“Люди спрашивают: а почему эти “чучмеки” носят футболки с надписью “Россия”?”

Так называемая мусульманская проблема широко дискутируется в западном мире. Мы даже Запад где-то обгоняем в том смысле, что мусульмане стали вдруг [у них] проблемой. Я как ученый, занимающийся проблемами ислама и мусульман, вижу, что исламский фактор часто очень сильно преувеличен. [Часто] надо говорить не об исламе, а о других раздражителях, а выдвигается ислам, хотя он не имеет отношения к проблемам.

В целом, мусульманская община в Москве — это не единая община. Она очень разнородна с точки зрения мусульман. Она разнородна этнически и, если хотите, политически. В первую очередь, в Москве преобладают сунниты, ханафиты, которые были представлены татарами, остались далеко в прошлом. Когда проповедь в мечети идет на татарском языке странно: большинство людей, которые сидят на молитвах, ничего не понимают.

Языком проповеди становится русский. Есть официальная часть, которая обязательно должна быть на арабском. А русский становится вне конкуренции в той части, где надо донести мысль до народа. В Москве [произошло] сильное увеличение роли суннитов с Северного Кавказа. Они ставят часто вопрос о смене языка и обрядов, потому что они подчинены другой школе.

Я могу привести примеры, где все решилось хорошо, — это мечеть на Поклонной горе. Там имам очень популярен среди северных кавказцев. Аляутдинов сразу перешел на русский язык и хорошо работает с этой частью верующих.

[Надо понимать, что] даже среди суннитов есть противоречия. Плюс у нас большая часть мусульман — узбеки, таджики, их доля растет. Они не очень хорошо понимают по-татарски, хотя им проще понять татарскую речь [чем кавказцам]. Но им часто комфортнее в мечети с русским языком проповедей. Плюс, Москва — это мегаполис, здесь распространен интернет. Москва — это место, где можно найти представителей всевозможных течений ислама. Начиная от традиционных течений, и заканчивая редкими странными течениями последователей шейхов из Пакистана. Весь спектр современных исламских течений представлен в Москве. Трудно найти по всему миру течение, которое не было бы представлено в Москве хоть парой людей.

Я уже не говорю о шиитской части общины. Она совершенно особая, хотя и мало проявляется в Москве, но, тем не менее, она существует. Она делится на традиционную шиитскую — это в основном азербайджанцы, и неофитов — это в основном этнические русские, которые обратились в ислам и проповедуют шиизм. С такой мозаикой имеет дело московская публика. Говорят: мусульмане — они. Кто эти они? Это граждане самых разных стран.

— Можно ли говорить, что существует единая исламская умма? Они идентифицируют себя как мусульмане или как этнос?

— Если вы спросите у самих мусульман, то они скажут, что они — одна единая умма, но на деле даже община в Москве серьезно разобщена. Есть муфтий, соборная мечеть, но реально община очень разнообразная. Для молодежи, которая принадлежит к экзотическим направлениям, для них пакистанский шейх больший авторитет, чем шейх московский. Это разнородное и противоречивое сообщество, которое собирается в разных местах. В мечети на Поклонной горе больше кавказцев.

— Как это влияет на образ жизни? Что такое исламский образ жизни?

— Когда говорят, что вот это мусульмане, и они так действуют, потому что они мусульмане, [это подмена понятий]. Часто люди действуют как узбеки, дагестанцы, чеченцы. Не все дагестанцы посещают мечети, хотя доля дагестанцев, посещающих мечеть, больше, чем [доля] черкесов. Когда говорят, что мусульмане танцевали на Красной площади лезгинку, то они танцевали как кавказцы, не имея в виду, что они мусульмане. Эти вещи надо четко разделять. Для жителя Москвы, который мало знает об исламе, эти противоречия не бросаются в глаза.

Все мусульмане отмечали праздник жертвоприношения Курбан-байрам. Все пришли молиться. То, что творилось вокруг мечетей, — это вопрос неотрегулированности вопроса, это проблема мечети. У нас большое количество мусульман. Есть самые разные оценки, никто не считал, нет вопроса при переписи о вероисповедании. Я встречал оценки — 2 млн, но я не проверял, не исключаю, что их больше. Москва сталкивается с двумя великими праздниками разговения и жертвоприношения [с большим числом мусульман вокруг мечетей], потому что у нас мечетей пересчитать по пальцам, поэтому они молятся за их пределами. Можно молиться на чистом месте вокруг мечети, им это нравится, москвичам — не очень. Все-таки праздники приходятся и на зиму, и на осень, на дожди и холод. Комфортнее стоять в мечети, чем на улице ради 10 минут, когда можно будет совершить молитву. Может, надо поощрять инициативы мусульман, когда они хотят строить мечети, согласовывать географию. Потому что недостаток мечетей был налицо во время Курбан-байрама.

На мой взгляд, вызывающих жертвоприношений в этом году практически не было. В интернете все раздуто. Можно спорить, но для мусульман это долг, который они должны исполнить. Проблема решается просто: выделяется место, где мусульмане никого не раздражают. Надо выделить это место в Москве, изолировать его от школ, детей. Когда происходят некоторые вещи, [исповедующие ислам] действуют не как мусульмане из-за того, что не знают, как это сделать. Например, когда животное приносят в жертву на глазах у другого животного — это неправильно. Животное не должно видеть смерть другого по мусульманской традиции.

— Вы говорите, что не удается договориться с властями о выделении отдельного места, чтобы не сталкиваться с неприятием? Какие проблемы общения с властями? Что меняется со сменой власти?

— Московские власти сменились, и меня настораживают высказывания Собянина. Мне послышалось там непонимание мусульман и попытка показать себя жестким руководителем: “мы всех поставим на место”. Но не так надо решать проблему. Совет муфтиев, он в Москве в этом плане монополист. [Есть те, для кого авторитетнее пакистанский шейх], но все приходят в мечети. Совет имеет шанс представлять их интересы в процессе организации жертвоприношения. Он может представлять интересы всех мусульман.

— Но конфликты, которые возникают, говорят о том, что договоренности не были достигнуты.

— Если есть решение, место, то должна быть поставлена информационная деятельность. Эти вопросы вполне решаемы.

— В православной общине реально верующих людей не больше 7—9%, которые соблюдают все обряды. В исламе, какой процент реально верующих, а кто является мусульманином по традиции?

— Есть термин “этнические мусульмане” — которые принадлежат этнически к этой культуре. Все сильно зависит от принадлежности к этнической общине. Среди дагестанцев и чеченцев высока доля соблюдающих. Насчет веры не буду распространяться. Доля соблюдающих среди дагестанцев и чеченцев может достигать 70%, среди ингушей и того больше. Среди татар — гораздо меньше. Это не те цифры, как у православных, но гораздо меньше, чем на Северном Кавказе. Исследований не было, я боюсь наврать, особенно по Москве, но это точно меньше 50%.

— Существует ли российская политика в отношении мусульман? Я не знаю такой специальной политики, есть политика в отношении мигрантов.

— Я с вами согласен, но исламофобия существует. По мне не всегда видно, что я мусульманин, но мое имя мусульманское, я хорошо чувствую исламофобию. Когда я во Франции встретился с товарищем из Дагестана, то я поприветствовал его по-мусульмански, и сидевший рядом француз посмотрел на нас с ненавистью. Она была открытая и нескрываемая. В обществе происходит смешение понятий. Многие вещи, которые связывают с исламом, с исламом не связаны.

Когда во Франции шли дискуссии в отношении бурки... Из 5 млн французских мусульман лишь 2000 женщин носят эту бурку. Из этих 2000 большинство — француженки, которые приняли ислам и хотели показать, какие они мусульманки. Когда ношение бурки запретили, то вызвали к ней нездоровый интерес среди мусульман. Повысилась ее популярность, ее начали носить в знак протеста. Бурка к исламу имеет очень опосредованное отношение. Ислам не предписывает женщине закрывать лицо. Это национальная традиция, не мусульманская. Иранские женщины носили ее задолго до ислама, просто так получилось, что это перешло на ислам.

— Как можно решить такие конфликты?

— С одной стороны, [нужен] путь повышения исламской грамотности, когда люди не знают, что ислам, а что нет. Но это скользкий путь, это приведет к радикализации части знающих. Для мусульман много делается, я знаю того же Шамиля Аляутдинова, который многое делает для просвещения исламского мира. Они совершенно в Москве спокойно живут, действуют.

Резкий рост исламофобии вызывает ответную реакцию. Я этих людей понимаю и сам сталкиваюсь с фобиями относительно меня. Я понимаю ответную реакцию, хотя и не поддерживаю ее.

— Какие это фобии?

— Как мусульманин, представитель другой этнической группы... Конкретно в метро меня один раз чуть не избили. Я не сидел, и избить меня было сложно, а армянин сидел, и его было удобно бить ногами, взявшись за поручни. Весь процесс был на перегоне — я не мог ни выйти, ни сделать что-то еще. Есть другие примеры, не буду о них говорить. Есть фобии в интеллигентской среде. Я был приглашен на РБК, после передачи мне сказал [один сотрудник]: мне сказали, что придут двое чурок, ты их сильно не гоняй. Обо мне думают, как о чурке в интеллигентской среде. Это не единичные случаи. Когда с этим сталкиваешься, то резкую реакцию других людей понимаешь.

— Какие-то политические действия могут налаживать связи?

— Ксенофобия есть, это данность, от которой никуда не денешься. Насколько тут может помочь государство? Боюсь, как бы оно все не напортило и еще хуже не сделало. Мусульманской общине сложно в том плане, что она разнородна. Я не всегда понимаю, кого понимают под “чурками”. Азиаты, кавказцы? Политические меры... не знаю насколько они могут быть эффективны. Необходимо находить компромиссные решения. Мусульмане никуда не денутся из Москвы.

— Если вспомнить конфликт вокруг строительства мечети в Текстильщиках. Исламские организации вели переговоры с властями, но с жителями не согласовали свое решение, и это вызвало негативную реакцию москвичей. Есть ли горизонтальные связи?

— Советом муфтиев России такая деятельность ведется. Особенно после конфликта в Текстильщиках. Сегодня было первое заседание при Совете муфтиев, который должен созвать круг деятелей для обсуждения такого рода проблем. Совет муфтиев России может подтвердить свою претензию на лидерство среди мусульман.

— В СМИ был тезис одного из помощников президента Татарстана, что ислам, который бытует на территории Татарстана, является более толерантным, чем ваххабитский. И чтобы отличать их, он вводил термин “евроислам”. Этот термин заслуживает внимания — я его развития не нашел. Имеет ли смысл вводить такой термин?

— Да, есть такой термин. Почему дальнейшее развитие он не получает? Потому что есть вопросы к концепции евроислама. Когда человек, который размышляет об исламе, потребляет вино, которое запрещено в Коране, ислам теряет доверие к нему. Проблема евроислама — что европейцы ожидают от него уступок. Но для мусульман это неприемлемо. Это все предприсано для мусульман в Коране. Сам Тарик Рамадан находится под критикой европейских деятелей, они считают его недостаточно либеральным. Возникает больше вопросов, чем ответов. Это концепция маргинальная. Когда речь идет о религии — трудно ожидать уступок.

— Что может быть примиряющим фактором в России?

— Должен сказать, что северокавказская молодежь этот объединяющий фактор нашла. Я видел на одном форуме достаточно живое обсуждение. Люди обсуждали проблему: а почему эти “чучмеки” носят футболки с надписью “Россия”? Почему у них больше всего футболок, курток? Я считаю, что эта российская идея — она на самом деле объединяющая, дает людям ощутить общность единого дома. Среди молодежи Северного Кавказа этот проект очень популярен. Они демонстрируют тем самым, свою российскую общность через кепки, футболки, там очень популярна общероссийская символика.

Екатерина ЧЕКМАРЁВА