014 году. В его районе полно агентов, продавшихся Путину. Он получает угрозы “мстителей в масках”, которые обещают, что он заплатит за произошедшую в свое время в Доме профсоюзов трагедию: 48 пророссийских активистов погибли в пожаре. Он уехал из города, чтобы скрыться. Он принимает нас на маленькой даче на окраине Мирного, на полпути к молдавской границе. Он объясняет: дело Дома профсоюзов очень важно, чтобы понять, что происходит в уме у Путина. Ведь в своей речи 21 февраля, за три дня до вторжения, он прямо сказал, что до сих пор “вздрагивает от ужаса”, вспоминая о “страшной одесской трагедии”. Он представил “поиск преступников, совершивших это зверство” чуть ли не как одну из целей войны. Конечно, Мариуполь. Безусловно, Николаев. Но, по мнению Петра, лакомый кусок, главная битва, вишенка на его кровавом торте — это взятие Одессы.

Геостратегические причины всем известны: захватив крупнейший порт Украины, уморить город голодом и обеспечить контроль над Черным морем. Однако есть и символические причины: раз и навсегда захватить эту жемчужину, эту драгоценность, город, который все россияне считают южным Санкт-Петербургом. Мы прощаемся с Петром, но как только прибываем на первый блокпост на въезде в Одессу, он посылает нам видео: через пятнадцать минут после того, как мы уехали, совсем рядом с хорошенькой православной церковью с золотыми куполами на Мирное упал… снаряд!

Как выглядят разрушения от ракет “Град” или “Калибр”, которыми россияне осыпают украинские города? Не следует далеко ходить, чтобы увидеть. Мы на городской окраине, в самом сердце бывшей промзоны. В конце раздолбанной и безлюдной улицы, где оттепель еще не растопила снег и не превратила все в грязь, открывается апокалиптический пейзаж. Раньше здесь был завод бытовой техники. Теперь на площади в один гектар — сплошные руины. Металлические двери до сих пор стоят вертикально, но в пустоте. Их изувечило взрывом. Кое-где в этом аду из кусков листового железа, столбов и искореженных огнем стальных колонн валяется фен или рисоварка.

“Зачем это разрушение? — спрашивает сам себя сторож с покрасневшими от усталости веками и погасшим взглядом. — Еще один эксперимент? Слепой террористический акт, чтобы мы убежали? Во времена СССР на территории этого завода был военный склад, так может, российские силы атакуют его с тридцатилетним опозданием?” У меня тоже есть версия, которой делюсь с ним. Что, если бессмысленная бомбардировка — просто проявление чистой ярости? Что, как не Одесса, этот центр цивилизации, культуры и красоты, имеет для великого снайпера Путина такое же значение, как когда-то Сараево для Милошевича, Младича и подобных им? Ярость против городов и того, что они олицетворяют. Злость на цивилизацию. Вечное возвращение гнева и варварства.

В Сараево я узнал, что победа зависит не от количества солдат, а от их боевого духа и выносливости горожан. То же самое в Одессе. И если до сих пор не начался штурм, то, может быть, именно поэтому. Мы в здании “Чорномор’я” — крупного издателя украиноязычной прессы. Война вынудила его приостановить работу. Волонтеры всех возрастов, преимущественно женщины, сидят на корточках перед высокими изгородями: из старой одежды, принесенной жителями города отовсюду и разорванной на лоскуты, делают маскировочные сетки для баррикад и танков. Мы проходим мимо этих огромных сеток. Из-за них, поднимая рабочий дух, доносится гимн Украины. В конце тоннеля (вспоминается, что Одесса может похвастаться длинным лабиринтом катакомб) — другая мастерская. Здесь группа студентов-историков под одной-единственной лампочкой, висящей на потолке, делает коктейли Молотова конвейерным методом. Пустая бутылка. Немного ацетона. Немного смазки. Бензин. Затычка из какой-нибудь замши. Горлышко обматывают проволокой. Взрывчатые боеприпасы заворачивают в мишуру и складывают — потом за ними придут из полков. Этим Гаврошам с голосами, охрипшими от бензиновых испарений, этим детям райка, которые сейчас стали детьми ада, едва исполнилось двадцать лет. Они изучали историю. Они ее творят.

На въезде в город, на рынке, превращенном в склад гуманитарной помощи, мы встретили двух женщин, которые раньше были ткачихами — Парками. Мы сказали им, что многострадальной Украине повезло: ее возглавляет Зеленский, молодой Черчилль и комик-победитель, не желающий становиться мучеником. Они расспрашивали нас об истории Сопротивления и революции, которые разворачивались в Париже: по их мнению, Одесса, удивительно французский город, переживает подобные события. Сочетая поступок со словами, я приглашаю их пройтись с нами до Приморского бульвара. Там на бетонных блоках, раскрашенных в желтый и голубой (цвета Украины), мы пишем граффити: “Свобода, равенство, братство”. Эти слова облетели целый мир, но именно их страна лучше любой другой знает им цену. Наши подруги аплодируют. Добровольцы, которые сначала смотрели на нас недоверчиво, подходят поближе и снимают тактические перчатки, чтобы сделать селфи. Последние жители района, еще оставшиеся, выглядывают из окон и кричат: “Да здравствует Франция” и “Слава Украине”.

Идя обратно, мы будем иронизировать над своим жестом. Но для них, одесситов, эти три слова олицетворяют все. Когда они видят, как эти слова пишет дружеская рука в сердце их настороженного города, это может хоть на несколько часов немного облегчить их кажущееся безграничным страдание.

Антисемитизм является одним из наиболее жгучих вопросов в Украине, особенно здесь, в Одессе, где евреи до Второй мировой войны составляли половину населения. Сейчас их не больше 40 тысяч. Мы в бывшем еврейском квартале Молдаванка на улице Прохоровской, возле мемориала Холокоста. Это удивительный памятник, объединяющий пять худых, как скелеты, силуэтов. Их ноги спутаны колючей проволокой. Они словно танцуют какой-то жуткий танец. К памятнику ведет аллея берёз: каждая символизирует одного из Праведников, которые давали убежище евреям и спасали их.

Роман Шварцман, принимающий нас здесь, единственный живой уцелевший в массовых расстрелах Холокоста. Он спрашивает, знаем ли мы, что согласно Яд Вашем, Украина входит в четверку стран мира, где было больше всего Праведников. Он произносит это спокойно и грустно. Я ожидал увидеть одного из поразительных колоритных персонажей, созданных еврейской мифологией Одессы. Но нет. Это старый подавленный и болезненный человек. Он укутывается в черное пальто и несет на себе обузу и честь выжившего. И вдруг, среди рассказа о массовых убийствах, которые начались в октябре 1941 года после вхождения в город румынских войск, этот скромный человечек плачет. Он оплакивает евреев, чью память хранит? Мертвых, которых носит в себе? Одиночество выжившего? Или человеческое безумие, которое начинается снова с призраком Гитлера, который якобы “денацифицирует Украину” и имеет наглость прикрываться памятью жертв? Я не знаю.

Канадский репортер, у которого странные представления о взаимной поддержке, опубликовал в социальных сетях фото нас с главой Одесской администрации Марченко. Он сфотографировал меня без моего сведения. Твиттер-сообщество, утверждая, что глава военной администрации в 2015—2017 годах служил в добровольческом батальоне “Айдар”, где попадались ультраправые националисты, схватилось за клише и прибегло к троллингу: еврейский интеллектуал общается с неонацистом… Что ответить? Что я знаю Марченко, дважды проводил интервью с ним и что нет никаких оснований для этого неслыханного обвинения? Что все движения сопротивления, начиная с оккупированной Франции, сначала принимают в свои ряды всех, включая преступников, маргиналов и самых отчаянных головорезов? Что я считаю подонками тех, кто учит людей, что и как делать, и якобы лучше Зеленского знает, кого из офицеров высшего ранга поставить на оборону легендарного города?

Я скажу все это, когда вернусь во Францию. А сейчас здесь все завертелось. Московский “Первый канал” показывает смонтированное видео, где я изображен как “ангел смерти”, которого нужно выследить и выбросить из города. Группа “русских патриотов” даже создает страницу в Фейсбуке, где за мою голову предложено вознаграждение: моему убийце обещают миллион рублей. Я получил информацию, которой мне не хватало. Услышав эту историю, мои украинские друзья смеются: легендарный одесский юмор берет верх над всем. Пропагандистская машина Кремля дала сбой. Миллион рублей — теперь только горстка евро, и это реальное доказательство, что санкции действуют, Россия проиграла. Мой день завершен. Я покидаю последний форпост Европы и молюсь, чтобы боги уберегли моих одесских друзей.

Бернар-Анри Леви, французский философ, писатель, публицист, общественный деятель