Логика модернизации: Ждать ли революции в Китае

У многих возникает вопрос: не грозит ли всем авторитарным режимам новая волна демократизации? И не окажется ли Китай, который на наших глазах становится сверхдержавой, уязвимым в этом отношении?

Коммунистическое правительство в Пекине явно обеспокоено. Власти максимально ограничили информацию о волнениях, начали давить на демократических активистов и иностранных журналистов, нанося упреждающие удары по всем потенциальным источникам призывов к жасминовой революции в Китае. В недавней редакционной статье в Beijing Daily, органе столичного горкома партии, утверждалось, что большинству жителей Ближнего Востока не по душе протесты в их странах, являющиеся на самом деле досадной перепалкой, затеянной меньшинством. Президент Ху Цзиньтао со своей стороны призвал к укреплению “Великой китайской интернет-стены” — системы цензуры и слежки в сети.

Ни один политолог, ни один аналитик разведслужб не предсказал приближения волнений на Арабском Востоке. Неожиданным оказалось и то, что восстание началось в спокойном Тунисе, и то, что поводом стала попытка самосожжения уличного торговца, и то, что протесты заставят могущественную египетскую армию пойти против Хосни Мубарака. На протяжении последних поколений ближневосточные общества казались непоколебимыми. Почему в 2011 г. они неожиданно взорвались, мы сможем понять только задним числом — если вообще сможем понять.

Но это не означает, что к вопросу социальных революций нельзя подойти структурно. Даже непредсказуемые вещи происходят в определенных условиях, а ситуации на Ближнем Востоке и в Китае категорически не схожи. Факты свидетельствуют о том, что Китай находится в относительной безопасности и может не опасаться волны демократизации, захлестнувшей другие страны, — по крайней мере пока.

Мыслитель, к которому лучше всего обратиться в попытке понять сегодняшний Ближний Восток и будущий Китай — покойный Самуэль Хантингтон. Я говорю не о Хантингтоне — авторе “Столкновения цивилизаций”, считавшем, что между исламом и демократией существует фундаментальная несовместимость, а о раннем Хантингтоне, авторе классической книги “Политический порядок в меняющихся обществах”. В этой работе, появившейся в 1968 г., он изложил свою теорию несоответствий в развитии.

Изучая политические волнения 1950-1960-х гг., Хантингтон отметил, что ускорение развития экономики и общества часто приводит к переворотам, революциям и путчам. Это можно объяснить, утверждал ученый, разрывом между ожиданиями вновь сложившейся прослойки образованных, экономически активных людей и существующей политической системой. Другими словами, речь шла о несоответствии имеющихся институтов закрытого общества стремлению молодого и активного поколения к участию в политической жизни страны. Главной силой, борющейся с существующим режимом, в подобных обществах редко оказываются беднейшие из бедных. Напротив, во главе протестов стоит развивающийся средний класс, недовольный отсутствием экономических и политических перспектив.

Сказанное справедливо по отношению и к Тунису, и к Египту. В обеих странах в последние десятилетия отмечается существенный социальный прогресс. Составляемый ООН Индекс развития человеческого потенциала (интегральный показатель состояния здоровья, уровня образования и доходов в странах) за период с 1990 по 2010 г. вырос в Египте на 28%, а в Тунисе — на 30%. Доля граждан со средним образованием резко увеличилась, а в Тунисе выросло и количество молодежи с вузовскими дипломами. Протесты в этих странах возглавила образованная, технически грамотная молодежь из среднего класса. Именно это поколение стало открыто проявлять недовольство обществом, в котором невозможно открыто выражать свои взгляды, привлекать лидеров к ответу за коррупцию и некомпетентность, находить хорошую работу, не имея политических связей.

Хантингтон подчеркивал дестабилизирующий потенциал новых социальных групп, жаждущих участия в политической жизни. Раньше людей мобилизовали газеты и радио. Сегодня их побуждают к действию мобильные телефоны и социальные сети. Перемены на Ближнем Востоке оказались неправдоподобно быстрыми и опровергли старые представления о пассивности арабской культуры и сопротивляемости ислама модернизации. Но можно ли на этой основе делать какие-либо выводы о возможной дестабилизации Китая в будущем?

Очевидно, что почва для социального недовольства в Китае, точно так же, как и на Ближнем Востоке, есть. Спусковым импульсом к началу переворота в Тунисе стало самосожжение Мохаммеда Буазизи, чей лоток с овощами неоднократно конфисковывался властями, а когда Мохаммед попытался пожаловаться, то был оскорблен и унижен. Это беда всех режимов, где не действуют принципы верховенства закона и подотчетности государства обществу: чиновники властвуют, унижая достоинство граждан и грубо нарушая их права. Не существует культуры, в которой подобное поведение властей не воспринималось бы с негодованием.

Недовольство — серьезная проблема в Китае. Недавний доклад экспертов из университета Цзяо Тун сообщает о 72 случаях серьезных социальных волнений в Китае в 2010 г., что на 20% больше, чем годом ранее. Многие зарубежные обозреватели готовы поспорить, что эта цифра занижена на пару порядков. Количество подобных инцидентов трудно поддается проверке, ведь происходят волнения, как правило, в сельской местности, где любая отчетность жестко контролируется властями.

Наиболее типичные примеры ущемления человеческого достоинства в современном Китае — это инциденты, когда местные власти в сговоре с частными девелоперами сгоняют крестьян и бедных рабочих с земли, которую нужно освободить для новых грандиозных построек; это случаи безнаказанного сбрасывания промышленных отходов в системы водоснабжения городов, партийные боссы которых наживаются на этом. Хотя уровень коррупции в Китае не достигает грабительских масштабов некоторых африканских и ближневосточных стран, коррупция здесь широко распространена. Фильм “Аватар” пользовался в Китае таким шумным успехом отчасти из-за того, что многие рядовые китайцы ассоциировали себя с туземцами, чьи земли попыталась отнять гигантская безликая корпорация.

В Китае существует серьезная и растущая проблема неравенства. Плодами экономического роста страны пользуются по большей части прибрежные регионы, а огромные сельские территории остаются за бортом. Индекс Джини, измеряющий расслоение по доходам, в течение жизни нынешнего поколения достиг в КНР почти латиноамериканских уровней. В Египте и Тунисе распределение доходов заметно более справедливое, чем в Китае.

По Хантингтону, революции затевают не бедняки, а представители растущего среднего класса, раздраженные преградами на своем пути вверх по социальной лестнице. Таких людей в Китае немало. По некоторым методикам подсчета, численность среднего класса в Китае уже сегодня превосходит все население США. Как и у их собратьев в Тунисе и Египте, у китайцев нет возможности принимать участие в политической жизни. Но в отличие от жителей Ближнего Востока граждане Поднебесной пользуются плодами рекордного экономического роста, а государство серьезнейшим образом сосредоточено на создании рабочих мест именно для среднего класса.

Сделав оговорку, что ценность исследований вроде Азиатского барометра относительна, отметим, что подавляющее большинство китайцев, если верить опросам этой организации, чувствуют, что их экономическое положение в последние годы улучшается. Большинство китайцев полагает, что демократия — лучшая форма правления. Но вот что любопытно для западного наблюдателя: граждане Китая убеждены, что уже живут при демократии, и вполне довольны положением дел. Это значит, что в краткосрочной перспективе любые попытки перехода к настоящей либеральной демократии получат минимальную поддержку.

И в самом деле, есть ряд оснований полагать, что средний класс Китая опасается перспективы многопартийной демократии в ближайшем будущем. Ведь это расчистит путь многочисленным требованиям перераспределения богатства со стороны тех, кто остался не у дел. Преуспевающие китайцы смотрят на растущее политическое размежевание в Таиланде как на предупреждение об опасностях демократии.

Очевидно, что качество китайского авторитарного правления значительно выше, чем ближневосточного. Хотя китайское правительство формально неподотчетно народу через процедуру выборов, оно отслеживает признаки социального недовольства и часто отвечает на него послаблениями, а не репрессиями. Например, Пекин открыто признает растущее неравенство в доходах и вот уже несколько лет пытается смягчить проблему, привлекая новые инвестиции в беднейшие регионы страны. При вопиющих случаях коррупции и ущемления прав — например, отравлении меламином детских смесей или разрушении некачественно построенных школ в результате землетрясения в провинции Сычуань — правительство строго спрашивает с местных чиновников, применяя жестокие наказания вплоть до смертной казни.

Другая отличительная особенность Китая — добровольная смена лидеров. Арабские лидеры, подобные Бен Али в Тунисе, Хосни Мубараку в Египте и Муамару Каддафи в Ливии, не сумели уйти вовремя и держались за власть по нескольку десятилетий. После Мао китайские лидеры стремятся свести срок пребывания у власти к одной десятилетке. Нынешний председатель Ху должен уйти в 2012 г., уступив кресло, как полагают, вице-президенту Си Цзиньпину. Приверженность к ротации лидеров означает, что страна настроена на политические инновации в большей степени, чем те же Тунис и Египет, на десятилетия зависшие на стадии кланового капитализма.

Китайское правительство более умно и жестко подходит к подавлению недовольства. Распознав угрозу, китайские власти никогда не позволяют западным медиа распространять информацию. Facebook и Twitter запрещены, а содержание китайского интернета и китайских социальных сетей находится под контролем целой армии цензоров. Конечно, неугодная правительству запись в каком-нибудь микроблоге может стать общедоступной в промежуток между моментом опубликования и моментом ее удаления цензором, но эта игра в кошки-мышки сильно осложняет становление единого социального пространства.

Еще одно существенное различие между Китаем и Ближним Востоком — в природе вооруженных сил этих стран. Судьба авторитарного режима, столкнувшегося с народными протестами, в конце концов зависит от единства и лояльности военных, полиции и спецслужб. Тунисская армия не поддержала Бен Али. После некоторых колебаний египетская армия решила не стрелять в митингующих — и тем самым, можно сказать, сместила Мубарака.

Народно-освободительная армия Китая — огромная и все более автономная организация со своими экономическими интересами, что делает ее заинтересованной в поддержании статус-кво. Как и во времена восстания на площади Тяньаньмэнь в 1989 г., в стране немало лояльных подразделений, готовых в случае необходимости войти в Пекин или Шанхай и без промедления открыть огонь по демонстрантам. Армия считает себя оплотом китайской национальной идентичности. В ее недрах существует собственная версия истории ХХ в., в которой китайским военным отведена ведущая роль в ключевых событиях, таких как историческое поражение Японии и становление современного Китая. Крайне сложно предположить, что китайская армия переметнется на сторону каких-либо гипотетических сторонников демократии.

Словом, в ближайшем будущем Китай не подхватит ближневосточную болезнь. Но страна вполне может столкнуться с рядом проблем. С 1978 г., когда партия взяла курс на экономические реформы, в Китае не было ни одного периода рецессии или серьезного замедления экономического роста. Если растущий пузырь на рынке недвижимости страны лопнет и десятки миллионов людей лишатся работы, легитимность правительства, построенная на управлении экономикой, будет подорвана.

Более того, сценарий Хантингтона о растущих неудовлетворенных амбициях среднего класса все еще может воплотиться в Китае. В современном Китае есть дефицит низкоквалифицированных рабочих, зато существует переизбыток выпускников вузов. Каждый год более семи миллионов молодых людей получают в Китае диплом о высшем образовании. В 1998 г. их было менее миллиона. Многим выпускникам трудно будет найти должность, соответствующую их ожиданиям. Несколько миллионов безработных вчерашних студентов куда опаснее для занятого модернизацией режима, чем сотни миллионов нищих крестьян.

Существует и то, что сами китайцы называют “проблемой плохого императора”. На протяжении веков исторические достижения Китая были заслугой высококвалифицированного централизованного бюрократического госаппарата. Когда авторитарные правители компетентны и достаточно ответственны, дела идут отлично. Более того, подобная система принятия решений часто куда эффективнее демократической. Но нет никакой гарантии, что система всегда будет порождать хороших правителей. А в отсутствие верховенства права и подотчетности власти перед избирателями нет возможности вовремя избавиться от “плохого императора”. Последним общепризнанным (негласно) плохим императором был Мао. Мы не знаем, какой тиран или коррумпированный клептократ может воцариться в Китае в будущем.

Правда состоит в том, что все наши теоретические размышления о причинах социальных революций имеют ограниченную ценность. Человеческое общество слишком сложно и меняется слишком быстро, чтобы их могла предсказать простая теория. Множество экспертов, основываясь на глубоком знании региональной специфики, отрицали способность “арабской улицы” к политической активности. И они были правы из года в год — пока не наступил 2011-й.

Сложнее всего поддается предсказанию эмоциональная составляющая социального движения. Двигатель всех социальных революций — ущемленное достоинство. Этот гнев порой способен кристаллизоваться благодаря одному-единственному происшествию или яркому образу, который мобилизует прежде разрозненных граждан и сплачивает их в сообщество. Мы можем цитировать данные об уровне образования или количестве рабочих мест, черпать сведения из глубины наших знаний об истории различных обществ и полностью упустить то, как именно общественное сознание делает резкий скачок с помощью миллионов sms, видеороликов и просто разговоров.

Главная загадка Китая — средний класс, который пока выглядит довольным заключенной им сделкой по обмену политических свобод на растущий доход и стабильность. Но на определенном этапе это равновесие рухнет. Либо режим потеряет способность обеспечивать рост благосостояния, либо по чувству собственного достоинства какой-то из групп населения будет нанесен слишком сильный удар. Мы не должны делать вид, что можем точно предсказать время, когда переломный момент наступит. Но возможность этого события, как сказал бы Хантингтон, обусловлена логикой самого процесса модернизации.

Фрэнсис ФУКУЯМА, WSJ, 12.03.2011, перевод: Антон Осипов