Кто они — “мнение страны”?

Одна из этих двух организаций называется Институтом массовой информации, вторая — независимым медиа-профсоюзом.

В западных публикациях их вывод преподносился еще более радикально, как “мнение страны”.

Тему с “врагом народа” вспомнила лишь потому, что она пока еще на слуху.

Но сколько было на нашей памяти подобных примеров, когда негатив, тиражируемый по миру и преподносимый как истина (потому что “мнение страны”!), влиял и на большую политику тоже.

А теперь зададимся вопросом: кто есть эти “институты”? Кто такие эти “общественные организации”?

На самом ли деле они так объективны, с кристальной репутацией? А выводы их скрупулезны и непредвзяты, потому что являются плодами трудов компетентных экспертов с высочайшим профессиональным стажем?

Долгая ли у этих институтов история существования? Подготовили ли они такие-то и такие-то работы, ставшие достижениями в области изучения, например, общественного мнения?

Сколько народу скрупулезно трудится там?

И вообще — что они собой представляют, эти самые организации?

На чьи средства существуют? Тоже немаловажный вопрос.

Вот и давайте разберемся.

Триста долларов

Один довольно известный в недавнем прошлом политик, который не попал в списки депутатов на последних выборах, на днях стал директором института.

Название не скажу — не запомнила, что-то такое с “демократическими ценностями”. Но это неважно.

Я решила позвонить, чтоб поздравить политика с новым статусом, а заодно выяснить: зачем ему эта морока?

— Да какая морока, что вы! — воскликнул директор. — 300 долларов заплатить и недельку подождать документы! Хотя если более масштабный институт, то там сложнее. Это надо создать “осередки” минимум в 15 областях.

— Зачем “осередки”?

— Так это ж по типу всеукраинской общественной организации получается.

— И чем будет заниматься эта ваша организация-институт? В штат кого будете набирать?

— Зачем штат? — спросил директор, и я поняла, что сотрудники ему в принципе ни к чему.

— То есть институт будет в одном лице? А финансовые поступления кто считать будет? Вы ж на них рассчитываете?

— Не особо. Потому что за них отчитываться перед фискальными органами надо. А так — раз в год какие-то стандартные бланки заполнить, и все... Потому что если “светить” поступления, тогда надо открыть юридический счет в банке. И налоговой показывать — как деньги расходуются. А это уже действительно большая морока, тем более если поступления иностранные.

— А что, можно сделать так, чтоб вроде и легально, и деньги “не светить”? Расскажите!

— Не по телефону.

Я не называю имени политика, но почти стопроцентную гарантию даю: “институт” ему нужен не столько для заработка, сколько для “строчки в визитке”. Хотя большая часть “институтов”, уже давным-давно существующих в стране (имею в виду преимущественно политического направления, типа “общественные организации”), — своеобразный бизнес. Для кого-то — и адресат для получения грантов.

А дальше — логическая цепочка: кто платит, тот и заказывает музыку.

Впрочем, чтоб не обвинять огульно сразу всех в “работе по заказу”, я несколько недель потратила на то, чтобы договориться о встречах где-то так с полутора десятками директоров всевозможных политических, политологических и тому подобных образований: “центров”, “институтов”, “академий” и проч.

Хотим того или нет, но все эти “центры”, “институты” и т.д. фактически и формируют некое “общественное мнение”, в конце концов так или иначе влияющее на наше сознание.

Со своими визави более всего хотела поговорить о грантах и “спонсорах”, которые ( предположительно) и “заказывают музыку”. Признаюсь, почти половина из интервьюируемых категорически отказались говорить под диктофон (хотя люди известные, вполне публичные, к диктофонам, так сказать, привыкшие).

Некоторые соглашались, но только на условиях конфиденциальности.

Скрепя сердце, я вынуждена была идти на их условия.

О “цирковых медведях” и репортаже Северинсен

Сначала немного статистики. В стране — 2546 общественных организаций всеукраинского статуса, это без учета тех, которые “калибром поменьше”.

Причем пять лет назад “крупномасштабных” общественных организаций (снова-таки без учета 728 благотворительных организаций, более половины которых — международные) было около 2000.

Так вот, приблизительно каждое четвертое отечественное образование в той или иной степени ( пусть и завуалированно), но все же касается в своей деятельности политики. Один из конфиденциальных моих “источников” уверен, что в стране почти 500 институтов и всяких центров, на самом деле влияющих на общественное мнение. Кто им “заказывает музыку”? — вопрос риторический.

— Они б и рады получать гранты, но кто ж им даст! — резюмировал собеседник, который сам несколько лет безуспешно пытался получить хоть какое-нибудь иностранное вливание.

— В странах устоявшейся демократии, — рассказывала другая собеседница, работающая в одном из подобных институтов, но еще по совместительству и в Верховной Раде, — давно “просекли”: любая демократия стоит денег. Поэтому там на эти цели финансы закладываются в бюджете.

Беседовали мы с ней в кафе на углу Шелковичной. У ее “института” нет помещения, да это и ни к чему — никакого штата нет.

“...А в Украине, — продолжала она монолог, — на эти цели кто дает деньги? Запад! Поэтому такой весь из себя украинский политик Яценюк создает организацию вроде “Открытой Украины”, и я очень сомневаюсь, что это — за деньги Яценюка, а не за американские. Фактически организацию только нужно раскрутить и продать. Это бизнес. Ничего личного.

В тех же странах развитой демократии люди доросли до того, что платят деньги, чтобы их интересы лоббировали. Члены партии платят взносы — порядка 2 евро в месяц. И это не обсуждается! Члены общественной организации — тоже 2 евро в месяц!

Но у нас с этим иначе. Партии, как и любые организации политического профиля, — игрушки богатых людей. Туда идут не платить 10 гривен в месяц в виде членских взносов. Туда идут, чтоб заработать.

И все-таки если хорошенько вникнуть в наше законодательство, можно найти вот что: оказывается, некие суммы закладывались в бюджет для финансирования общественных организаций. Но если деньги и выделялось, то это шло по линии Министерства по делам семьи, молодежи и спорта, которое сейчас влилось в Минобразования. Хотя как использовались эти финансы и использовались ли вообще — известно только очень узкому кругу, в который я не вхожу.

Поэтому институты и рассчитывают на помощь западной демократии. И разговоры коммунистов о том, что это все — “грантоедские” организации, в принципе имеют под собой почву.

В Украине, кстати, с большой охотой “поедают” иностранные гранты. Таким образом, эти общественные организации должны потом и отрабатывать деньги.

Почему называют себя “институтами”? Ну, это из прошлого! Институт — звучит солидно... Хотя можно назвать общественную организацию и фондом, и службой, и центром, и “советом трех” — суть не меняется.

А вот ответить на вопрос “зачем создают?” — не так просто.

Лично я для себя определила наи-более распространенную побуждающую причину: “строчка в визитной карточке”. Затем — приглашения выступить на публике, после (или параллельно) — начинают “капать” финансы западной демократии.

Причем “строчка в визитке” больше всего важна тем представителям околополитических кругов, включая президентское и премьерское окружение, которых я называю “цирковыми медведями”.

Они “дрессированы” вниманием. Их распирает от собственной важности (решают же типа судьбы страны!). Считают себя светочами разума, хотя со временем начинают нести полный маразм.

И вот — вдруг! — уволили. Что человеку делать? Он уже не министр, не депутат, не главный советник. Но понты остались. Фантомная “министерская” болезнь никуда не уходит. То есть побудительным началом создания всяческих политологических “институтов” является внутренняя потребность имярек — как извращенный эксгибиционизм — выступать на публике, устраивать пресс-конференции, “светиться” по телевизору.

Потому что просто как Вася Пупкин он никому не интересен, а если “академик академии”, “президент чего-нибудь” и “директор демократического института” — уже звучит гордо.

Тем более если за это платят. А платят тем, кто входит в узкую когорту “цирковых медведей” и кто оброс связями, преимущественно в Европе.

У фондов — известных, западных, с длинной историей — тоже есть своя “градация”. Допустим, фонд Аденауэра может давать гранты, хоть и не афиширует, чаще всего правоцентристским партиям.

Есть иностранные фонды, которые ориентируются на Коминтерн, — они спонсируют левых. Таких фондов значительно меньше, чем правой ориентации. А есть фонды, которые платят “зеленым”. Думаете, почему так долго держался на плаву Кононов?.. Вот то-то и оно.

Теперь о таком аспекте, как влияние, формирование общественного мнения.

Допустим, человек зарегистрировал себе какой-то институт. Это тешит самолюбие, даже если гранты ему никто не дает. То есть заработка — ноль. Но если соберет своих знакомых (которые за 300 долларов тоже сделали себе “институты”) — это уже сила!

Представьте: 15 общественных организаций пишут петицию в Верховную Раду, условно, уволить с должности градоначальника г-на Попова. Или снять с работы какого-то министра. Думаете, не снимут? При толковом раскладе и стечении обстоятельств — в два счета!

Кого угодно можно таким образом назначать, снимать, даже сажать и выпускать из застенков. А проверить истинность мотивов — очень сложно.

Потому что если 15 общественных организаций “требуют”... А если еще у этих 15 есть реальные международные связи, — считайте, дело выиграно. Главное в “справедливых требованиях” — под каким соусом это все преподнести обществу? Если грамотно, то обязательно народ поведется и станет частью про-плаченной игры.

Но для зарубежных спонсоров важна и отчетность: то есть насколько эффективно тратит такой-то институт их деньги. А эффективность измеряется в чем? В изменениях, которые происходят в обществе. То есть нужно показать на примерах, что видны результаты деятельности. Точно так же нужен и аргумент, чтобы деньги выбить.

Есть один датский институт, который возглавляет небезызвестная Ханне Северинсен. На этой почве у нее, если не ошибаюсь, — плодотворное сотрудничество с Тарасюком, у которого тоже есть, по-моему, какие-то институты, которым в свою очередь выделяют финансы “на развитие демократии в Украине”. Песня известная.

И вот однажды после визита в Украину Ханне Северинсен мне пришлось наблюдать то, что появилось на сайте ее организации. Это был “фоторепортаж” из Киева. Какие-то бабушки, просящие милостыню, жуткие серые хрущевки... И все!

Так вот я сказала себе: если б я была датчанкой и посмотрела весь этот ужас о Киеве, не раздумывая, достала б из сумочки несколько евро, чтобы в этой стране что-то изменилось”.

Карасев на Горького

Институт глобальных стратегий (на некоторых сайтах пишут даже “национальный”, хотя на официальном http://igls.com.ua этого нет) находится в квартире 42 дома №23б по ул. Горького. Очень приличная трехкомнатная квартира.

Вадим Карасев, директор ИГЛСа, сказал, что за аренду платит порядка 1000—2000 у.е. в месяц, в общем, как договорятся.

У его института есть штат: пять человек. Кроме директора и бухгалтера, еще трое сотрудников — аспиранты-политологи Харьковского национального университета и Могилянки.

Говорит, когда работы побольше, тогда и сотрудников набирает. А пока нет смысла: “Мы ж не бюджетная организация, чтоб просто так деньги платить! И даже если меня просят родственники — устрой к себе чью-то племянницу, я им отказываю”.

— Не могу сказать, что у меня работают пять докторов наук и восемь академиков, потому что в условиях Украины очень четко разделена политология и прикладная наука. Академики в академиях пишут монографии, которые никому не нужны, потому что тяжеловесны и интересны только им самим. А у нас работа эффективная, гибкая, потому что это — политический материал, быстро меняющийся. Исследованиями занимаются в моем институте молодые творческие люди. Их нельзя и не нужно заставлять приходить на работу в 8—9 утра. Дайте им выспаться! И они сделают продукт. А для тех, кто в академических институтах, — им важно на работу в 9, и чтоб на входе стоял прапорщик, как в Национальном институте стратегических исследований, где сейчас сидит Ермолаев. Меня туда в свое время — когда еще работал у Ющенко — приглашали. Но я сказал: “Зачем мне такое счастье?”

— Можете ли назвать бюджет ИГЛСа? Допустим, 2000 у.е. аренда в месяц...

— Так это ж в центре! А на окраине — дешевле. Но надо заработать и на коммунальные, и на зарплату, и на услуги авторов...Набегает примерно 5 тысяч долларов в месяц.

— А деньги откуда? Это гранты?

— Западные фонды в принципе могут дать, но это очень сложная процедура. И там — своя корпорация. Трудно пробиться. Я попытался несколько раз — не получилось. Не называю фонды, они очень известны... Но туда действительно просто так не пробьешься. У них есть постоянные клиенты.

— Если Карасев не получает “оттуда”, значит, есть спонсор у ИГЛСа здесь. Интересно, кто?

— Во-первых, я хочу переименовать ИГЛС в “Карасев и партнеры”. Во-вторых, перерегистрируем в “частное предприятие”, потому что институту как общественной организации сложнее с налогами... Кстати, для меня было большим удивлением, когда выяснил, что несколько известных институтов тоже являются ЧП — частными предприятиями... А знаете, как родилось “ИГЛС”? Была такая рок-группа с созвучным названием, а я как бывший рокер, но у меня был не просто рок, а хард-рок...

— Не отвлекайтесь. Вернемся к деньгам. Что стоит за поступлениями “из фондов”, “от спонсоров” и т.д. Какие они задания ставят, какие требования? Или дают просто так?

— Хоть газета “2000” меня и позиционировала как “оранжевого”...

— А как вас можно было “позиционировать”? Вы ж работали в Секретариате у Виктора Андреевича? И такую “песнь” по телевизору ему пели! Зачем вы вообще к нему пошли?

— Опыт! Я пошел ради опыта! Потому что смотришь на Администрацию или там Секретариат Президента, думаешь: “Ого! Какая махина работает!” А когда сталкиваешься, то видишь, что там все “на соплях”... Кстати, в Америку меня не приглашали ни разу!

— А куда приглашали?

— В Париж, в Берлин. В Венгрию ездил... Но я и не прошу особо никого давать нам деньги, гранты. Мне жалко терять время... А деньги, как правило, зарабатываются на выборах. Затем я их вкладываю в институт.

“Бесквартирный” Фесенко

Много лет назад, когда мы только познакомились с Владимиром Фесенко, руководителем Центра прикладных политических исследований “Пента” (правда, тогда организация называлась не “центром”, а “бюро”), их офис находился в довольно обшарпанном здании на Пушкинской.

“Пента” была на первом этаже, а на втором и выше — квартиры под офис арендовали конкуренты-политологи со своими “институтами”, “центрами” и “академиями”.

Дела шли неплохо: “центр” перебрался на Бассейную, но потом оттуда Фесенко съехал. В конце концов уже сейчас, когда я спросила, где они арендуют помещение, сказал: “Нигде”.

— Мои прежние партнеры по “Пенте” умели находить деньги, у меня так не получается, поэтому стал работать автономно: сам ищу источники для существования.

Говорит по-прежнему уклончиво, стараясь никого не обидеть. Я ему — про полтысячи “институтов”, пытающихся манипулировать общественным мнением, а он — “об институциях, которым либо доверяю, либо не доверяю”.

Структур, которым доверяет Фесенко, я насчитала несколько, в том числе Институт социологии с г-дами Хмелько и Паниотто. Упомянул и г-на Копатько с его социологической компанией “Research & Branding Group” (“Хоть и пишут, что он связан с Партией регионов, но заботится о репутации, то есть старается быть объективным”). Еще Фесенко уважает Центр Разумкова и Бекешкину из “Деминициатив”.

— Хотя на чистой аналитике больших денег не заработаешь, — наконец признал этот факт собеседник, — так что либо кто-то должен быть донором, либо идти за грантами.

— Сколько денег надо в среднем “институту” из пяти душ, чтоб была и видимость института, и работал к тому же?

— Бюджет стандартного центра, если 5—10 человек сотрудников, да плата за аренду, — оптимально близок к 10000 тысячам долларов в месяц.

— Допустим, 10 в месяц, по-скромному, с учетом отпусков, — 100 тысяч у.е. в год. Где брать, если не гранты?

— Если б выбирать пришлось мне, я бы остановился на модели разумковцев. То есть иметь человека в спонсорах, который получает — от финансирования проекта — некое моральное удовлетворение, при этом не вмешиваясь в политику центра.

— Но многие “спонсоры”, вы ж знаете, финансируют не своими деньгами, а “западными” при условии 50% “отката” себе.

— Какие 50%, что вы!

— Ну так говорят. А вы вообще за грантами обращались? К примеру, в Фонд Сороса?..

— Нет, нет... В свое время я работал в харьковском отделении фонда “Возрождение” и хорошо знаю, как работает эта структура. В большинстве случаев гранты выигрываются по конкурсу.

Сюмар на улице Крупской

У емкого и очень точного определения “грантоеды” есть автор.

Смачное слово, придуманное десять лет назад журналистом Владимиром Скачко, стало и заголовком к его материалу об отечественных “пожирателях” закордонных финансовых вливаний, направляемых “на нужды демократии”.

А статью в 2001-м я читала в интернет-издании “Украинская правда”. И рядом с фамилией автора стояло название организации, с которой в ту пору он иногда сотрудничал, — Институт массовой информации.

Кстати, когда Виктории Сюмар, нынешнему директору ИМИ, я показала распечатку из “УП” 10-летней давности, она крайне удивилась.

Не знаю, как раньше, но сейчас организация в принципе и существует-то как раз за счет грантов.

Находится Институт массовой информации в Старой Дарнице, недалеко от вокзала, на улице Крупской, 8. Первый этаж хрущевки, квартира, возможно, бывшая двухкомнатная. Убрали перегородки, получился “офис” с несколькими столами и стеллажом для книг. Когда мы беседовали с г-жой Сюмар, в ИМИ трудились еще человека 3—4.

Сначала мне рассказывали о достижениях института, который позиционирует себя как “правозащитная организация”. Очень хорошо.

Хотя несколько лет назад во главу угла ставилась цель “...дослідження громадської думки та інших явищ, пов'язаних з формуванням масової свідомості”.

— На самом деле организация — это гибкий механизм, ее приоритеты могут смещаться, — сказала директор ИМИ, у которой я пыталась выяснить насчет нынешних целей с “масовою свідомістю”. — Основывала организацию не я. Прежде ставили такую задачу, но когда во времена Кучмы усилилось давление на СМИ, пришлось перепрофилироваться. И мы избрали правозащитную тактику.

— То есть целей с “массовым сознанием” уже нет?

— Мы оцениваем информационную среду с помощью мониторинга...

— А кто платит за работу? Вы ж не бюджетная организация? Да и сами вряд ли можете заработать на содержание ИМИ.

— Мы бы хотели изменить ситуацию, если были бы приняты новые законы об общественных организациях. Потому что они могут зарабатывать на собственные нужды. Кроме правозащитной деятельности, у нас есть уникальные работы...

С этими словами г-жа Сюмар сняла со стеллажа какое-то их издание, стала листать и рассказывать, какая это хорошая книга.

— А какова ж себестоимость? На чьи деньги книги издана?

— Одна книжка — 3 доллара — вот такая себестоимость. Причем это уникальный справочник!.. Весь тираж — 15 тысяч евро. В данном случае это был проект министерства иностранных дел Франции — их вклад в процесс интеграции Украины в Евросоюз. Но много и других проектов мы делали, в частности тех, что финансировал и МИД Голландии.

— Давайте пока с Францией разберемся. Каким образом получили деньги? Они закладываются в бюджете страны или это некий фонд перечисляет свои средства МИДу?..

— В бюджете Франции заложено...

— Вам передали через какой-то фонд?

— Через посольство.

— Точно так же через отдел прессы посольства США проходят подобные программы, соответственно и финансирование... Кстати, я искала отчеты “грантовой” помощи Фонда Сороса за 2010 год, но не обнаружила. Скажите: в прошлом году вы получали от него деньги?

— У нас был проект на 10 тысяч долларов.

— Они сами предлагают или вы просите?

— Вообще у нас специфический вид деятельности. На правозащиту пока в Украине денег недостаточно, хотя на мониторинг предусматривается, и государственные органы понимают, что за это им выгодно платить... Мне могут позвонить, к примеру, с Гостелерадио: “Дайте отчет о нарушениях в региональной прессе за прошлый год”. Анна Герман может позвонить... У нас есть договоренность с Ермолаевым (директор НИСИ. — Авт.): будем анализировать законодательство в информационной сфере, насколько соответствует международному уровню и т.д. Власть всегда была нашим партнером...

— ?!

—... и в “оранжевые” времена, и сейчас. Кстати, мы работали с юристами Партии регионов, которые были очень продуктивны, как и наши юристы.

— Вернемся к теме грантов: надо ж платить и зарплату, и аренду, и коммунальные. С чего?

— Бюджет делаем только с проектов. Например, мониторинг нарушений прав журналистов. Очень скрупулезная работа! Нас финансирует американская организация... Это открытый бюджет. По этому проекту у нас выходит, что международный аналитик получает 300 долларов, юрист — 100, редактор — 100, координатор проекта — 150, системный администратор — 75, на офис выделяется 300 долларов, на телефон — 160. Но это только один проект. А у нас их сейчас три.

— На официальном сайте ИМИ стоит ссылка на USAID — Агентство США по международному развитию. Причем само агентство позиционирует себя таким образом: “Американський народ, через USAID надає економічну та гуманітарну допомогу по всьому світу...” И вроде как взамен ничего не требует. Вы сотрудничаете с этим агентством?

— Мы с ним не работаем.

— А почему ж “висит” на сайте?

— Нет, мы работаем с “Интерньюз нетворк”, а они являются основным оператором... Как общественная организация. Западные гранты продуманы таким образом, что сначала деньги выдаются на американскую общественную организацию. Их получают американские эксперты, а потом уже дальше может быть помощь локальная.

— Неважно кто, но вы ж понимаете: деньги надо отрабатывать. Вам платят, значит, требуют, так сказать, определенного результата.

— Я б не позволила, чтобы кто-то, все равно кто — иностранцы или украинцы, указывали мне по поводу моей работы! И если на меня кто-то попытается давить...

— Вы учились в аспирантуре, писали работу, но по какой-то причине не защищались. Что за причина?

— Не защитила, потому что изменились обстоятельства. Родила ребенка, и было не до защиты... А тема работы интересная — история становления Международного валютного фонда и Мирового банка. Я докопалась до истоков их создания. Оказывается, система и была построена для того, чтоб поддерживать экономику США. И она была разумна в интересах Соединенных Штатов, которые фактически стали победителем Второй мировой войны... С архивными материалами я работала в Нью-Йорке в представительстве Мирового банка.

“Под что б еще попросить 15 тысяч долярив?”

С директором социологической службы “Украинский барометр” Виктором Небоженко мы общались в людном месте: в кафе на площади Славы.

Офиса у Небоженко нет. А штат — “ты, да я, да мы с тобой”: он сам, его супруга и бухгалтер, которая работает у себя дома, носит бумажки в налоговую, а там ее спрашивают: “Почему у вас нет большого дохода?”, на что она отвечает: “Кому нужна сейчас социология?”

Посетители за соседними столиками явно узнавали Небоженко, когда он начинал громко говорить. Поэтому некоторые даже прекращали свои беседы и слушали его монолог.

Двадцатиминутный монолог — почти без пауз — он произнес по поводу тех, кто платит гранты, и тех, кто получает.

“...В 2002 году я был назначен указом президента Кучмы руководителем социологической службы Института стратегических исследований, а директором тогда был... Забыл фамилию... Так вот, до 2005-го я проводил исследования. Все это докладывал директору, а он носил главе АП и лично президенту. Меня это все устраивало.

А в 2005-м появляется новый директор — из функционеров “Нашей Украины”. Первый его указ был о сокращении социологической службы и увольнении лично Небоженко. Я говорю: “Чем я вам не подхожу?”, отвечает: “У вас своя ироничная точка зрения, а у нас, у “оранжевых”, своя политическая перспектива, поэтому вы нам не подходите”. Как же его фамилия?.. Молодой такой парень...

Но он там недолго продержался. Понял, что в НИСИ нечего взять. Это ж институт! Никакого авантюризма. Все на ставках.

Где-то год я потратил на закрытие социологической службы, это ж не так просто... Потом пришли в НИСИ другие люди, меня звали, но я сказал, что больше с вами не связываюсь.

В общем, ушел, но сеть-то осталась! Не пропадать же. А специалисты ж разбегались — кто в Могилянку, кто куда. И я создал “Украинский барометр”. Платил аренду за помещение — на Богомольца, напротив МВД, — за трехкомнатную квартиру в месяц 3,5 тысячи долларов. А потому уже не арендовал.

Источники доходов в принципе были всегда. Платили отдельные депутаты, которые хотели знать, кто на выборах победит — Юля или Янукович. Через свои фирмы они “проводили” деньги, а я проводил исследования... И это им было нужно, чтобы в своем кругу потом показывать аналитику и говорить: “Это нам сказал Небоженко”. Такая работа стоила 2—3 тысячи долларов.

Если появляется более серьезный спонсор, он уже требует, чтоб ты больше ни с кем не работал. У меня есть несколько таких богатых людей, которые аж млеют, так хотят иметь собственную социологическую службу. Но я — независим. И мне это приятно.

Что касается денег, которые идут в виде грантов через зарубежные фонды, то у них — сразу говорю — отшлифованное международное прикрытие.

Сколько стран третьего мира пытались поставить всякие эти фонды “на место”, чтоб те не вмешивались в их жизнь! Ни у кого не получилось!

Кстати, когда я работал в администрации у Кучмы, то порядок был такой: если ты работаешь в госорганах, то не можешь работать еще и в западных фондах. Многим это не понравилось, особенно людям из Минфина, Минобороны и Минэкономики. Они ж одновременно числились и в фонде, и в министерстве. А при Ющенко, наоборот, считалось дурным тоном, если чиновник не сотрудничает с фондами.

Но там же, в фондах, которые имеют представительство в Украине, — невероятная коррупция! Естественно негласно, но мне нужно было бы отдавать 70% общей суммы гранта! Представляете? Дают 30 тысяч долларов на общенациональные исследования, я должен полгода писать отчеты, а потом еще каким-то чиновникам отдать уйму денег наличными! А кто представляет фонды у нас? Мальчики и девочки, которые знают английский. Челядь. Их туда устроили, и они прекрасно живут за счет фондов! Потому что главное для них — не взятки, а “фондовый туризм”. Они все время ездят переучиваться по теме “как делать демократию”. Им платят сумасшедшие командировочные.

Вот это — колоссальное наслаждение! Некоторые за 20 лет фондового туризма уже и состарились, а все никак не остановятся.

С другой стороны, то, чему их учат там, это от них и требуют здесь. А они — эти сотрудники фондов — естественно, подыскивают таких “хлопців”, которые в рот услужливо заглядывают! Вот им и дают гранты.

Однажды я был на каком-то общественном совещании в Совбезе, проходила встреча с руководителями всех фондовых подразделений. И я был в шоке: обсуждался вопрос — как фонды могут решать проблемы национальной безопасности страны! То есть они очень хотели участвовать, но это же какой-то постмодернизм! А некоторые наши государственные чины, кстати военные, были не против, чтоб фонды финансировали украинскую безопасность!

Я возмутился. А один наш генерал с укором меня отчитывал: “Кто-то зарабатывает у олигархов, а кто-то зарабатывает у фондов. Так чем вы лучше нас?” Тут я и замолчал.

Вроде как ему непонятно: чего хотят всевозможные международные организации, хоть как ты их назови! Это ж все — “белая разведка”. Сто процентов. Они “внедряют” нам “западный образ жизни”, и те, кто берет гранты, обязаны разделять ценности американские и европейские. В противном случае будь ты хоть семи пядей — ничего не получишь.

И многие “за грант” уже научились соответственно вести себя. И это им нравится! Фондам — тоже. “Своих” они знают в лицо.

А я думаю: это ж какой ужас — вот так 20 лет берешь деньги, но каждое утро просыпаешься с мыслью: “Оце ж закінчаться 15 тисяч долярів з того гранту, надо еще что-то придумать!”.

И придумывают.

Типа “Роль вышиванок в углублении демократических ценностей украинского общества”. А кто-то говорит: “Давайте сделаем чемпионат вышиванок!”. Фонды: “О, да! Это то, что надо!”.

И все побежали делать.

Поэтому и говорю: это гражданское общество никогда не поднимется, если постоянно будет думать, как взять доляры из фондов”.

Лидия ДЕНИСЕНКО